ПоделитьсяИстория пермского музея ГУЛАГа на месте бывшей колонии «Пермь-36» поразительна. В течение двух лет идёт разговор о том, что чиновники превратили его в «музей вертухаев», где прославляют НКВД. Что происходит на самом деле с «Пермью-36» - «Фонтанке» рассказала историк и куратор мемориального комплекса Юлия Кантор.
Два года назад мы узнали, что на месте общественного музея истории ГУЛАГа, расположенного на территории бывшей колонии «Пермь-36», власть решила устроить «музей вертухаев», вроде как чтить память не жертв, а палачей. Создатели комплекса были оттуда изгнаны, на их место Министерство культуры назначило послушных чиновников, не имеющих отношения ни к истории, ни к культуре. Этот рассказ вписывался в новейшие традиции установки памятников «вождю народов», и в него охотно верили очень многие.
И вот, накануне 30 октября, Дня памяти жертв политических репрессий, создатели «музея вертухаев» провели конференцию, посвящённую истории ГУЛАГа. Этот их поступок совершенно выпадал из цепочки событий, о которых на протяжении двух лет пресса рассказывала применительно к «Перми-36». Выяснилось, что подлинная экспозиция в мемориальном комплексе – страшная тайна, которую категорически не хотела раскрывать прогрессивная пермская общественность. «Фонтанке» раскрыла тайну, рассказав, во что на самом деле превратился музей «Пермь-36», историк, доктор наук, эксперт Союза музеев России и Межведомственной рабочей группы по реализации Программы увековечения памяти жертв политических репрессий, куратор музея в «Перми-36» Юлия Кантор.
- Юлия, как все эти несчастья постигли «Пермь-36» и что там теперь происходит?
– Прежняя «Пермь-36», созданная и сохранённая Виктором Шмыровым и Татьяной Курсиной, была, скорее, даже не музеем, а замечательной общественной площадкой. В то время я там не бывала, знаю только по впечатлениям коллег и журналистов. А два года назад чиновники от власти самым недостойными образом этот общественный частный музей закрыли. Воспользовались как предлогом некоторыми организационно-финансово-административными нестыковками – так я бы это назвала. Именно как предлогом: на деле их раздражала, конечно, позиция этой площадки. Главной причиной была подчёркнутая оппозиционность фестиваля «Пилорама», который проходил на этой территории. И вот когда чиновники начали закрывать музей, историки и музейщики по всей стране, конечно, вскипятились и встали на защиту.
- Неужели вы сейчас расскажете историю о том, как вскипевшая общественность защитила музей?
– Ситуация ещё более удивительная. Здесь надо сказать, что земля, на которой стоит музей, всегда была государственной. И, закрыв частный музей, государство на своей земле учредило новый. Теперь он называется "Мемориальный комплекс политических репрессий". Пришла новая команда, поставленная министерством культуры Пермского края. Люди, которые, как всем тогда казалось, причём небезосновательно, абсолютно далёкие от темы и от исторической действительности. Но зато очень верные государственным чиновникам.
- Я так понимаю, их нарочно поставили, чтобы потихонечку загубить музей и закрыть?
– Или закрыть, или превратить в образчик музея сталинско-советской пенитенциарной системы. Это нигде не звучало официально, но отчётливо просматривалось. И вот полтора года назад ко мне обратились пермские музейщики, конкретно – Надежда Беляева, президент Пермской художественной галереи, член президиума Союза музеев России. Я поехала в Пермь, встретилась с новым директором «Перми-36» Натальей Семаковой. Она действительно из чиновников – из краевого комитета по молодёжной политике. Ехала я, настроенная, как вы догадываетесь, недружелюбно. Мягко говоря. Семакова стала показывать мне, что сохранилось от прежнего музея и что делается нового. И выяснилось, что центральная экспозиция, связанная с историей ГУЛАГа, сохранилась. Более того: там указан автор концепции – Виктор Шмыров. Я ходила по музею и видела, что ничего страшного не происходит. Я увидела даже новые экспозиции. Одна из них – «Переломаны буреломами», о лесоповале в ГУЛАГе. Страшная, отлично сделанная, ещё и с очень сильным дизайном. Вторая – очень точная и очень жёсткая экспозиция по шарашкам. Молотовская, она же Пермская, область была «столицей» советских шарашек. Дальше – больше. Новые сотрудники начали ездить в научные экспедиции. Лагеря ведь были разбросаны по области довольно плотно. И я увидела одну из первых выставок на основе результатов экспедиции. Становилось понятно, что вновь пришедшие люди идут по пути создания честного музея.
