ПоделитьсяИз президентского Совета по правам человека уходит, хлопнув дверью, один из наиболее ярких его членов – Максим Шевченко. Почему известный журналист решил дальше защищать права человека без СПЧ, он рассказал «Фонтанке»
Максим Шевченко связал своё заявление о выходе из состава Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека с событиями 5 мая в Москве. Там протестующих, уверен он, избивали люди, наряженные казаками. По словам Шевченко, СПЧ не стал в этом разбираться так, как полагается.
Напомним, что на массовых акциях протеста на Пушкинской площади в Москве появились самодеятельные «охранники порядка». Это были активисты движения НОД и люди в камуфляже и казачьих папахах, которые «охраняли порядок» с помощью кулаков и нагаек. Совет по правам человека заявил, что «это привело к тем сценам насилия, которые имели место» на площади, и пообещал разослать по этому поводу запросы. Максим Шевченко требовал публичного «резонансного заседания с привлечением силовиков, пострадавших, журналистов, представителей этих самых так называемых казаков» (цитата по «Эху Москвы»). Но, по словам журналиста, «всё свелось к закрытому обмену документами». Ответственный секретарь СПЧ Яна Лантратова заявила, что казаки с нагайками – это была просто группа поддержки народного хора на площади.
- Максим Леонардович, чем вас так задела именно эта ситуация – с казаками и нагайками?
– Я объявил, что выхожу из состава СПЧ, в котором я не получал ни копейки зарплаты, но который давал мне определённые возможности, определённый статус, потому что считаю, что эти возможности не реализовались в полной мере, а этот статус оказался фиктивным. Я не хочу больше обманывать ни общество, ни президента, делая вид, что мы защищаем права человека. В том виде, в каком СПЧ существует сегодня, он не может защищать права человека. Главное его достижение – это установка памятника жертвам политических репрессий 1930-х годов. А жертвы политических репрессий 2000-х годов, очевидно, не входят в число приоритетов для рассмотрения Советом.
- Шесть лет, с 2012 года, вы работали в Совете, но выйти решили только после событий 5 мая?
– Они стали катализатором.
- Вы хотите сказать, что были и другие события, которые подводили вас к решению?
– Конечно. Я, например, неоднократно делал заявления об убийствах журналистов в Дагестане. Сейчас подозреваемый в убийстве Хаджимурада Камалова, главного редактора газеты «Черновик», арестован, он был вице-премьером дагестанской власти. Но документы о том, что этот человек причастен к убийству, я ещё несколько лет назад, во времена Володина, трижды передавал в администрацию президента. Никакой реакции не было. Во времена Абдулатипова (экс-глава Дагестана. – «Фонтанка») я говорил: он врёт президенту Путину о том, что все дела расследованы. Не было никакой реакции.
- Но теперь-то подозреваемый арестован…
– Да, когда Абдулатипов оказался плохим – и его сняли. Это следствие не моих заявлений, а каких-то их игр. Кроме Камалова, есть ещё десятки людей, убитых или замученных, но по их гибели нет никакого следствия. Я передал в руки президенту письмо с просьбой рассмотреть дело Расула Кудаева, сидящего в «Чёрном дельфине». В руки Путину передал! И он меня спросил: Кудаев там случайно оказался? Наверное, неслучайно. Но следствие велось так… В обвинительном заключении, например, было сказано: участвовал в убийстве полицейского. Но нет ни имени полицейского, ни времени убийства. А человек получил пожизненное. Я просил пересмотреть это дело. Но в администрации президента потеряли моё письмо! Через полгода я сказал, что опубликую его, если не найдут. Так они мгновенно его нашли! Я передал в руки Путину письмо об убийствах семи ногайских имамов в Ставрополье – и тоже не знаю судьбы этой бумаги. Перед членами СПЧ никто не отчитывается. Никакие чиновники, никакие силовики. Может быть, они отчитываются Михаилу Федотову, но не нам.
