ПоделитьсяВ целом, говорит лётчик-космонавт Сергей Крикалёв, Россия и Америка по-прежнему в космосе «на одном уровне». Просто сейчас к космосу «отношение немножко другое». Какое – герой России рассказал «Фонтанке».
Лётчик-космонавт Сергей Крикалёв – участник шести космических экспедиций. В общей сложности провёл в космосе 803 суток 9 часов 38 минут 31 секунду. Восемь раз выходил в открытый космос, провёл там 41 час 26 минут. Сейчас он – крупный менеджер «Роскосмоса», первый зам гендиректора ЦНИИ машиностроения по пилотируемым программам. «Фонтанка» спросила его о том, что такое сегодня российская космонавтика.
- Сергей Константинович, новости о космических достижениях американца Илона Маска появляются периодически, а о российской космонавтике я практически ничего не вижу. Какие у нас успехи в космосе?
– Давайте пока отвлечёмся от российского и советского опыта. У Илона Маска очень хорошо организована пиар-служба, поэтому мы о нём много слышим. Там же, в Америке, есть много других компаний, делающих не менее интересные вещи. Есть корпорация Orbital, есть SpaceDev, которая разрабатывает многоразовый корабль Dream Chaser. А Маск – он молодец. Он хорошо пиарится, и это позволяет ему привлекать инвестиции.
- А в российской космонавтике интересные вещи – это сегодня что? Почему мы о них так мало знаем? Объясните для тех, у кого представление о космосе, как у меня, осталось на уровне космолётов из фантастики, еды в тюбиках…
– Еды в тюбиках давно нет.
- Вот видите!
– Это говорит о том, как хорошо была поставлена информация о развитии космоса в советское время по сравнению с тем, что происходит сегодня. Вы не первый человек, который говорит об этой еде в тюбиках. Её почти не осталось.
- А в чём теперь еда?
– Большая часть еды сейчас делается сублимированной.
- Брикетики?
– Да, обезвоженные. Так это готовится на Земле. Продукт становится лёгким, остаётся только добавить воду. Как в растворимый кофе.
- Так разлетится же порошок в невесомости.
– Да, это большая проблема – сделать так, чтобы еда не разлеталась. Ну, во-первых, мы должны уметь ею пользоваться. Во-вторых, стараются делать так, чтобы еда крошилась.
- А воду как туда добавлять, когда невесомость?
– Есть специальная система, которая с помощью насоса через диспенсер выплёскивает воду. Еда находится в пластиковом пакетике. На нём – специальный клапан, через него вода наливается, потом клапан закрывается. А с другой стороны – запаянная трубочка. Отрезаешь кончик и ешь.
- Вкусно?
– Ну, так… Другая часть еды – консервы. В своё время под «Буран» у нас начали делать маленькие баночки, в них была, скажем, какая-нибудь курица в желе. Или яичница с мясом. Открываешь баночку, подцепляешь вилкой или ложкой.
- Что развивается в космической отрасли, кроме пищевых технологий? Была российская станция «Мир», теперь международная – МКС…
– А до «Мира» ещё была станция «Салют». Люди там длительное время пребывали в помещении примерно два на два метра. «Мир» уже был побольше. Он был даже больше, чем российский сегмент МКС. Но в целом станция стала просторнее. Средства медицинской профилактики стали лучше. После полёта космонавт получает гораздо меньший ущерб для здоровья. Изменились технологии связи. Раньше мы совершали за сутки 16 оборотов вокруг Земли, и на каждом обороте, то есть – за каждые полтора часа, возможность радиосвязи с Землёй была от нуля до 20 минут. То есть космонавт был более самостоятельным: я работаю, работаю, работаю, а потом – сеанс связи с Землёй. И все вопросы, накопившиеся за полтора часа, я должен уложить в 10 минут в среднем. Теперь связь почти постоянная.
- То есть космонавты постоянно передают на Землю какую-то информацию? Зачем нужна постоянная связь?
