ПоделитьсяПетербургский шахматист Петр Свидлер в 8-й раз выиграл чемпионат России, установив рекорд. «Фонтанка» поговорила с ним об автомобилях, инопланетянах и политических играх шахматистов.
Петербургский гроссмейстер Петр Свидлер (третий номер российского рейтинга шахматистов) на прошлой неделе в восьмой раз стал чемпионом России. Это позволило ему обойти легендарного Михаила Ботвинника, которому отечественные первенства покорялись семь раз. Значит ли это что-то для самого Петра Свидлера, как проходил его самый первый чемпионат России в 1994 году, а также многое другое – в интервью «Фонтанке».
Главный приз — автомобиль
– Побив рекорд Ботвинника, вы почувствовали, что навсегда вписали себя в историю российских шахмат?
– Если бы я остановился на семи победах, не думаю, что мое место в истории как-то принципиально отличалось от нынешнего. Вряд ли мне нужно было еще что-то доказывать. Восемь побед – это, конечно, лучше, чем семь (а девять лучше, чем восемь, и так далее), но с семью победами я бы тоже остался бы вписан в историю чемпионатов России. Приятно после долгого перерыва выиграть турнир. Приятно это сделать на домашней территории, на глазах у родных, которые годами терпят мою работу и не часто имеют возможность напрямую получить от нее положительные эмоции. Так что это все здорово, но сказать, что, проснувшись восьмикратным чемпионом, я почувствовал себя как-то кардинально иначе, не могу. Специально за этим рекордом я не гнался.
– Вы неоднократно подчеркивали, что чемпионат России вам всегда дается удачнее остальных турниров, хотя конкуренция здесь одна из сильнейших в мире. Пытались анализировать, почему так происходит?
– У меня есть одна теория. Я не уверен, что так и есть, но она объясняет часть моей успешности в этих турнирах. Теория эта заключается в том, что психологически легче побеждать там, где ты уже добивался успехов. Ты уже знаешь, что это возможно, и нет внутреннего блока, который говорит тебе: «Это очень трудный турнир, и выиграть его очень нелегко». Этот барьер приходится дополнительно внутренне преодолевать. Я впервые выиграл чемпионат России в 1994 году, когда был совершенно неоперившимся юнцом. Тогда это объяснялось тем, что я был на подъеме. В молодости такие вещи даются легче: демон сомнений не заселяется так сильно в голову. Но тот факт, что я успел в молодости хорошенько проторить себе туда тропу, позволяет даже в достаточно зрелом возрасте не чувствовать, что этот турнир невозможно выиграть. Для такого человека, как я, которому рефлексия и сомнения в собственных способностях свойственны при первой возможности, как раз полезно играть в турнирах, которые я знаю, как выигрывать.
– Победителям мужского и женского турниров вручили сертификаты на полноприводные кроссоверы. Уже получили автомобиль?
– Нет, насколько я понимаю, торжественное вручение автомобиля будет в январе в Москве. Не называлась еще дата. Мне спешить некуда: машина в семье есть. Опять же, мой самый первый титул, который я выиграл в 1994 году, тоже сопровождался выигрышем машины.
– Напомните, как это происходило.
– Чемпионат России 1994 года был первым за долгие годы с хорошими призами. Был период, когда призов не было совсем и турнир собирал не очень сильные составы. А 1994 год был новым этапом, и мне как раз повезло его выиграть. В 1995-м состав был еще сильнее, но машину там уже не давали. Хотя я тот турнир тоже выиграл. Организаторы периодически находят автомобильных спонсоров, но не каждый год.
– В 1994-м какую машину вы выиграли?
– «Хёндай Сонату» – тогда очень приличную машину в хорошей комплектации. Она, правда, чтобы все это еще козырнее смотрелось, была пригнана из Москвы в Элисту (Калмыкия. — Прим. ред.), и потом ее, соответственно, везли в Санкт-Петербург. Это серьезно понизило ее рыночную стоимость, поскольку машины такого класса тогда гораздо лучше продавались нулевыми. А в 1994 году у нас в семье никто не водил, и при всей радости от выигрыша машины основная ее ценность была в том, что ее можно было продать. Мы ее в итоге продали, но с некоторым трудом и за гораздо меньшие деньги, чем могли бы, если бы она осталась в салоне в Москве и нам привезли только ключи. Но я не жалуюсь, это все равно был очень хороший приз.
