Беженцы у границы с Россией

Беженцы в сонной финской деревне

Самый близкий к российской границе центр по приему беженцев находится всего в 15 киллометрах в деревне Коннунсуо (Konnunsuo), близ Лаппеенранты. Но туристы тут не самые частые гости.

— Куда? — переспрашивает меня таможенник, оживившись после ленивого и бессмысленного опроса туристов, едущих на шоппинг.

— В центр для беженцев.

Я показал карту финского журналиста. Таможня дала добро, хотя пограничник долго что-то писал в моем файле.

Утренний Коннунсуо выглядит так же сонно, как любая финская провинция, и не похоже, что нашествие беженцев коснулось этого места. Первый, кого я встретил на пути в лагерь для беженцев — финн в рабочей куртке с паяльником около ворот. К нему беззвучно подошел чернокожий парень в серой толстовке, и стал наблюдать за его работой. Финн поздоровался со мной, я ответил по-фински, он удовлетворенно кивнул. Чернокожий парень ничего не сказал, закурил и стал рыться в смартфоне.

Лагерь для беженцев тут открыли совсем недавно. Располагается он в здании бывшей тюрьмы, и работники пытаются сделать все, чтобы оно напоминало обычную сельскую Финляндию, а не место для заключения.

Около входа на каждом окне написано NO Smoking, но беженцы курят прямо под табличками и камерами видеонаблюдения, хотя в 20 метрах находятся специальные урны. Многие, правда, не знают английского, а знак перечеркнутой сигареты, вероятно, принимают за что-то другое. Все неформальное общение происходит именно к курилках, поэтому я остаюсь, чтобы послушать. Однако слушать не получается, потому что воздух заполнен какофонией звуков чужих языков. Все общаются в своих группах на родных диалектах. Коммуникация между людьми разных культур выглядит довольно неловко и нелепо из-за плохого знания английского: «Мэн, сигаретс?», «тикет Лаппенранта... тудэй.. уан». Вдруг кто-то произносит на финском фразу, которую я понимаю. Это полноватый молодой человек в желтой жилетке миграционной службы. Я объясняю ему по-фински, что ищу директора центра Яри Кяхконена (Jari Kähkönen). «Он где-то здесь».

Яри и правда всегда в движении, потому что наплыв людей сказался на работе центра.

— В общей сложности, я работаю с мигрантами больше десяти лет, но то, что происходит сейчас — это в первый раз на моей памяти. Сейчас у нас 440 человек, но наш центр рассчитан на 300, — описывает ситуацию нашедшийся Яри.

Первые изменения коснулись количества людей в комнатах: сначала вместо трех кроватей установили четыре. Когда места стало еще меньше, вновь прибывших стали расселять в тентах рядом с центром.

Мы рассматриваем палатки из окна кабинета Яри: прямо под нами четыре огромных тента на фоне открыточных финских полей и красных домиков. Сегодня установят еще две палатки, а пока распаковывают отопительные системы, чтобы в тентах было тепло.

— Такого у нас раньше не было. Но мы пока можем размещать людей, а в других местах ситуация хуже. У нас тут Россия близко, и немного мигрантов попадают к нам через российскую границу. Русские пограничники очень хорошо работают. Мы постоянно читаем, как задержали сирийцев или еще кого-то, а русские их не пустили. У нас очень мирная граница.

— А как местные относятся к такому соседству? — спрашиваю я Яри, вспоминая недавний митинг против мигрантов в другой сонной провинции — городе Форсса (Forssa).

Директор центра для беженцев считает, что все конфликты могут быть только из-за разности культур.

— Конечно, мы делаем упор на обучении финской культуре: что можно делать, а что нельзя. Чтобы они могли взаимодействовать с обществом, если останутся в Финляндии. Всегда есть некоторое напряжение. Люди из центра активно передвигаются в окрестностях, особенно летом. Основная проблема в том, что «наши» не понимают, как мы, финны, ценим личное пространство и частную собственность. Например, здесь ты не можешь просто прийти на чей-то двор и просто так гулять.

Яри говорит, что люди из центра не всегда знают правила дорожного движения и ездят на велосипедах, как хотят. А еще не понимают, зачем использовать светоотражатели.

— Однако ситуация не доходила до потасовок с местными или чего-то такого. Если возникают серьезные конфликты, мы обсуждаем ситуацию с местными и полицией.