– Что-то нам говорят с Земли, что-то мы сообщаем. Бывает так, что «на том конце» приходят учёные – и мы начинаем проводить эксперимент вместе с ними. Или мы выполняем какую-то работу, а на Земле специалист дежурит на случай, если у нас возникнет вопрос по конкретной теме.
- Какую работу выполняют космонавты на станции?
– Есть 12 направлений работы. Среди них – технологии, биотехнологии. Скажем, проходят биологические эксперименты по выращиванию протеиновых кристаллов. Есть работы, связанные с получением чистых материалов. Особо чистых лекарств. В условиях невесомости, поскольку нет такой турбулентности, как на Земле, нет температурной конвекции, есть возможность очень чисто разделять вещества на фракции. Это очень важно для производства лекарств. Ещё на «Мире» у нас была установка, позволявшая получать сверхчистый интерферон. Мы получали препарат в сто раз более чистый с точки зрения биологической активности.
- Смысл проводить такие исследования именно в космосе в том, что нужна невесомость?
– Здесь три существенных фактора. Первый – да, невесомость. Второй – простой, дешёвый вакуум. То есть вакуум у нас снаружи, если надо – открываешь кран и «напускаешь» вакуум в ёмкость. И третье – точка обзора: какие-то вещи нельзя увидеть на Земле «лицом к лицу», а можно только из космоса. Все направления работы я вам с ходу не перечислю, но к ним относятся, например, медицина и медобеспечение космонавтов. Есть исследования из области фундаментальной физики. Например, на станции проводят эксперимент «плазменный кристалл». Это связано с физикой твёрдого тела, с пониманием фазовых переходов, что при этом происходит. В частности, результаты этих экспериментов позволили уточнить модели формирования планет.
- Сколько человек одновременно работает на станции?
– В разное время по-разному. Были периоды, когда мы летали втроём. Была экспедиция, где мы были вдвоём. Бывало так, что мы работаем вдвоём, потом к нам прилетает экспедиция из трёх человек, они работают с нами неделю – и улетают. Был момент, когда нас на станции было семеро, потом пятеро улетели. Всегда по-разному.
- А какие базовые профессии должны быть у космонавтов? Для проведения биологических исследований надо быть биологом?
– В космонавтику люди приходят с самых разных сторон. Поскольку один из важнейших объектов исследования в космосе – сам человек, мы становимся одновременно и испытуемыми, и испытателями. Нужно, например, получить понимание о том, как меняется распределение жидкости в организме. Для этого существуют специальные приборы, мы учимся работать с ними на Земле. На станции клеишь на себя датчики, то же самое делает твой товарищ. Потом друг с друга снимаем информацию. А обработка данных – это уже на Земле.
- Неужели за 55 лет полётов в космос ещё не всё в человеческом организме изучено?
– Далеко не всё. Раньше ведь немногое и могли исследовать. Появляется новое оборудование – появляются и новые возможности.
- Какая цель у этих исследований? Результаты используются на Земле или это важно для освоения космоса?
– И то, и другое. Когда-то мы решили, что учимся летать. Потом выяснилось, что есть проблема с длительным пребыванием человека в космосе. Когда-то казалось, что предел – это 18 суток. Потом начали искать новые методы поддержания физической активности человека. Сейчас миссии работают по полгода.
- У вас была миссия длиной почти в год, 311 суток.
– Да, но это был сдвоенный полёт, то есть я провёл на станции две экспедиции.
- Что для человека меняется после такого долгого пребывания в космосе? От чего потом трудно отвыкнуть на Земле?
– Человек вообще ко всему быстро привыкает. Сначала прилетаешь туда с земными привычками. Хочешь что-то положить, а оно улетает. Довольно быстро привыкаешь к тому, что все предметы ведут себя по-другому.
- Потом возвращаешься домой и «ставишь» чашку на воздух?
– Я много раз слышал эту байку, но не знаю ни одного, кто бы так делал. Всё-таки когда ты держишь что-то в руках на Земле, ты чувствуешь вес и автоматически понимаешь, что оно упадёт, если отпустишь. Наоборот, в космосе надо быть начеку. Там я на 30 секунд оставляю висеть отвёртку, а она улетает. Всё двигается постоянно.
