ПоделитьсяК 2019 году российская экономика окажется там же, где была за 20 лет до того - в 1999-м, и как такой прогноз Минфина повлияет на настроение граждан, «Фонтанке» рассказал политолог Андрей Колесников.
Согласно данному Министерством финансов прогнозу структуры бюджета, на который ссылается газета «Ведомости», к 2019 году доходы федерального бюджета составят примерно 13 процентов от ВВП. Как это было в 1999-м. Да и такого значения удастся достигнуть только в том случае, если нефть не будет надолго падать ниже 40 долларов за баррель. Иначе говоря, через 20 лет наша власть окажется в той точке, с которой когда-то начинала. Прогноз Минфина опубликован меньше чем за две недели до выборов. Прокомментировал это «Фонтанке» руководитель программы «Российская внутренняя политика и политические институты» Московского центра Карнеги Андрей Колесников.
- Андрей Владимирович, нас опять пугают экономикой, причём на два с лишним года вперёд. Можно ли вообще сейчас делать такие дальние прогнозы, если мы не знаем, что с нефтью через месяц будет?
– Это техническая функция, которую обязан выполнять Минфин, прежде всего – для самого себя. В таком техническом плане это и можно оценивать. С другой стороны, естественно, такие вещи имеют внешнего адресата. Это демонстрация того, что всё плохо и нужно что-то делать: помогите нам, Минфину, определиться с тем, где брать доходы бюджета. Потому что ситуация критическая. Или скоро станет критической. Это такой политический месседж, в том числе – высшему руководству, через медиа. И заодно всем остальным политическим акторам. Такая двойная функция.
- Я помню недавние и вполне психотерапевтические утверждения Минфина о том, что пресловутое «дно» достигнуто, мы вышли на «плато», дальше всё будет только лучше. Они теперь сами себе противоречат?
– Не то чтобы противоречат. У Минфина и Минэкономики, которые действительно всё время нащупывают дно и выходят на плато, есть и другая функция: бить в колокола о том, что нет доходов – нет расходов. А расходы нужны, потому что выборы.
- Они-то говорят о 2019-м.
– Тем хуже: Путин избрался, а денег нет. И ему нечем будет накормить прирученных бюджетников и других зависимых от государства людей, которых становится уже больше 50 процентов населения. Так что с одной стороны – такие прогнозы действительно «против течения». С другой – Минфин не то чтобы бунтует, но обращает внимание на проблему. Конечно, внешнее противоречие здесь есть. Но мне кажется, что наши руководители как-то его не очень замечают.
- Получается, всё-таки важно отношение «прирученных бюджетников» и после 2018-го? До сих пор всё ограничивалось 2018-м, до которого должно продолжаться всё самое хорошее: налоги не повышаться, пенсии расти и так далее.
– Чистая правда. Но основные проблемы начинаются как раз после 2018-го. Потому что никакого стратегического видения нет.
- А как же программы нашего будущего экономического роста? Кудрин пишет, «Столыпинский клуб» пишет…
– Да, кто-то пишет какие-то программы, но речь идёт далеко не о самых радикальных реформах. Речь идёт о реформах запаздывающих, которые надо было проводить 10 лет назад. Или не отказываться от них, как с пенсионной реформой. Так что самый ужас начнётся действительно ровно в это время, к 2019-му. Возможно, с этим и связан алармизм Минфина.
- Зачем же алармизм выдавать за две недели до выборов? Дали бы людям спокойно проголосовать, за кого положено.
– Во-первых, мало кто из людей на это обратит внимание. Если, конечно, этого не скажут по телевизору. Во-вторых, Минфин не соотносит свою деятельность с выборами. Он может про них вообще не помнить. У него – своя повестка, у Думы – своя, у экономики – третья.
- Как разговоры об экономике, которые в последнее время очень популярны, повлияют на голосование?