Сами же обитатели центра, по словам директора, мало конфликтуют друг с другом, хотя здесь есть представители и враждующих национальностей и религий.

— Они здесь все в одинаковом положении, в одной лодке, — объясняет Яри.

Не беженцы, а клиенты

Работники центра не говорят слова «беженцы» или «мигранты». Они называют своих постояльцев «клиенты» (asiakkaat), которым они предоставляют услуги. Однако из-за наплыва клиентов скорость «обслуживания» упала.

— Я приехал сюда в феврале и тут было довольно свободно, а сейчас люди прибывают и прибывают каждый день, поэтому не все так, как раньше, — рассказал один из «клиентов» — сириец Амер.

С ним согласен и директор центра Яри.

— Когда-то у нас тут было 300 человек, людям не приходилось ждать, чтобы встретиться, например, с социальным работником, а теперь приходится.

Центр не справляется и нанимает персонал. В пятницу в деревню приедет новая медсестра, а на следующей неделе — ещё два охранника. «Мы вынуждены увеличивать число охраны», — поясняет Яри.

Охранников в центре почти не видно. Первого мы встречаем, когда идем с одним из работников, Олли Весивало (Olli Vesivalo), в столовую, которая по плану может вместить 200 человек. Охранник стоит на входе и пропускает людей, как в ночном клубе, до того момента, пока критическая отметка не будет пройдена. Один выходит — другой входит. Сама столовая скорее напоминает кафетерий в финской школе, единственное отличие — блюд из свинины тут не подают: большинство «клиентов» — мусульмане.

Мигранты комфортно ждут своей очереди на диванах в холле и слушают этническую музыку из ютьюба. Вообще, холл — это сосредоточение местной жизни. Поэтому он никогда не пустует. Вот другие «клиенты» пытаются купить билет в соседнюю Лаппеенранту в специальной кассе, которая действует только в центре. Отправление специального автобуса в «большой» город только раз в день — в 12.00, кроме праздников. Отсюда можно уехать еще и с водителем. Он как раз ищет «клиента», которого повезет в больницу. «Клиент» выходит с другом:

— Можно он поедет с нами?

— Если он не записан в клинику, то не нет.

Друг расстроен.

Вот детей мигрантов отправляют учиться в обычную школу в Йоутсено (Joutseno). Взрослых собирают в группы для изучения финского языка, которого у них порядка ста часов в месяц. Мы с Олли идем смотреть классы финского языка в здании бывшей церкви, которая скорее напоминают финскую школу.

— Многие тут даже не умеют писать латинскими буквами, так что иногда трудная задача — учить их финскому, — поясняет Олли.

Класс финского — это, пожалуй, единственное место, где все таблички на языке страны пребывания, в других же местах их дублируют. Иногда таблички предупреждают или призывают делать что-то совсем уж такое, о чем, кажется, сообщать не надо. Например: «Выкидывайте мусор», «Продавать краденое в Финляндии — это преступление» и тому подобное.

По дороге мы останавливаемся, чтобы посмотреть жилые домики на две семьи, которые также принадлежат центру. Тут живут семьи с детьми. Около одного из таких домиков женщина в платке развешивает белье прямо на улице.

— Не будем их смущать, — деликатно замечает Олли.

Рядом на остановке «специального автобуса» стоят жители центра — целая толпа.

— Они едут по своим делам, — поясняет Олли, — Им положено примерно 92 евро в месяц, которые они могут потратить на свое усмотрение.

Наш разговор прерывает пара финских пенсионеров:

— Здесь находится центр для беженцев?

Благообразная бабушка рассказывает: они слышали по телевизору про мигрантов, и решили отдать им велосипед.

— Вообще много вещей приносят люди? — спрашиваю я. Олли молча ведет меня на склад — он завален вещами.

— Мы не успеваем все разбирать, — говорит Олли.

Судя по уже разобранным вещам, сюда несут все: от велосипедов до посуды, остальное лежит в огромных мешках с надписями «мужская одежда», «женская одежда», «утварь». Поскольку местные и общественные организации привозят сюда столько одежды, по внешнему виду очень сложно отличить беженцев от «аборигенов». А еще у них у всех есть смартфоны и айфоны, что, пожалуй, может подтвердить ехидные замечания депутата-националиста Юсси Халла-ахо (Jussi Halla-aho). Однако Юсси даже не представляет, насколько важны им эти телефоны.