- К первым полётам в 1980-е годы вы готовились в советском космическом центре, летали на советских «Союзах». В 1992 году начали учиться в США и дважды летали на их шаттлах. Считалось, что тогда советская и американская космонавтика шли ноздря в ноздрю. А вы что увидели в 1990-е? Кто отставал, кто опережал?
– Шли не столько ноздря в ноздрю, сколько на одном уровне, но в разных направлениях. В одной области опыта больше было у нас, в другой – у американцев. Они были сильнее в одном, мы – в другом. Суммарно выходило примерно одинаково.
- Разве это не здорово? Можно эффективно сотрудничать.
– Здорово. Именно поэтому возник проект Международной космической станции. Мы познакомились поближе, поняли уровень друг друга. Убедились, что в целом понимание, как развиваться, у нас одинаковое. И возникла идея: американцы прилетят к нам на станцию, чтобы набраться нашего опыта, потом мы вместе включимся в создание международной станции и будем складывать опыт и знания, чтобы получить наилучший общий результат.
- Что потом произошло с этим одинаковым уровнем?
– Есть вещи, в которых мы продолжаем опережать американцев.
- Какие?
– Если я начну перечислять, вы не поймёте.
- Я, может быть, не пойму, но у нас эрудированные читатели.
– Например, мы опережаем Штаты в создании систем стыковки. Но всех интересуют какие-то средние показатели и общие тенденции, поэтому нет смысла рассказывать о какой-то одной системе. Да – соглашусь: общая тенденция такова, что в 1990-е годы и начале двухтысячных сохранялся задел, созданный в Советском Союзе. Поэтому тогда в части областей космонавтики мы американцев опережали. Суммарно было примерно одинаково.
- А сейчас-то, сейчас?
– Если смотреть вообще, то я бы сказал, что мы немножко послабее. Американцы всё-таки продвинулись вперёд более системно.
- В чём причина? Частные компании, которые занимаются развитием космоса у них, эффективнее наших государственных?
– Так и у нас РКК «Энергия», бывшее КБ Королёва, государственное меньше чем наполовину. А SpaceX Маска – это не чистая коммерция, ему реально очень много даёт государство. Думаю, причина в том, что Штаты просто больше ресурсов вкладывают в космос. Грубо говоря, если у одних траты на пилотируемую космическую программу одни, а у других – в три раза меньше, то некоторое время можно двигаться вперёд за счёт опыта и энтузиазма конкретных людей. Но когда это продолжается долго, такая систематическая разница в «подкормке» даёт свои результаты.
- То есть сейчас развития космоса в России нет среди приоритетов?
– Это вам лучше знать, вы же журналист.
- А вы как чувствуете?
– Я чувствую, что отношение немножко другое, но это и понятно. Космическая программа – дело достаточно ресурсоёмкое, а ресурсов на всех не хватает. Кстати, так всегда было. Даже тогда, когда ресурсов было больше. Всегда хотелось ещё и ещё. Конечно, нам хотелось бы развиваться быстрее, но некоторые программы пока решено не развивать. Скажем, по лунной программе по каким-то специфическим направлениям работа должна начинаться сейчас, чтобы через 10 лет оказаться в полной готовности. Но пока есть возможность уделять внимание только более сиюминутным проблемам. К сожалению, накапливается некоторое отставание, но оно может быть компенсировано.
- «Сиюминутные проблемы» в развитии космоса – это что?
– Это то, чем мы занимаемся прямо сейчас. Как в автопроме: какой-то автомобиль делают на сейчас, а есть концепт-кары – на будущее.
- Какая ближайшая цель у российской космонавтики?
– Сейчас мы освоили низкую околоземную орбиту и будем переходить от освоения к использованию. Именно поэтому сейчас начинают появляться коммерческие запросы на проведение экспериментов. Предположим, какая-нибудь фармацевтическая фирма хочет посмотреть особенности получения чистого вещества в невесомости. Они могут оплатить стоимость эксперимента и получить результат.
- Коммерческое использование космоса – это у нас только теперь появляется?