- Кто это всё финансировал?
– Государственные музеи финансирует государство, в данном случае – министерство культуры Пермского края. И главная задача тут – чтобы государство не путало финансирование с диктатом. Вернувшись в Петербург, я всё подробно изложила Михаилу Борисовичу Пиотровскому. Это было год назад. И он туда поехал, взяв с собой ещё несколько музейщиков-экспертов. К этому времени там сняли одну экспозицию, созданную основателями музея. Она рассказывала о тех, кто сидел в этом лагере. Как во всяком лагере, там сидели и реальные диссиденты и правозащитники, и пособники нацистов – в прямом смысле, и бандиты-рецидивисты, и шпионы, все вместе. Пиотровский сказал тогда: как «снаружи», так и «изнутри» советская система перемешивала всё на одних нарах. Для советской системы действительно не было разницы между бандитом и диссидентом. И вот какой парадокс: в той снятой экспозиции тоже получалось, что и те, и другие – одинаковые. Создатели повторили советский подход, только с противоположным знаком. Что недопустимо ни по моральным соображениям, ни по профессиональным.
- Что вас так потрясло в этом? Если все они там сидели, то обо всех, наверное, и надо рассказывать?
– Обо всех и надо рассказывать, только не надо ставить их на одну доску. Но теперь, к конференции, экспозицию сделали заново, разместив её в бывшем бараке усиленного режима. Мы увидели 87 имен всех, кто там был, – с абсолютно чёткими, внятными историческими справками. Причём это сознательно было сделано в чёрно-белых тонах. И всем всё понятно. Музей теперь не скрывает ничего, но он даёт вам возможность разобраться. И всем ясно, что люди с безупречной диссидентской репутацией, Валерий Марченко или Василь Стус, например, никак не могут быть уподоблены уголовникам-рецидивистам или «лесным братьям».
- Как отреагировал на увиденное год назад директор Эрмитажа?
– Пиотровский принял решение – мы будем этот музей «патронировать». Мы позвали всю команду, вплоть до юристов комплекса, на стажировку в музеи Петербурга, которые специализируются на историко-политической тематике. Потом у нас был круглый стол в Эрмитаже – о том, как рассказывать о сложных вопросах истории. О том, что уважение к истории не имеет ничего общего с ретушированием её позорных страниц. Ну и потом возникла идея – чтобы я была внешним куратором их музея. Причём предложила это, не поверите, поставленная пермским министерством культуры директор музея. Отказаться было невозможно.
- Что на неё так повлияло? Или она не знала, что у чиновников могут быть другие планы на музей?
– Я уверена – место формирует. И Наталья Семакова, думаю, поняла: закрыть музей, допустить его перерождение – кощунство. Но она была в очень сложной ситуации. Нужна была профессиональная помощь и защита извне. Ведь команда ещё только формировалась. И в весьма недружелюбных условиях. Уже тогда мы знали, что те, кто работал с прежней «Пермью-36», новых «пришельцев» бойкотируют. Это усугубляло ситуацию. Я решила рискнуть, стать некой «третьей силой». Понятно было уже, что они явно пошли совсем не по тому пути, которого хотели те, кто закрывал музей.
- Откуда тогда взялась стойкая история о том, что они всё-таки сделали на месте колонии «музей вертухаев»? Я ведь сама читала массу комментариев об этом.
– В том-то и дело, что параллельно развивалась история совершенно чудовищная. Люди, которые стояли у истоков создания музея начали – и продолжают – давать интервью о том, как в музее всё плохо, как там тихой сапой всё превращается в музей вохры, музей НКВД, в лучшем случае – КГБ. Но при этом в музей не ездят.
- Не ездят? Чего же проще – пойти да посмотреть, что там на самом деле?
– Вот именно. Они оказались заражены советским вирусом: «Пастернака не читал, но осуждаю». А стоило бы «прочитать», подняться, хоть это и трудно, над обидой.
