ПоделитьсяОрганизаторам избирательной кампании президента придётся выбирать между результатом и легитимностью. Зато вбросов и фальсификаций станет меньше.
Своего рода «пробным шаром» перед президентской кампанией можно считать прошедшие московские муниципальные выборы. О них говорят как об успехе оппозиции, но 80 процентов мест в местном управлении столицы получила всё та же «Единая Россия». В чём тут успех, можно ли распространить опыт на всю страну, какие выводы сделает власть для кампании президента Путина, – рассказывает доцент института общественных наук РАНХиГС, политолог Екатерина Шульман.
- Екатерина Михайловна, на последних московских выборах вылетели в основном не оппозиционеры и не кандидаты-единороссы, а представители «промежуточных» партий – парламентские. Это новый тренд? Что это значит?
– Это значит, что избиратели склонны голосовать за альтернативное предложение, если оно есть. В этом смысле ухудшение результата парламентских партий, которое мы видим по всей России, означает, что они не воспринимаются как альтернативные.
- То есть для людей что «Единая Россия», что остальные парламентские партии, как их ни назови, – одно и то же под разными названиями?
– Да, именно так. И тот простой факт, что они – никакие не оппозиционные, уже дошёл даже до широких масс избирателей. Голосование за эти партии неинтересно избирателю. И вот это – достаточно новая ситуация. Мы имеем дело с новым явлением – манифестацией общественного запроса на обновление, на мирные перемены.
- А что должно было измениться, чтобы это проявилось в ходе московской кампании?
– Один из основных выводов всей избирательной кампании в том, что основным и всё более единственным инструментом контроля над результатом выборов для их организаторов становится недопуск. И контроль над агитацией, и контроль над финансированием, и даже фальсификации уходят на второй план как недостаточно эффективные. В этом новизна этих выборов по сравнению с предыдущими московскими муниципальными кампаниями: в появлении единого списка независимых или демократических кандидатов. А новизна по сравнению с другими выборами в России в тот же день – в допуске этих кандидатов. То есть – в регистрации.
- В чём именно вы видите запрос на перемены? Если брать Москву, то там, в конечном счёте, количество оппозиционных депутатов уменьшилось на треть: в 2012 году было 390 человек, теперь – 233.
– Когда говорят, что число оппозиционных депутатов уменьшилось, в этом есть некоторое лукавство, потому что в число «оппозиционных» включают и как раз представителей парламентских партий. Поэтому говорить, что «Единая Россия» улучшила своё представительство – это игры со статистикой. Никогда раньше не было такой ситуации, чтобы в 28 московских районах «Единая Россия» не имела большинства, причём в части этих районов – вообще ни одного мандата. В моём Мещанском районе, например, ситуация «пять на пять». Это означает, что надо будет торговаться и каким-то образом достигать компромисса с противоположной стороной. Это новая ситуация, такого не было никогда.
- Вы говорите, что недопуск оппозиции становится после этих выборов единственным инструментом контроля для власти. Но ведь «Единая Россия» всё равно взяла 80 процентов мест. Может, к следующим выборам как раз поймут, что пускать оппозицию – не страшно и не больно?
– Это было бы неплохо. Поэтому, с точки зрения общественной пользы, я сейчас должна сказать: да, конечно, допустите, ведь ничего же страшного не произошло…
- Но?..
– Но боюсь, что тут объективная реальность слишком сильна, её трудно игнорировать. Так что повторю: везде, где есть альтернативное предложение, люди на него реагируют. И если ты хочешь на сто процентов контролировать результат, то у тебя нет другого инструмента, кроме недопуска. В определенной степени так было всегда. Основной ограничитель стоял на входе, а всё остальное – это уже были «бантики». И 10 сентября проявило это наиболее ярко и выпукло.
- Очень жалко.
– Теперь поставьте себя на место нашего политического менеджмента. С одной стороны, как только они кого-то пускают, они рискуют, что результат перекосится довольно сильно. Если речь идёт о выборах персональных, так там этот перекос ещё заметнее: если во второй тур у вас выходят кандидат от власти и альтернативный, если вы не знаете, что будет завтра, если элиты начнут подумывать, не присоединиться ли к возможному победителю, тут уже не до игр в легитимность. Но если вы решаете никого не допускать, чтобы не рисковать, то получаете другую проблему: явка.
- Ну и ладно. Я вообще не понимаю, зачем им на президентских выборах явка.
– Явка нужна, чтобы легитимизировать результат. На персональных выборах – губернатора, мэра, президента – неприлично иметь победителя, за которого проголосовало 25 процентов.