– За сколько продали?
– Точно не помню. Кажется, что-то около 15 – 17 тысяч долларов. Это был мой самый крупный выигрыш на тот момент. Тот год вообще стал первым, когда я стал зарабатывать какие-то деньги шахматами. Я ведь даже гроссмейстером не был тогда.
– На что пошли эти деньги?
– На жизнь. Не на что-то целевое.
Президент и инопланетяне
– Какие призовые обычно бывают на чемпионатах России?
– Первый приз, уже довольно давно, – миллион рублей, вне зависимости от того, чему соответствует этот миллион. У меня всегда довольно четкое отношение к этому: я никогда не ищу специально информацию о призовых до финиша турнира. Когда ты начинаешь считать деньги, которые еще не заработал, начинаешь играть хуже. Я стараюсь всегда сыграть максимально хорошо в турнире, а уже потом, сыграв последнюю партию, открыть файл с положением о турнире и обрадоваться или огорчиться – в зависимости от того, как ты сыграл. Понятно, что чем лучше сыграешь, тем больше дадут.
– Миллион рублей для вас сейчас это большая сумма?
– Мою жизнь кардинально она не поменяет, но, несомненно, лишней в хозяйстве она тоже не окажется.
– Ваш самый большой гонорар в карьере?
– Я выигрывал Кубок мира, и за победу тогда давали 120 тысяч долларов. Из них 20 процентов забирала международная федерация – ФИДЕ. Получилось в итоге 96 тысяч.
– 20 процентов? Не многовато?
– На все вопросы, относящиеся к ФИДЕ, у большинства людей, с которыми вы будете разговаривать, вы получите такой ответ (разводит руками). ФИДЕ — организация, действия которой пытаться объяснять логически – только портить себе настроение.
– Вернемся в 1994 год. Ваша первая победа на чемпионате России. В стране сложная ситуация почти во всем и везде. В какой обстановке проходил шахматный турнир?
– Люди, которые любят шахматы, и тогда и сейчас, в общем-то, живут небогато. В Элисте были какие-то чисто бытовые вещи, которые требовали адаптации, а играть там всегда было приятно. Шахматисты не избалованы вниманием публики. Поэтому выступать в местах, где люди по-настоящему интересуются шахматами, в зале собираются зрители, а на улице к тебе подходят люди и спрашивают тебя что-то о твоей сегодняшней партии (причем спрашивают что-то осмысленное, и можно их разговор поддержать), – это достаточно редкая штука. Радует, когда такое происходит. Чемпионаты России там проходили с 1994-го по 1997 год. Это, а также то, что были хорошие призы плюс машина, связано с тем, что Кирсан Николаевич (Илюмжинов, долгое время глава Республики Калмыкия, президент Международной шахматной федерации. — Прим. ред.), который тогда только-только пришел в шахматы, активно занимался продвижением шахмат и Калмыкии в массы. До этого турнира большая часть из нас не смогла бы найти Калмыкию на карте. Благодаря Илюмжинову там был создан такой искусственный оазис, где шахматы на тот момент развивались активнее всего в стране, а может быть, и в мире.
– Российским шахматам повезло, что у них есть такой человек, как Илюмжинов?
– На данный момент он российскими шахматами-то не занимается, а занимается шахматами вообще, поскольку довольно быстро ушел на повышение и находится на этом повышении последние, кажется, 20 лет. Как бы вам это сказать... У меня нет никаких сомнений, что, когда Кирсан Николаевич только пришел, он хотел исключительно добра. Его первые попытки что-то сделать в шахматах встречались в штыки. Он ни секунды не был популярен на Западе. На мой взгляд, в первые годы его прихода в ФИДЕ это было незаслуженно. Но то, во что превратилась ФИДЕ в последние годы... очень трудно найти сейчас такого человека, который бы не согласился с тем, что ФИДЕ требует радикальных кадровых перемен. Но, как показывает практика, добиться этого не так легко.