– Почти никак. Экономика – отдельно, политика и геополитика – отдельно. В одном месте мы встаём с колен и обретаем чувство великой державы, в другом – переживаем по поводу кризиса. В головах у большинства россиян нет связи между плохой экономикой и политическими решениями. В этом смысле нет никакой «битвы холодильника и телевизора». Они либо существуют сепаратно, либо «холодильник» встроен в «телевизор». Тем более что некоторые остатки еды ещё есть. Согласно соцопросам, люди проявляют то, что специалисты называют негативной адаптацией. Они падают ниже и ниже, но каждая новая ступень вниз оценивается как new normal, новая нормальность: ничего страшного, мы перешли с одного уровня потребления на другой, но мы выживем, а потом всё станет хорошо, потому что не может всё время быть плохо. Согласно опросам Института социального анализа и прогнозирования, сейчас появилась такая черта: людям надоело падать, и они успокаивают себя тем, что кризис замедляется, всё будет хорошо. Эта штука пока работает. Большинству людей достаточно питаться ощущением причастности к великой державе.
- «Зато мы…» и так далее?
– Совершенно верно. Помните, как Кудрин сказал, что ради экономики и инвестиций хорошо бы снять геополитическую напряжённость, а Путин ему ответил, что зато у нас тысячелетняя история, это важнее? Этой же логики придерживается значительная часть населения, которая из среднего класса превращается в низший средний, а из низшего среднего – в бедный.
- Просто у большинства людей «стартовая планка» такая: мы помним прилавки, на которых были только сырки «Дружба» и салат «Дальневосточный». На этом фоне сегодня всё совсем неплохо. Может быть, в этом дело?
– Вот ровно так и происходит. Этот опыт не забыт, он очень быстро включается в социальное поведение, он обеспечивает адаптацию. Пусть негативную, но адаптацию. Все эти механизмы, очевидно, никуда не ушли из головы. И они включаются, как страховочная сетка.
- Может быть, в этом причина неуспеха оппозиционных партий? Они не на том языке говорят с электоратом?
– При всём скепсисе моего отношения к оппозиции, к их политическим программам, я не могу сказать, что они сами виноваты в своём неуспехе. В этом виновата сама общая ситуация. Людям удобнее жить так, как они живут сейчас. Нет спроса на хорошие, работающие институты, нет спроса на либерализм, нет спроса на реформы. И прыгать выше своей головы те же самые либеральные партии не могут. Нет сейчас, к сожалению, языка, кроме путинского, который электорат готов воспринимать. Это такая константа в последние годы. Это ситуация плохого равновесия: никто не хочет совершать никаких действий, боясь ухудшений. Когда люди находятся в состоянии плохого равновесия, с ними невозможно разговаривать ни на каком языке, кроме языка начальства.
- Чем плох «язык начальства»? Вот одна известная партия рассказывает, что надо обеспечить достойную жизнь учителям, и никто не спрашивает, что ей мешало до сих пор. Оппозиция может брать с этой партии пример?
– Такие вещи размывают имидж любой оппозиционной партии. Отказываться от своих идеологических принципов – это крайне неразумно. Была у нас одна такая партия, называлась СПС, стала заниматься популизмом – закончилось всё её кончиной. Или вот сейчас от одной оппозиционной партии выступает кандидат, который, это как раз тот самый случай, говорит на языке народа. Языком простого человека. Это ценное политическое свойство – прийти с новым языком, его за это в этой партии и держат.
- Я знаю, о ком вы говорите, но мне показалось, что «новый язык» не добавил его партии сторонников. Скорее наоборот – отпугнул тех, кто подумывал за них голосовать.
– Вот именно. Но, кстати, в своё время с новым языком пришёл Навальный. Сейчас для него ситуация несколько другая, но это был человек с новым языком, новым лицом, у него были и негативная, и позитивная программы и даже элементы национализма.
- На все вкусы.
– Если бы у нас была более или менее свободная среда на выборах, он бы сейчас был на очень высоких позициях. Но среда несвободная. Она его восприняла всерьёз и закатала в асфальт. И теперь такого языка в публичном пространстве нет. Немного есть в Интернете, но это специфический язык специфических людей.
- Вот смотрите: я задала вам вопрос со словом «неуспех» применительно к оппозиционным партиям. Вы начали отвечать – и повторили это слово. И в их риторике я всё время слышу какую-то обречённость. Они в Думу-то могут пройти при таком настроении?