- Кого-то ещё волнуют приличия?
– Дело не в самих приличиях. Легитимность – это понятие довольно загадочное, в нем политическая наука сталкивается со сферой иррационального. Тем не менее легитимность – ощущение того, что власть имеет право быть властью, – существует. Когда она снижается, система чувствует себя неустойчиво. Доказывать, что ты – всенародно избранный, необходимо. Иначе зачем все эти фальсификации? Зачем давление на кандидатов, на потенциальных спонсоров? Почему бы просто не нарисовать результаты выборов?
- Вот именно: что им мешает просто рисовать все результаты?
– Невозможно править только грубой силой, нет на свете таких режимов, кроме временных оккупационных администраций. Все правят с помощью согласия. А согласия необходимо добиваться. И главный способ его добиться – это внушить людям, что они сами всего этого хотели. Это тот тип легитимации, который делает систему более устойчивой, к нему все стремятся. Соответственно, на президентских выборах проблема номер один – это проблема явки. Ещё раз: при альтернативном предложении шатается гарантированность результатов, без него – явка.
- И что им, бедолагам, делать?
– Вот видите, теперь вам стало их жалко.
- Ужасно жалко, да.
– Давайте власти посочувствуем, положение у неё – не сахар. Это проблема, из которой хорошего выхода не существует. Но я думаю, что, поскольку выживание для системы важнее других целей, они будут пытаться пройти посередине. Никаких реальных альтернативных кандидатов не допустят, но для оживления какие-нибудь новые смешные лица могут поставить. Выборы проведут по инерционному сценарию, а явку сделают за счёт национальных республик, регионов электоральных аномалий и сельской местности.
- В общем, ничего нового.
– Это плохой вариант. Он даст результат, но после выборов система окажется в ситуации сниженной легитимности. Период после выборов президента будет вообще сложный. По всеобщему восприятию, которое пока не собирается меняться, этот срок Путина будет последний, а значит, должен быть посвящён решению проблемы трансфера власти.
- Поиску преемника?
– В широком смысле: передаче власти как процессу. Это нервный момент для любой системы, даже гораздо более укоренённой в социуме и более демократической, чем наша. А уж для нас-то…
- Когда нужно передавать власть, которая копилась 18 лет, это, конечно, тяжело.
– Да. Это нелегко и непросто.
- Что произойдёт, если выборы пойдут по описанному вами сценарию?
– Тогда уже в начале этого трансфера обобщённая президентская власть окажется ослаблена, потому что результатом будет обязана административным рычагам. А у каждого из них есть имя, фамилия и потребности. Авторы победы будут знать, что они – авторы. А авторство их будет заключаться в том, что они нарисовали нужную явку и обеспечили нужный результат.
- Если это вариант плохой, то, может, они какой-то другой придумают?
– Это плохой вариант, но, думаю, они пойдут на него, потому что все остальные представляются им ещё более рискованными.
- На прошедших выборах как раз шла борьба за низкую явку. В регионах, как и в Москве, не было практически никакой информации о предстоящих выборах, явка достигалась за счёт «организованных групп», вроде военных и бюджетников. И везде, кроме Москвы, они прекрасно сделали результат «Единой России».
– Смотрите, что произошло в Москве: мотивированные люди пришли на участки с распечатанными фамилиями кандидатов из «списка Гудкова», скачанными из Интернета. Это и сделало результат. Гудков сыграл в игру «низкая явка», в которую до него играла только мэрия, и извлёк свою пользу. В принципе, то же самое можно было устроить и на выборах в регионах. В том числе – там, где проходили довыборы в Государственную думу по одномандатным округам. Но не удалось. Хотя и там мы тоже видим случаи, похожие на московские, хоть и не в таком масштабе. Посмотрите, например, что произошло в Пскове.
- Там это – результат потрясающей работы депутата Льва Шлосберга и его команды.
– Совершенно верно. И в каждом случае, где есть такие победы, это работа какого-то человека и его команды. В сочетании с имеющимся запросом. Если эти два фактора совпадают, результат достигается. Пример Москвы показывает, что кампания информирования, кампания мотивации в сочетании с boots on the ground – «ногами на земле», хождением по домам – даёт эффект. Насколько эти технологии переносимы на выборы персональные – рано говорить. Пока, мне кажется, надо обращать внимание на выборы муниципалитетов. Мы смотрим на личности, а не на структуры, у нас мышление персоналистское. Нам кажется, что всё зависит от самого главного начальника. И понятно, что вся система построена так, чтобы к этой мысли и приводить. Но из этого не следует, что органы коллективные не имеют значения. А попасть туда легче.
