В 40-минутном документальном фильме «Записки о горных нравах» «русский мир» в лице Захара Прилепина представляет, как Кавказ повлиял на Пушкина и Лермонтова, а заодно и как сам этот мир отразился на Расуле Гамзатове и Коста Хетагурове.
Захар Прилепин – писатель, телеведущий, многодетный отец, омоновец, ветеран-контрактник чеченских войн и действующий офицер в собственном отряде в Донбассе. В 2000-2011 лимоновец и оппозиционер, с 2012 года уклонист в сталинизм, а с 2014 года «с властью разногласий не имеет».
В фильме он главный герой и ведет повествование, перемещаясь со съемочной группой из Ставрополя в Дагестан, Осетию и Чечню.
Если б не Прилепин, то говорить было бы не о чем. А так получилось краткое пособие, как именно большой «русский мир» воспринимает Кавказ и как следует воспринимать писателя на Кавказе.
На премьере фильма в Министерстве культуры (Прилепин – член общественного совета министерства) съемочная группа дважды поблагодарила ФСБ, без опеки которой, по их словам, съемки не состоялись бы.
Ничто в дальнейшем не раскрывает, зачем нужно было участие «прекрасных и веселых», по словам Прилепина, «парней из ФСБ»: перед зрителем покорный и покоренный Кавказ, курорты, музеи, лужайки, разрушенные селения. Видимо, так и следует воспринимать: «русский мир» на Кавказе – это когда за спиной у тебя «веселые парни из ФСБ».
Авторы фильма устами писателя совершают литературное открытие на базе физиологии.
Оказывается, главное отличие восприятия Кавказа Пушкиным и Лермонтовым в том, что Пушкин посещал курорты из озорства, а Лермонтов – по болезни.
Короче говоря, Лермонтов все так мрачно описал потому, что маялся животом.
Этой теме посвящен целый монолог Прилепина. Так что даже закрадывается беспокойство, все ли хорошо с ним самим, когда он без тени улыбки рассуждает о болезненности Кавказа вообще и Лермонтова в частности.
А русские, выходит, принесли на Кавказ здоровье, научили неразумных горцев пользоваться серными и кислыми водами. Даром что на Кавказе ими пользовались за тысячу лет до империи.
Авторы фильма вкладывают в уста главному герою цитату Николая I о том, что стихи на смерть Пушкина мог написать разве что помешанный.
Видимо, когда у вас премьера в Министерстве культуры, попечители из военно-исторического общества, а опекуны из ФСБ, то укорять власть сродни безумию.
Так и Николай I считал, подозревая в помешательстве Лунина, Чаадаева, Лермонтова, славянофилов и западников. Батюшков в самом деле сошел с ума в это правление, а Гоголь балансировал на грани.
С особым чувством Прилепин цитирует письмо Лермонтова о сражении при Валерике в 1840 году: русских 2000, горцев имама Шамиля 6000, русских убито 330, горцев 600.
С этой статистикой не все так просто.
Командовавший русскими генерал Галафеев рапортовал о 150 убитых.
Первый биограф Лермонтова Павел Висковатый («Михаил Юрьевич Лермонтов», 1891 год) и чеченский историк Далхан Хожаев («Чеченцы в русско-кавказской войне, 1998 год, убит в селении Валерик в 2000) указывают, что Галафеев приврал, соотношение сражавшихся было иным – горцев от силы 3000, из которых едва ли 300 -500 опытных бойцов, а у русских – 5500 человек.
Да и большинство историков указывают, что чеченцы не оставляли убитых на поле боя.
Командующий кавказским корпусом генерал Головин признавал «существенные потери» вопреки первоначальным победным реляциям.
Советская историография (в частности Николай Кровяков в книге «Шамиль», 1940) уверяла, что горцы это сражение выиграли.
Интересная статистическая традиция. Многое напоминает в сегодняшнем способе подсчета.
Всю кавказскую войну в фильме именуют «антироссийским движением горцев», а отношения чеченцев и русских, согласно авторам, насчитывают пять веков.
С точки зрения горцев, это пять веков завоеваний и оккупации.
Авторы же едут дальше, не особо задумываясь об акцентах.
Как известно, из этого исторического тупика можно было выйти лишь большевистским способом: именовать всю историю до 1917 года несправедливым завоеванием и предложить горцам начать новую историю с чистого листа.
Не получилось – сначала этому положил предел сталинизм с его колхозами, голодом и депортацией народов. А продолжили две постсоветские чеченские кампании.
Вот таким символом покорения Кавказа бродит неулыбчивый Захар Прилепин – то на речку посмотрит, то вперит свой взор в горы, то Печориным глядит, то по-пушкински напоминает: дрожи, мол, Кавказ, идет, мол, Ермолов. И все это под оглушительную бравурную музыку.
В доме отца Расула Гамзатова в горном аварском селении Цада речь идет о том, что вся страна знает песню «Журавли» на его стихи. Пригодился дагестанец советской империи.
В осетинском селении же Коста Хетагурова и вовсе не о чем говорить – одни руины. Не вспоминать же, что Коста не хуже Анны Политковской вел перечень бесчинств царской администрации, да и самого его ссылали и уморили.
Как повлиял Кавказ на Пушкина или Лермонтова, так и неясно, кроме того что оба стреляли в горцев.
Вот и Прилепин как бы в том же ряду – намекает, что прежде бывал он тут «с иными целями».
Ни слова о том, что Пушкин и Лермонтов, подневольные, поднадзорные, ссыльные, хоть и врагами сюда приезжали, но поэтическая душа отзывалась прежде на дух свободы и воли, который во всей империи только здесь и оставался.
И нет у них ничего общего с омоновцами и контрактниками.
Но мрачный постсоветский человек ищет на Кавказе подтверждения того, что «мы их сделали».
«Мы», Пушкин, Лермонтов, Прилепин.