- В чём тогда смысл этого органа – СПЧ?
– Вот я тоже задал себе такой вопрос – и сказал, что не хочу участвовать в бессмысленных мероприятиях. Мне безумно жалко уходить, но участвовать в этом спектакле я больше не хочу.
- Что вы называете спектаклем?
– Я считаю, что это сознательная дезинформация президента и общества о положении с правами человека. И не хочу в этом участвовать. Я и без Совета буду делать то, что делал. Защищать права человека – это же не какая-то профессиональная деятельность, а этическая позиция.
- Тогда я ещё раз спрошу: зачем нужен президентский Совет, если всё то же самое, по вашему мнению, можно делать и без него?
– Когда я был кооптирован в СПЧ, у нас было достаточно много полномочий. Мы собирались по актуальным вопросам, на наши заседания допускались журналисты. Всё обсуждалось открыто. Нас допускали в тюрьмы. Я многократно бывал в колониях, скажем, в Копейске, где был мятеж заключённых. Мы с Андреем Бабушкиным, Игорем Каляпиным, Еленой Масюк ходили в другие тюрьмы. Но в какой-то момент всё прекратилось. Теперь мы не можем войти ни в какую тюрьму, нас ФСИН просто не пускает. Члены Совета, наиболее активно защищавшие права заключённых, не попали в Общественные наблюдательные комиссии. Не стало и публичных мероприятий.
- Кто вам мешает проводить публичные мероприятия?
– Мы теперь должны в закрытом формате всё обсуждать, а потом готовить некую докладную записку, которую где-то кто-то, может быть, подаст президенту. Или не подаст. Уверен, что до него это даже не доходит. И зачем мне в этом участвовать?
- Вы сказали, что всё изменилось в какой-то момент. Что это был за момент? Когда начались перемены?
– Как-то постепенно это произошло за последние полтора-два года. Ещё, например, я не понимаю, почему нельзя в президиум СПЧ ротировать всех по очереди, по кругу. Почему там должны быть какие-то люди несменяемые?
- А какова функция президиума? Зачём в него надо входить?
– Сама идея президиума исходила из того, что вроде как тесно встречаться всем пятидесяти двум членам с главой администрации. Вот с президентом – не тесно, а тут – тесно. Поэтому решили создать такую группу избранных, которые встречаются с представителем политической власти. А остальные, получается, должны надеяться, что от них что-то передадут. И какие у нас в итоге достижения? Кого мы освободили из тюрьмы? За кого мы смогли заступиться? Кого мы защитили? Скажем, крымские татары: там арестованы десятки людей по ложным обвинениям. Но кто нас слушает?
- Кроме СПЧ, у нас есть масса уполномоченных по правам – и для детей, и для бизнесменов, и для Интернета, и для всех сразу. Они кого-то защитили?
– Я с огромным уважением отношусь к Татьяне Москальковой (уполномоченный по правам человека. – «Фонтанка»). Но она – государственный чиновник, она действует в рамках юридической процедуры. На самом деле, она имеет право закрыто, а не публично, работать над каким-то вопросом. И я знаю точно, что её аппарат реагирует на все запросы.
- Очень хорошо, а эффект есть?
– У неё есть такие полномочия: ей и её сотрудникам нельзя отказать в посещении тюрьмы или ещё в чём-то. А задача нашего Совета – реагировать публично. И это право у нас фактически отобрали. То есть право-то у нас нельзя отобрать, вот я сейчас, например, с вами разговариваю. Но я говорю просто как журналист, а не как член СПЧ.
- Зачем нужно такое количество защитников прав? Нельзя ли все полномочия объединить в какой-то одной структуре?
– Нет, это совершенно разные вещи. Функция СПЧ – бить в набат. Информировать общество и президента о ситуации. А Москалькова уполномочена заниматься расследованиями нарушений прав человека. Понимаете?