- Чем важны московские выборы для остальной страны?
– Тем, что избиратель увидел значимость каждого голоса. Эти выборы были уникальны своими правовыми рамками: в многомандатных округах нужно было отметить от трёх до пяти кандидатур, в зависимости от округа. Таким образом, стоимость одного мандата в голосах довольно низкая. Это действительно тот уникальный случай, когда ты можешь очень небольшими усилиями, придя сам и приведя нескольких знакомых, решить судьбу целого депутатского мандата.
- Но и мандат-то всего лишь муниципальный.
– Да, это не Государственная дума. Но это конкретный результат. Один из расхолаживающих факторов, из-за которых люди не ходят голосовать, – это отсутствие связи между приходом на выборы и результатом. Когда выборы масштабные, каждый голос растворяется в общем море. Есть другие побудительные мотивы – чувство долга, желание почувствовать причастность к победе, симпатии к кандидату и так далее. Но вот такое, чтобы вложился – получил, бывает очень редко. Поэтому местное самоуправление и называют «школой демократии»: это единственная возможность наглядно увидеть связь между вашим политическим поведением и какими-то реальными изменениями во власти. Избиратели получили видимую связь между своим приходом на участки и тем, что в муниципальных советах будут сидеть люди, обязанные им лично, а не «бумажным» голосам и не переписанным протоколам. И с этими депутатами можно будет разговаривать. Почувствовав вкус активной гражданской позиции, люди будут этим инструментарием и дальше пользоваться.
- Что получают сами депутаты, учитывая узость их полномочий? Кроме, конечно, морального удовлетворения от избрания.
– В прошедшем избирательном цикле мы увидели, как люди, став муниципальными депутатами, довольно быстро становятся известными. Не имея никаких особых полномочий и, откровенно говоря, возможностей влиять на ситуацию, просто разговаривая с людьми и с медиа, оппонируя публично городской власти, они приобретают политический вес. На самом деле, в политической системе «здорового человека», в отличие от политической системы «курильщика», местный уровень – великая школа политических деятелей. И не бывает такого, чтобы… Хотя нет. Пример с Трампом показал, что бывает. Но это всё-таки исключение. Так вот: не бывает такого, чтобы партийный лидер, сенатор или конгрессмен упал на голову истеблишменту, не пройдя этот путь. Лестница выстраивается снизу доверху и представляет собой «кровеносную систему» политического механизма. У нас этого добра пока не народилось, но на этом примере мы видим, как это на самом деле должно происходить.
- Московские выборы сейчас по-всякому изучают: накладывают «карту голосования» на всевозможные другие карты – от стоимости жилья до развития велодорожек…
– Да-да, на результаты голосования за Навального в 2013 году.
- Вот именно. И всё вроде бы совпадает. Есть ли тут какие-то закономерности?
– Что-то совпадает, а что-то – нет. И нельзя сказать, что в Москве проголосовали бедные районы против богатых. Это не так. За оппозицию проголосовали и вполне пролетарские районы. Общий расклад в том, что так называемые спальные районы пассивнее, чем те, где больше какой-то социальной структуры. Но и тут есть исключения. Часто само по себе появление активного человека с командой решает вопрос. Пример – легендарное Зюзино, оказавшееся форпостом демократии. А просто там оказался кандидатом Янкаускас, так вышло. А вот в Марьино, где живёт Навальный, все места взяла «Единая Россия».
- Почему Навальный не подключился к агитации за «список Гудкова»? Ощущение такое, что он вёл себя по отношению к Гудкову так, как ведёт себя Путин по отношению к самому Навальному: как бы не замечает существования.
– Не согласна. Он даже писал об этом: мы не поддерживаем «Яблоко», а поддерживаем независимых кандидатов, но вообще-то Гудкова любим. Я вижу, что Навальный и его окружение в принципе предпочитают не присоединяться к чьей-то повестке, а задавать свою. Они вообще не хотят участвовать в чём-то, что возникло помимо них. Вспомните историю с реновацией. Навальный не молчал об этом, он говорил, но, что называется, не делал это своим ключевым сюжетом. У него есть свои сюжеты. Это понятная тактика, в ней есть свой резон, хотя из этого правила надо уметь делать исключения. Хотя я не могу давать Навальному советов. Ещё один мотив, который мог у него быть, – это опасение подключаться к заведомо проигрышному делу. Хотя это тоже – гадание.
Беседовала Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»
