Это важный вопрос, который рождает рефлексивную идентичность – позволяет задуматься над главной проблемой любой личности – кто же я? Блажен, кто не задается таким вопросом, он – мудрец или наоборот.
Дело в том, что человек начинает осознавать смысл поставленного вопроса годам к пяти, когда к нему, еще ребенку, живущему в естественной социальной среде, самопроизвольно вместе со способностью говорить приходят азы национального, религиозного и гражданского самосознания. В принципе, с этими врожденными детскими представлениями он потом и живет всю оставшуюся жизнь.
Правда, религию и гражданство можно со временем поменять. С национальностью труднее, но не безнадежно: ее можно игнорировать, например, приняв ислам, который не считает национальность существенным признаком личности: все мусульмане — братья. Что-то похожее есть и у буддистов. А вот иудаизм, православие и некоторые другие направления христианства, и такие экзотические исламские секты как, например, алавиты и друзы, имеют очевидную этническую заостренность. Иногда задаюсь вопросом, а что бы изменилось, если бы я узнал, что мое врожденное самосознание – это просто заблуждение. Что я, предположим, не сын своих родителей. Наверное, что-то бы изменилось, во всяком случае, я определенно захотел бы узнать ответ на вопрос – кто я, хотя бы в пределах трех врожденных идентичностей.
А может ли человек вообще отказаться от этих психологических комплексов пятилетнего ребенка? Человека без религии называют атеистом или безбожником, без национальности – интернационалистом, без гражданства – космополитом. Безбожный космополит-интернационалист — звучит как-то невесело, но и антонимы не обнадеживают – религиозный экстремист, националист-шовинист, патриот или, по В.И.Далю, отчизник. Получается экстремистски настроенный национал-патриот — такой дракончик о трех головах.
С патриотом действительно не все просто. В русском языке этимологически слово патриот восходит к архаичному «отец», «предок», то есть тот, кто почитает землю своих предков. Либо, что не редкость, почитает за отца того, кто правит страной, в которой он живет, что ближе по смыслу к современному понятию «государственник». Явственно слышу: «Не так! Я Землю, Народ свой люблю, а правителя просто уважаю». И это правильно.
Однако, выстраивая идентичность, проще говоря, самосознание, на трех от рождения данных опорах — национальность, вера, гражданство, человек невольно смещает центр тяжести на что-то одно. Этим первенствующим сегодня, бесспорно, остается гражданство. Уж очень сильно мы зависим от страны проживания, и чем старше становимся, тем больше зависим. Строго говоря, все граждане, живущие в одной стране, по определению должны быть патриотами. Патриотизм в той или иной степени есть в каждом здравомыслящем гражданине, вне зависимости от религиозной и национальной принадлежности, а иногда и вопреки им. Беда в том, что каждый понимает это слово по-своему и неоднозначно, примерно как в анекдоте о старом партийце, которого спрашивают, как он относится к партии, а в нашем случае к Родине. «Как к жене» — следует ответ. «Это как же?». «Немного люблю, немного боюсь, немного хочу другую».
Проще всего сказать, что Родина и отношение к ней — это очень личное, не терпящее громогласности и лукавства, но тогда родин будет столько же, сколько людей — у каждого своя и ни одной общей. Так оно и есть. Не случайно Родину часто сравнивают с матерью и, заметьте, не с отцом. Мама у всех своя, но есть идея материнства, которая объединяет всех и каждого. К слову сказать, все три врожденных сущности – национальность, вера, гражданство – тесно связаны с идей любви к матери.
Дело в том, что они возникают вместе с осознанием собственного «я», которое приходит на смену единства с той, кому мы обязаны жизнью, с матерью. Первые два года жизни ребенок не отделяет себя от матери, если они вместе и рядом. Но вот с осознанием собственного «я» приходит свобода выбора, свобода от воли матери, которая продолжает руководить жизнью ребенка. Это острое и болезненное столкновение интересов, свободы и несвободы смягчается только одним — любовью, причем взаимной и бескорыстной, матери и ребенка. Потом именно это чувство переносится на любимую женщину, Родину, веру, родную культуру, именуемую в народе национальной. Все это — несвободы, принять которые нам помогает чувство любви, иначе такое добровольное рабство просто не имеет никакого смысла.
Иными словами, кто получил в детстве изрядную порцию материнской любви и заботы, тот и станет хорошим семьянином и патриотом, будет любить веру и культуру своих предков. А кому не повезло, тот всю жизнь обречен сводить счеты и страдать от обиды, что ему чего-то недодают. Вот так без малого сто лет назад и столкнулись в далекую гражданскую войну две Гвардии — Белая и Красная, опьяненные кто любовью, а кто ненавистью к собственному Отечеству. Но обе с полной искренностью ощущения правоты своего дела. Сражались они друг с другом за врожденное понимание Родины, за врожденные же религиозные и гражданские убеждения, такие разные и такие несовместимые, которые в нашем Отечестве и сегодня порой не объединяют, а, увы, разъединяют людей, хотя это неправильно и опасно.
Каков же выход, спросите вы. Работая над одним научным проектом, я набрел на любопытный сюжет. Во второй половине XIX века в недрах российского Генерального штаба обсуждалась одна проблема: почему дети офицеров, как правило, не шли по стопам отцов, а выбирали гражданскую карьеру. Решили, что это связано с недостатками офицерского образования, провели реформу программ военных академий, ввели обязательные занятия иностранными языками, музыкой, танцами, но ситуация мало изменилась: сыновья офицеров по-прежнему не любили армию. Тогда кому-то пришла блестящая мысль сконцентрировать внимание не на сыновьях, а на дочерях офицеров. Для них были организованы великолепные институты, курсы, классы, кружки и прочее, что должно было всесторонне образовывать их и развить в них чувство уважения к армии. Прошло немного времени и выпускницы этих учебных заведений повыходили замуж, естественно, за молодых офицеров, нарожали детей, которых стали воспитывать, как их учили, с любовью и нежностью, а главное, с уважением к их отцам и военной службе. Так в дореволюционной России возникли блестящие династии образованных интеллигентных военных, коими столь славна была дореволюционная российская армия.
Возможно, и сегодня духовное возрождение патриотизма стоило бы начать с общедоступного, но при этом элитарного образования-воспитания для барышень, внимание которому в России уделялось начиная со времени царствования Екатерины Великой. К слову сказать, именно она в далеком XVIII веке организовала Институт благородных девиц, который потом процветал в величественном архитектурном ансамбле Смольного в Санкт-Петербурге до самого 1917 года. Так может быть, с мыслью о будущем Отечества и в знак всеобщего согласия и примирения, стоило бы вернуть Смольному его высокое историческое предназначение?
Евгений Зеленев, востоковед, профессор петербургского филиала Высшей школы экономики