- Хорошо, но журналисты-то, которые два года писали об ужасах…
– Это меня тоже очень интересовало. Почему же журналисты хотя бы не спросят у собеседников, были ли те в музее, если были – почему не попросят привести примеры, как там искажены исторические факты, где там про вохру?
- Вы хотите сказать, что вообще никто из тех, кто писал о музее, не был внутри?
– Я теперь регулярно езжу в Пермь, и ещё летом я встречалась с теми, кто состоял, так сказать, в команде первых создателей музея. Ответы меня поразили: ноги, говорили мне, нашей там не будет. Так говорили и члены местного «Мемориала». В июне мы приехали в Пермь вместе с заместителем директора Института всеобщей истории РАН Виктором Ищенко. А он мало того, что сам – пермяк, так ещё и специализируется по теме исторической памяти периода тоталитаризма. Мы предложили этим людям войти в экспертный совет музея. Это очень важно: чтобы была преемственность, чтобы можно было обсуждать перспективы развития музея, коррективы вносить. Аналогичные предложения директор музея делала и другим единомышленникам создателей прежней «Перми-36». Ответ: в экспертный совет войти не можем, но можем войти в наблюдательный… Чувствуете? Мы будем работать, а за нами будут, так сказать, наблюдать! И когда эти же люди начинают рассуждать, что мы с музейщиками создаём «музей вохры», мне становится смешно и грустно. До сих пор эти люди продолжают участвовать в формировании мифа о том, как в «новом» музее всё плохо. И тем самым очень помогают тем, кто мечтает и новый музей, свернувший с «утвержденного» два года назад курса, закрыть.
- Вот это народное негодование по поводу «музея вохры», которое я видела в прессе: оно на кого нацелено? На министерство, закрывшее прежний музей, или на новую команду?
– В том-то и дело, что априори критикуют музей, а тех чиновников от власти, которые устроили ту историю двухгодичной давности, даже не вспоминают. То есть пытаются укусить беззащитных.
- Идея провести в «Перми-36» конференцию по истории ГУЛАГа возникла потому, что вы хотели снять информационную блокаду?
– Провести эту конференцию я предложила ещё весной, когда новая команда была у нас на стажировке. Тем более что лагерь был создан в 1946 году, то есть в 2016-м ему ровно 70 лет. Для меня было принципиально привлечь внимание не только историков, но и музейщиков.
- Министерство культуры участвовало в организации конференции?
– Мы его в организаторы не позвали. И оно благополучно это проглотило. Министр со мной встретился в июне и вёл себя… Ну, скажем так: светски-доброжелательно. Они действительно не вмешивались. Более того: о составе участников конференции они узнали исключительно по сайту музея, когда мы там вывесили информацию. А вот уполномоченная по правам человека в Пермском крае отказалась войти в оргкомитет, хотя мы звали. Согласитесь, экзотическая ситуация: правозащитник отказывается войти в оргкомитет конференции по истории ГУЛАГа. Правда, приветственное письмо конференции она все-таки прислала. Зато петербургский омбудсмен, Александр Шишлов, очень активно участвовал в подготовке, очень помогал.
- Какие-то новые выставки эта новая команда открыла, кроме тех, которые вы назвали?
– Конечно. Замдиректора по науке Максим Трофимов придумал отдельную экспозицию музеев памяти. Блестящая выставка получилась: воочию можно увидеть карту ГУЛАГа в музейном преломлении. Экспозиции разместились в камерах барака особого режима. Представьте: вы заходите в «шмональную» часть – и утыкаетесь взглядом в колышущуюся над вами красную, разрезанную, расколотую карту Союза с чёрными точками. Это – карта ГУЛАГа. Через неё вы проходите в те самые камеры: Лабытнанги, Ленск, Назрань, сама Пермь – огромное количество музеев с потрясающими экспозициями. В камере номер один была петербургская выставка – Петропавловской крепости. Ещё там отличная выставка к 25-летию принятия закона о реабилитации. Идея и воплощение тоже принадлежат Максиму Трофимову. Кстати, два дня назад был подписан договор о сотрудничестве между этим музеем и Пермским архивом новейшей истории. Планируется совместная выставка, посвящённая 80-летию 1937 года.