- Не понимаю, почему всё это нельзя объединить.
– Потому что функции совершенно разные. СПЧ заниматься расследованиями не может. У него нет даже бюджета на это. Есть только некий государственный грант, на который можно летать в разные города и проводить какие-то заседания. И везде мы должны заискивать перед начальством. Гулять с губернаторами – и делать вид, что вот пытают людей в регионе, но власть там всё равно милая и симпатичная.
- Почему же вы так долго всё это терпели, а выйти решились только после истории с казаками?
– Почему «терпел»? Я не терпел, я работал. Я много чего делал за это время. На каждой встрече с президентом я говорил о нарушениях прав человека. Причём о конкретных вещах. Об использовании олигархами силовых структур, о нарушениях прав мусульман в тюрьмах…
- Да-да, но только реакции, если я правильно вас поняла, не было, а вы всё равно оставались в Совете.
– Мне казалось, что если ты выступаешь перед президентом и говоришь о таких важных вещах, тебе потом должны ответить: факты, о которых вы сообщили, подтвердились – или не подтвердились. А мне только из Омской колонии, о которой я написал, что там преследуют мусульманина, пришло письмо, что я их оклеветал.
- Вот видите – отреагировали.
– Да-да. Они, видите ли, с ним поговорили, и он сказал, что всё хорошо. Правда, жена этого человека говорит, что не так всё хорошо, что только после моего выступления режим у него стал лучше… Но это же неформальная реакция. А процедуры нету. СПЧ – это всего 52 человека на 140-миллионную страну. Почему не дать им право посещать тюрьмы? Чего так боится ФСИН? Что это за война ведётся против людей, которых президент пригласил в Совет?
- Если президент пригласил, может, он и должен бы урегулировать вопрос с полномочиями Совета? Может, вам лучше не выходить из Совета, а апеллировать к президенту?
– Я и апеллирую к президенту. Посредством своего выхода из Совета.
- Какой смысл в вашем поступке? Совет-то останется таким же беззубым?
– Значит, надо менять процедуру. Надо подтвердить то, что сказано в Положении о Совете, и то, ради чего президент нас туда пригласил. Вот я заявил свой протест – и, видите, уже Песков прокомментировал. «Кремль не получал», – сказал Песков. Но Федотов – советник президента, а я писал заявление ему. Какой тогда «Кремль не получал»? Что тогда такое Кремль?
- Вы уйдёте, ещё кто-то уйдёт – и постепенно в СПЧ соберутся только те, кто всерьёз думает, что казаки с нагайками – это мирный хор, которому помешали петь на площади.
– Нет-нет, это заявила только Яна Лантратова, она секретарь Совета, госчиновник, сотрудник администрации президента. Видите – теперь от имени СПЧ делают заявления госчиновники! В Совете есть люди гораздо более принципиальные, гораздо более образованные, активные, чем я. Тамара Морщакова, Наталья Евдокимова… Николай Сванидзе – у нас с ним диаметрально противоположные позиции относительно советского прошлого, но по актуальным темам, конкретно – по нарушениям прав человека, мы с ним всегда совпадаем. Как и почти со всеми членами СПЧ.
- Может, надо не уходить, а добиваться того, чтобы полномочия расширялись, чтоб они возвращались к формату до 2012 года?
– Моя позиция резонансна, считайте, что мой уход – это моё заявление как члена Совета. Только более эффективное, чем какие-то выступления или статьи, чем какие-то бесконечные заседания. Я жалею, что раньше мы не выносили все дискуссии в публичное пространство. Надо было использовать всё медиапространство – «Фонтанку», «Эхо Москвы», «Царьград», правые и левые, либеральные и консервативные, какие угодно. Я много лет публично говорил о нарушениях прав человека – и никто на это не отреагировал. Значит, надо было мне выйти, чтобы привлечь внимание к этой безобразной ситуации.
Беседовала Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»