Беженцы — это мужчины с айфонами?

Мужчина двадцати с чем-то лет в красной спортивной куртке и с небольшим чемоданом входит в центр. В руке у него айфон. Это вновь прибывший. Работница пробует говорить с ним по-английски, но он не понимает, достает какую-то помятую бумагу и отдает ей. Со своего айфона он звонит кому-то, и быстро что-то объясняет на непонятом языке, а потом передает телефон финке. Она слушает и говорит по-фински, потом возвращает трубку обратно. Именно смартфон становится единственном связующим звеном между ними. Охранник с беженцем уходят размещаться.

— Большинство беженцев у нас — это мужчины от 20 до 34 лет. Люди часто спрашивают: почему? У меня нет какого-то отдельного ответа на этот вопрос, почему в Европу в основном едут мужчины. Одним из объяснений может быть то, что мужчины — это единственные, кто может выжить в таком долгом и опасном пути. Для Исламского государства мужчины — это основная цель, поэтому их уничтожают первыми. Еще их спрашивают: почему они не остались, чтобы защищать свои страны? Но есть ли что защищать? — рассуждает директор центра Яри Кяхконен.

Эти же вопросы я адресую сирийскому беженцу по имени Амер. Амер — практически стандартный мигрант по версии Юсси Халла-ахо — ему почти 30, он мужчина и у него есть смартфон. Амера отличает то, что он прекрасно говорит по-английски, и, по его словам, в Сирии он работал в гостинице разрушенного города Алеппо и в коммуникационной компании Syriatell. В Финляндии он уже 7 месяцев, и был одним из первых сирийских беженцев в Коннунсуо. «Сейчас здесь около 10 сирийцев, а большинство — это сомалийцы и иракцы». По его словам, первым местом, куда люди бегут от войны становится Турция. Оттуда легко попасть в Грецию, а затем по приграничной линии в Македонию, потом в Сербию и Венгрию. Главное здесь, по словам Амера, не обращаться за статусом беженца.

— Ты видел, как они к нам относятся в Венгрии?

В этих странах нет возможности начать новую жизнь, считает сириец.

По словам Амера, некоторые зарабатывают на доставке людей в Европу. Их клиентами становятся либо богатые сирийцы, либо те, кто не знает английского и не умеет пользоваться GPS на смартфоне. Цена за такое путешествие может достигать нескольких тысяч евро. Если говорить не о сирийцах, то люди из других стран платят огромные деньги — вплоть до 12 тысяч евро, чтобы добраться до Европы и получить статус беженца.

— Но молодые люди 20–28 лет, как я, могут переносить невзгоды: мы можем долго идти. И также мы знаем, как пользоваться GPS, мы говорим по-английски, с телефоном мы можем заказать билет на паром, например.

Амер выбрал Финляндию. Я спрашиваю почему, ведь это далеко и тут холодно.

— Я выбрал эту страну, конечно, не из-за погоды. Я просто хотел начать новую жизнь подальше от всего этого. Я хотел поехать в Швецию (где большая сирийская диаспора — прим. автора), но остановился в Финляндии. Я думаю, это хорошая страна, чтобы начать новую жизнь, — сказал Амер.

По словам Амера, его отец умер еще до войны, а мать скончалась, так как была тяжело больна и не смогла получить необходимую медицинскую помощь, потому что «в Сирии сейчас ничего нет и ничего не работает». У Амера остался брат — беженец в Австрии. И у него только одна возможность поддерживать связь с единственным родным человеком — это как раз смартфон.

— Пойми, сирийцы бегут от войны, и мы все хотели бы жить в мире. Мы не какие-то ленивые люди, которые мечтали бы сидеть дома и получать дотации. Мы хотим учиться, если можно, и работать, и начать новую жизнь. Теперь здесь, в Финляндии.

Центр для беженцев в Коннунсуо (Konnunsuo) был открыт три года назад в здании бывшей тюрьмы. Центр рассчитан на 300 человек, которые находятся здесь в статусе «беженца», пока их дела рассматриваются миграционной службой. В Коннунсуо также расположен один из двух финских изоляторов для людей, которых ждет депортация из страны. В большинстве случаев по истечении 2 лет им предоставляют вид на постоянное место жительства.

Евгений Богданов, «Фонтанка.ру»