– Такие запросы у нас и раньше были, другое дело – как это оформлялось. Если речь шла о науке, то оформлялось всё по линии Академии наук. Теперь это можно делать по коммерческим правилам. А вы думаете, в Штатах весь космос сильно коммерческий?
- Вы упомянули лунную программу. Что это?
– Полёт на Луну.
- Полёт – чтобы что? Какие у него задачи?
– Американцы получили свой результат в первых миссиях, взяв образцы материалов. Они исследовали геологию Луны. Эти образцы у них до сих пор хранятся в сейфах, потому что проходит время – появляются новые методы исследований. Ведь даже фотографии старые хранятся, потому что новыми средствами с них можно получить новую информацию. Огромный пласт науки – это обработка полученных данных. Теперь, располагая современными возможностями, мы можем получить свои результаты.
- Один вопрос о космосе мучает меня лично, и я не могу упустить случай его задать. Как-то я прочла в новостях, что РКК «Энергия» намерена установить на МКС стиральную машинку. Как она работать-то будет в невесомости?
– К стиральной машинке ещё нужны вода и порошок, а каждый лишний килограмм на МКС – это очень дорого. Потом грязную воду надо куда-то девать. Поэтому тут вопрос о том, что проще и дешевле: доставить машинку и всё это или лишний комплект одежды.
- Вот я как-то сразу заподозрила в этой новости неладное.
– Вы были правы. Именно поэтому на МКС стиральной машинки до сих пор нет. Другое дело, что, возможно, есть какие-то новые технологии очистки одежды, а люди, узнав об этом, по-своему интерпретируют информацию. Это называется «испорченный телефон». Вы играли в детстве в такую игру? Мы играли. Видимо, речь идёт о том, что проблема очистки и повторного использования одежды космонавтов существует, и её пытаются решать. Но комплект белья, скажем, для космонавта весит 150 граммов и стоит, положим, 100 долларов. Проще взять с собой лишний комплект.
- Что вообще берёт с собой космонавт в чемоданчике?
– Нет никаких чемоданчиков.
- В условном «чемоданчике».
– На полгода космонавту разрешено взять килограмм личных вещей. Я помню, что брал как личный груз какие-то приборы, которые не успевал правильно оформить. Брали мы дискеты, которые нужны были для работы. Брали фотографии. Кто-то берёт из дома украшение или эмблему своего института, футбольной команды. Чтобы они побывали в космосе – и потом их подарить.
- У вас было шесть экспедиций, а недавно из отряда ушли космонавты после первых полётов. От чего зависит, втянется ли человек, сколько он выдержит в космосе, сколько будет оставаться в отряде?
– Тут всё как в любой другой работе. С одной стороны, да – это тяжело. С другой стороны, это интересно. Ты понимаешь, что с каждым полётом здоровье всё-таки уходит. И кому-то жалко его тратить. Как у альпинистов: кто-то один раз поднялся – и ну его на фиг, мне тяжело, я боюсь, я палец отморозил. А кто-то – более квалифицированный. Грубо говоря, он знает, что делать, чтобы не морозить пальцы.
- По вашим наблюдениям, много ли молодых людей сейчас хотят в космонавты?
– На этот вопрос, наверное, вы лучше ответите. Я-то живу внутри профессиональной среды. Меня окружают те, кто относится к этому так же, как я. Кто-то всю жизнь готовил космонавтов, кто-то делал скафандры – в этом тоже были достижения. Были трудные годы – девяностые, двухтысячные, но есть фанатики, которые и тогда не уходили. Мне часто задают один и тот же вопрос: вот вы в 1991 году улетели из Советского Союза, а прилетели в Россию.
- Да-да, те самые 311 дней с мая 1991-го по март 1992-го.
– На самом-то деле тогда я улетел из Москвы – и прилетел в Москву. Она никуда не делась. Санкт-Петербург никуда не делся. Встречали те же люди, которые провожали. Даже тогда внутри профессии ничего не изменилось. Кто и что там наверху – для нас дело второе. Но люди, которые делают своё дело, работают дольше, чем любой президент и любое правительство.
Беседовала Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»
