Идет второй день вывода российской группировки из Сирии. Решение не столько неожиданное, сколько нелогичное.
По срокам вывода никаких стахановских планов не задавалось: Владимир Путин еще в октябре определил в качестве политического результата поддержку режима Асада и создание условий для переговоров оппозиции и правительства. В каком-то смысле результат достигнут — военная катастрофа отодвинута, переговоры, действительно, могут начаться.
Однако достигнутый результат требует своего закрепления, в противном случае все усилия пойдут насмарку. Вот здесь логика решения Кремля и начинает хромать.
Военные задачи вполне очевидно вытекали из оперативной обстановки: и в 2011, и в последующие годы критической проблемой, которую так и не смог решить Асад, стала открытость границы Сирии и боевые действия внутри страны. Даже в 2011 у Асада были силы и ресурсы для решения только одной проблемы: либо перекрытие границы, либо борьба с боевиками внутри страны. Две сразу были для него непосильны.
Российская военная помощь при равенстве сил на земле даже в своем крайне ограниченном формате могла оказать существенную помощь созданием пусть и локального, но преимущества сирийской армии для решения оперативных задач. Времени для этого было достаточно, возможностей — тоже. Замысел командования, естественно, до широкой публики не доводился, но накопленная даже в первый месяц операции статистика ударов указывала на то, что действия ведутся в направлении взятия границы под контроль.
Задача облегчалась тем, что два крупных курдских кантона на границе — Афринский и провинция Хасака — уже контролировали значительную протяженность сирийско-турецкой границы.
Тем не менее общая изможденность сирийской армии и катастрофическая нехватка ресурсов (в первую очередь людских) не позволила провести наступление и решить очевидную приоритетную задачу. По сути, лишь в самом конце сирийцы сумели провести операции по окружению и рассечению группировок противника в районе Алеппо — все остальное время они, фактически, лишь выдавливали боевиков в сторону границы. Именно эта изможденность и вынуждает задаваться вопросом: что мешало провести такую же операцию поддержки два, а то и три года назад, когда у Асада еще была армия, была не разрушенная и не уничтоженная страна, был мобилизационный, ресурсный потенциал.
Объявленное перемирие в такой обстановке сыграло на руку в первую очередь боевикам, позволив им перегруппироваться и получить время на передышку. Однако и сирийская армия находилась в самой нижней точке своих боевых возможностей — невозможно пять месяцев вести одним темпом наступление крайне скудными силами.
Обобщая, можно сказать, что российская помощь предотвратила катастрофу и военный разгром Асада, весьма вероятные в конце прошлого года. Тем не менее создать устойчивую конфигурацию с преимуществом правительственных войск она так и не смогла.
Политический результат также не выглядит однозначным. Сирийская оппозиция является договороспособной лишь очень условно. Все четыре года войны любые переговоры срывались по объективной причине — сирийская оппозиция не представляла боевиков, а боевики не имели никаких побудительных причин для переговоров. В этот раз ситуация выглядит практически той же: крупнейшие боевые группировки террористов остаются за бортом переговоров. Переговоры с «партнерами», представляющими не более 10-15 процентов от общего числа боевиков, выглядят крайне сомнительными по своим практическим результатам, даже если они и будут достигнуты.
В общем, и здесь говорить о закреплении результата, который теперь можно с легким сердцем передавать в руки союзникам, не приходится.
И вот в этот момент и принимается решение о выводе нашего контингента. Да, вслух заявлено о том, что мы уходим, но так, что вроде бы остаемся — но нужно понимать, что даже в своем максимальном составе мы имели в Сирии авиаполк с наземным прикрытием. Вывод даже части (а судя по всему, большей части) этих сил делает наше присутствие в Сирии способным лишь на охрану и оборону двух точек на карте. Предположение, что в любой момент мы сможем вернуться, выглядит чрезмерно оптимистическим: подготовка к операции была начата еще в мае 2015 года, так что после нашего выхода процесс даже экстренного возвращения займет несколько недель, а то и месяцев после такого решения.
Логика решения 14 марта явно вызывает вопросы. Я не беру и не принимаю во внимание речовки в телевизоре: задача пропаганды всегда была одной и той же — объяснить в правильном свете любой извив генеральной линии. Тем не менее решение принято, а это означает, что Кремль руководствовался соображениями, лежащими за пределами Сирии и задач, которые решали в этой стране наши вооруженные силы. Какие это соображения, с чем они связаны — вопрос интересный, однако к конкретной сирийской теме имеет опосредованное отношение. К сожалению, традиция оставления своих союзников в непростой для них ситуации продолжена. И это не только Наджибулла или Хоннекер, которых мы банально сдали. Это можно списать на проклятое советское прошлое.
Сегодняшние мы не сильно лучше. Точно так же под списание пошло русское население Донбасса и Юга Украины, так же списывался в расход наш собственный народ в начале 90-х в Чечне или русские Средней Азии.
Теперь в этот список включается и Асад. И ладно бы только Асад. Сирийский народ, поверив в помощь старшего брата, внезапно оказался перед фактом, что брат сделал ему ручкой и со словами «Мы не можем быть большими сирийцами, чем сами сирийцы» улетел домой.
Еще не утихли в ушах слова «Мы ничего Донбассу не обещали». Теперь, получается, мы ничего не обещали и сирийцам. Мы просто решали там какие-то свои задачи. Что, возможно, греет наше сверхдержавное сознание, но тогда чем мы отличаемся от тех же американцев, которые цинично пользуют всех, кто подворачивается под руку?
Очень странно и крайне невнятно начатая операция в Сирии так же невнятно и странно завершается. Что вызывает в памяти фразу: «В Афганистане мы совершили только две ошибки. Первая — когда вошли в него, вторая — когда вышли». В данном случае все очень похоже.
Анатолий Несмиян