– Так сложилось в реальности. Мотивы голосования людей, не имеющих собственных взглядов, очень просты. Они знают или чувствуют интуитивно, что оппозиционные партии в парламент не пройдут. И идут голосовать за те партии, которые пройдут, которые окажутся во власти. Власть – это пенсии, льготы, зарплаты этих людей. И вот люди, надеясь на лучшее будущее, голосуют за эти пенсии, льготы, зарплаты. То есть за партии власти, которых у нас 4 штуки.
- Почему на голосовании не отражается то, что пенсий, льгот, зарплат мало сегодня?
– Если они и хотят выразить протест, то делают так, чтобы это было заметно. Например, голосуют за коммунистов, чтобы насолить «Единой России». Или за «Справедливую Россию» – чтобы насолить всем остальным. Этим меню из четырёх опций всё фактически и заканчивается. Такая рациональность.
- Партии, не входящие в «меню», активно пошли в народ и изо всех сил объясняют, почему мы живём так. Вот так, лицом к лицу, можно побороть телевизор?
– Думаю, не очень. Проблема в том, что люди не готовы слушать объяснения. Они хотят жить хорошо, чтобы им никто не забивал мозг какими-то объяснениями. Им проще поверить, что виноваты Запад, Обама, санкции. Иногда люди сами себе запрещают трудные вопросы, просто блокируют их. Это можно наблюдать по разным фокус-группам, не только по экономическим. Не хотят рефлексировать на эту тему.
- Тогда зачем их заставлять? Люди всем довольны, им хорошо.
– Иногда это описывается поговоркой «не жили хорошо – нечего и начинать».
- А если наоборот – словами «железной рукой загоним в счастье».
– Да, положение в стране определяет большинство. В том числе – экономическую ситуацию.
- Для чего или для кого тогда Кудрин пишет программу реформ?
– Это попытка делать что-то в ситуации, когда ты либо что-то делаешь без особой надежды на успех, либо вешаешься, как говорил один человек из этого либерального круга. Люди предпочитают делать. Наверное, это правильно. Другое дело, что, когда программа ограничивается паллиативными экономическими мерами, а политический, геополитический корень проблем замалчивается, такая программа носит декоративный характер. Она не нужна и Путину, а он – единственный реципиент этого программирования.
- То есть вообще ни для кого?
– Возможно, Путин хотел бы знать, что он будет делать после 2018 года. Но он, по-моему, убеждён, что в стране и так ситуация неплохая. А если что-то не так – само собой стабилизируется. Это такая перверсия веры в рыночную экономику, которая сама всё поправит. На мой взгляд, это дорога в никуда. Но пусть уж лучше будет какой-то стратегический план, чем совсем никакого. Может быть, это подтолкнёт верховного главнокомандующего к какому-то решению. Люди всегда склонны надеяться.
- Вы процитировали, как Путин ответил Кудрину на предложение менять внешнюю политику ради экономики и инвестиций, но на практике мне показалось, что после этого риторика всё-таки смягчилась.
– Такое впечатление могло сложиться на фоне саммита G20, где Путин был достаточно сдержан в выражениях, где произошли достаточно серьёзные встречи, которые давали надежду на какие-то перемены. Но даже интервью Bloomberg, даже картинки с его встреч с Терезой Мэй и Обамой меня не убеждают в том, что изменится что-то в практической политике. А слова Путин всегда говорил достаточно сдержанно, за рядом исключений…
- Ну, такие крупные были исключения в последние года два.
– Да, серьёзных исключений. Он умел выбирать слова в начале карьеры. И теперь, когда мы читаем интервью Bloomberg, есть ощущение, что с изданием говорит человек очень рациональный. То есть Путина всегда считали человеком рациональным, но в последнее время emotio превалировало над ratio. И я не верю таким картинкам, как с саммита. Личная политическая история Путина такова, что движется он только в сторону большего консерватизма.
- Какое событие могло бы показать вам, что ситуация меняется в политике и может измениться в экономике?
– Например, разморозка пенсионных накоплений. Сообщение о том, что мы возвращается к накопительной пенсионной системе. Или знаковое назначение. Например, если бы премьер-министром был назначен Кудрин.
- Это возможно?
– Полагаю, что нет. Это нарушило бы политический баланс, равновесие между либералами и нелибералами. Я думаю, что уже просто поздно.
Беседовала Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»