– Как в шахматном мире восприняли его заявление о встрече с инопланетянами?
– Ну как сказать... с улыбкой. Если говорить всерьез на эту тему, понятно, что это одна из проблем, которую шахматам предстоит решить. Когда во главе федерации стоит человек, гугл-поиск по фамилии которого выдает все эти результаты, попытки найти серьезную корпоративную поддержку вряд ли будут успешными. Когда ты приходишь к людям из компании «икс», которые ничего о шахматах не знают, что они делают первым делом? Они просят референта подготовить справочку о том, с кем и чем они имеют дело. Ну и справочка будет какая? Санкционные списки, встреча с инопланетянами.
– Яркая справочка.
– Да. Интересно будет почитать ее. Реальное положение дел после такой справочки будет никому уже неинтересно. И эта история с инопланетянами является еще одним блоком на пути к привлечению серьезных спонсоров. Не единственным, но одним из.
– Вы сами верите в инопланетян?
– Я с ними не встречался.
– Это хорошо, но верите ли вы в них?
– Это странная постановка вопроса. Я пытаюсь, насколько это возможно, рационально подходить к жизни. Поэтому верить или не верить – я такими категориями не рассуждаю. Я с ними не встречался. Документальных доказательств их существования тоже не видел.
Чемпион со средним образованием
– Давайте в последний раз вернемся в начало 1990-х. Стоял ли перед вами тогда выбор: остаться в шахматах, занятие которыми на тот момент вам не гарантировало ничего, или пойти заниматься чем-то более надежным?
– Меня такой выбор не коснулся. В этом смысле история моего главного в жизни тренера, Андрея Михайловича Лукина, более интересна и репрезентативна. Я был тогда совсем юношей, и у меня был готовый инструмент в руках, чтобы добиваться чего-то в жизни. К 15 годам уже было очевидно, что каким-то шахматистом я стану. Вопрос только – каким и чего именно я добьюсь. Если бы на тот момент у меня было бы больше выбора – заниматься шахматами или еще чем-то, тогда да. Еще раз повторюсь, Андрей Михайлович Лукин, человек, который очень много для меня сделал в жизни, помимо того, что был очень сильным шахматистом и тренером, был еще и инженером. Он занимался какими-то там космическими сплавами. И когда начались все эти изменения в стране, он для себя решил, что работать инженером – надежнее. У меня такого выбора не было.
– У вас какое образование?
– Образование у меня среднее. Я поступил в университет, проучился там крайне недолго, натолкнулся на неприятные трудности, связанные с тем, что даже на факультете, на котором исторически к шахматистам относились дружелюбно…
– Каком?
– Экономический факультет СПбГУ – туда на протяжении десятилетий поступали шахматисты. То есть там понимали, что такое шахматы, и относились к шахматистами терпимо. Но всегда находились преподаватели, которые недолюбливали студентов, не посещающих их лекции. С одним из них я и столкнулся. А не ходил я на лекции не потому, что наплевательски относился к какому-то предмету, а потому что уже тогда у меня был такой календарь, что меня по полгода не было в городе. При этом я знал предмет на твердую «четверку», но сдать не мог: преподаватель смотрел в журнал, видел там длинную вереницу букв «н» и решал, что пока мне не будет наглядно указано на ошибочность моего жизненного пути, я не сдам его предмет. Ну и я как-то посмотрел на весь этот процесс и подумал: а хочу ли я быть экономистом? Наверное, нет. Не могу сказать, что я никогда не жалел об этом решении. С точки зрения профессионального роста оно было верным. С точки зрения личностного – тут можно спорить. У меня были примеры ребят, с которыми мы на начало учебы в университете играли на одном уровне, а когда они закончили свои университеты, я ушел от них как шахматист очень далеко.
– В 1997 году вы выиграли на турнире в Тилбурге у действующего чемпиона мира Гарри Каспарова, войдя благодаря этому в символический клуб Михаила Чигорина. По-моему, это немного трагический клуб.
– Это что за клуб?
– Это клуб шахматистов, которые никогда не были сами чемпионами мира, но при этом им удалось обыграть в официальной встрече действующего чемпиона.