- На конференцию журналисты в музей приехали?
– Приехали, и много. Вообще, ситуация с этим музеем – тот редкий у нас случай, когда журналисты имеют возможность быть независимыми. И вот они полтора года очень резко писали о разрушении музея. Почти все брали интервью у тех, кого «ушли», у создателей первого музея. И из тысячи публикаций за эти полтора года примерно восемьсот были отрицательными. Оставшиеся двести были не то чтобы положительными, но хотя бы про выставки. Но: я могла убедиться, журналисты всё-таки готовы к диалогу. Они поехали с нами смотреть, слушать, разбираться. Посмотрим, что появится в прессе.
- И вы считаете, что теперь прикрыть музей невозможно? Если такое желание действительно есть, можно просто лишить финансирования – и всё. И не надо таких сложностей, о которых вы рассказываете.
– Сложновато будет просто лишить финансирования. Есть программа увековечения памяти жертв политических репрессий. И просто так закрыть музей нельзя. А вот «по просьбам трудящихся» – можно. Если трудящиеся жалуются, что музей плохой, если об этом пишут даже журналисты независимые и либеральные, если основатели говорят, насколько хуже всё стало, чем при них, то такой музей нам не нужен. Потому что «музей вертухаев», как выясняется из публикаций, – это противоречит программе, подписанной правительством в 2015 году. Потому я и говорю: те, кто сейчас мстительно брюзжит, помогают воплотить в жизнь мечту тех, кто хочет, чтобы честного музея не было.
- Основатели понимают, что из-за их активности музей совсем закрыть могут, а им вернуть – точно нет?
– Эти люди сделали великое дело: сохранили место памяти, превратив его в мемориал. Но теперь они, мне кажется, действуют по принципу «не доставайся же ты никому». Жаль.
- Как реагируют местные чиновники?
– Пока очень осторожно, соблюдая дистанцию. И это очень правильно. Местный министр культуры Игорь Гладнев приехал на наш круглый стол в конце конференции, посмотрел выставки и сказал хорошую фразу: «Я ходил по этой выставке и понял: господи, здесь же может стоять моя подпись!» Это прекрасно, потому что весь вопрос в том, с какой стороны на такой выставке он представил свою подпись: «сверху» или «снизу».
- Люди, жители Перми, как воспринимали конференцию? Они, кстати, вообще знали о ней?
– Всё-таки «Пермь-36» – это 109 километров от Перми. Мы сознательно отказались от конференции в самом городе. Но уже два дня Пермь бурлит. Мне позвонила коллега, она узнала, что «Пермь-36» работает, из репортажей о конференции. И была страшно удивлена.
- Коллега где живёт?
– В Перми! Но о музее ничего толком до сих пор не знала.
- Это всё-таки больше ста километров от города. Может быть, туда людям не добраться?
– Во-первых, ходят автобусы. Даже во время конференции я видела, как в музей приезжали и наши туристы, и иностранцы. Во-вторых, у музея теперь есть договорённости со школами, и туда возят старшеклассников на экскурсии. Особенно перед 30 октября. В осенне-зимний период там много посетителей. Для музея, стоящего в чистом поле в тридцати километрах от ближайшего населённого пункта, очень много. Более того: в музее висит выставка рисунков студентов Пермского художественного училища. Оказывается, студенты были этим летом приглашены на так называемый лагерный пленэр. Ректор училища на конференции сказал, что хочет, чтобы его студенты знали о ГУЛАГе, поэтому их будут направлять в «Пермь-36» на практику, а такие пленэры хотят сделать ежегодными.
- Невероятная, честно говоря, история. Обычно всё происходит наоборот.
– Именно. Чиновники – вдохновители разгрома – оказались в забавной ситуации: они хотели как хуже, а получилось как лучше. Но я бы не стала упрощать ситуацию: в любой момент маятник может качнуться в худшую сторону, такова сегодняшняя политическая конъюнктура. Поэтому музею и теперь придётся сложно, если он продолжит идти по профессиональному, а значит, историко-правозащитному пути. Наше дело – помогать ему с этой колючей дороги не сворачивать.
Беседовала Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»