– Честно говоря, я даже не знал о существовании такого клуба. В любом случае, для меня это совершенно посторонние вещи, которые никак не влияют на мою жизнь.
– Насколько хорошо вы помните ту встречу с Каспаровым?
– Этот матч я запомнил отлично. Каспаров был моим кумиром в детстве. На его партиях я строил свой дебютный репертуар, я был учеником его школы и так далее. Для меня лично Гарри Кимович был чрезвычайно важным человеком, и обыграть его в своей первой с ним партии для меня было делом чести. Партия была очень трудная. В принципе, игры с ним всегда отнимали у меня очень много сил. Но так и должно быть, когда играешь с по-настоящему великими игроками.
– Вас не разочаровал его уход в политику?
– Он взрослый человек. Ему и решать, что делать. Это тоже такая странная эмоция: почему я должен расстраиваться из-за того, что делают другие люди? С чем-то из того, что он говорит, я согласен, с чем-то – нет. Но это его жизнь.
– Как отнеслись к его возвращению в шахматы?
– Ну он не вернулся в шахматы, по сути. Он сыграл в паре выставочных мероприятий. Мне было очень жаль, что я не попал на один турнир вместе с ним. В Сент-Луисе проходило подряд несколько турниров: сначала по классическим шахматам, а потом по рапиду и блиц. Мне дали вайлд-кард в классику, а если ты получаешь «вайлд-кард» в один турнир, ты уже не можешь получить «вайлд-кард» в другой. Я с огромным удовольствием принял это предложение, и только потом они огласили список людей, которые получили приглашения на рапид и блиц. В этот момент я подумал, что, конечно, рад классике, но после стольких лет снова сыграть с Каспаровым несколько партий было бы страшно интересно.
Цена одного неверного хода
– Одно из самых популярных видео с вами на YouTube называется «Свидлер в один ход потерял 30 тысяч долларов» – это когда вы проиграли в третьей партии финала Кубка мира-2015 Сергею Карякину, ведя перед этим 2:0. После этого ему удалось перевернуть ход встречи и выиграть финал. А вы вместо 90 тысяч долларов получили только 60. Это ваша главная ошибка в жизни?
– Тут дело совершенно не в 30 тысячах. Дело было в напряжении. Из-за этого я тогда не справился с довольно несложными задачами, которые стояли передо мной на доске. 30 тысяч – это большие деньги, но принципиально бы они мою жизнь не поменяли. На кону был титул победителя Кубка мира, причем в моем случае это был бы второй подобный титул, чего к тому моменту еще никто не добивался. И вот эта мысль несомненно давила. Только в этом году Лева Аронян выиграл его во второй раз, показав таким, как я, как это делается. У нас с Карякиным тогда получился очень зрелищный матч. Мне люди потом постоянно писали: «Не расстраивайся, ты же все равно отобрался в турнир претендентов, на это так было интересно смотреть». Но для нас с Карякиным словом «интересно» это было не описать. После матча была сделана серия фотографий, где мы стоим вместе и Сереге вручают кубок. То, что на мне лица нет, это понятно: я упустил совершенно уникальный шанс. Но лица нет и на Сереге, который добился, возможно, одного из величайших своих успехов в карьере. Мы были просто никакими. Кубок мира продолжается месяц, и на финише сыграть еще такой финальный матч – это то еще испытание.
– У Карякина совершенно противоположные политические взгляды по сравнению с вашим кумиром Каспаровым. Что вы думаете о его политизированности?
– Он тоже взрослый мальчик, имеет право иметь свои взгляды. Что важно понимать о Сереге... он чрезвычайно искренний человек. Если он так говорит, значит, он так действительно думает. Понятно, что его пиаром занимаются профессионалы, но при этом я знаю, что он не врет. Я с ним часто буду не согласен, но это его жизнь, он ее живет так, как считает правильным.
– Вы бы последовали его примеру и вступили бы в Putin Team?
– Я – нет. Я в принципе ни в какие «тимы» не вступаю.
Беседовал Артем Кузьмин, «Фонтанка.ру»
