Поделиться«Гигантской пиар-акцией внешнего мира в России» назвал чемпионат мира по футболу-2018 публицист, главный редактор Carnegie.ru Александр Баунов. Почему за эти две недели так изменилась полиция, как поменялись наши сограждане с приездом гостей, надолго ли эта радость, – он рассказал "Фонтанке".
- Александр, иностранцы, побывавшие на чемпионате, говорят о том, как поменялось к лучшему их мнение о России. Может быть, они заблуждаются, они же увидели только парадную сторону нашей жизни?
– Дело в том, что они не увидели парадную сторону. В этом и есть принципиальная разница между нынешним чемпионатом и Олимпиадой-80. В 1980 году специально привозили из Финляндии сервелат и пиво в банках, которого в Советском Союзе вообще не было, соки в квадратных пакетиках с приклеенной трубочкой и пластиковые стаканы, которых советские люди никогда не видели. Стояли специальные лотки для пепси-колы и других напитков, которых в СССР не было. Какие-то домики в центре Москвы специально покрасили жёлтой красочкой. А теперь – это же совершенно другая история. В чём «фасадность»? Иностранцы ели то же самое, что мы, видели то же, что мы, ходили там же и даже жили в обычных квартирах. Вы можете представить себе гостя Олимпиады-80, который поселился в обычной московской квартире? Бомжей в 1980 году выселяли за 101-й километр. А в этот раз они, наоборот, сконцентрировались в городах чемпионата, потому что с любого праздничного стола остаётся много чего. Можно чем-то поживиться.
- Полиция, вы считаете, тоже не поменялась по сравнению с дочемпионатными временами? Она не мешала болельщикам собираться «больше трёх», ходить топами и «мешать проходу граждан». Это тоже дело для нас обычное?
– Я видел сцены, когда полицейские отказывались фотографироваться с фанатами, а видел – когда соглашались. И уже по этому признаку понятно, что у нет какой-то жёсткой инструкции, за неисполнение которой накажут. Если бы существовали указания фотографироваться с каждым, кто подойдёт, чтобы не ударить в грязь лицом, а иначе не будет премии, это выглядело бы иначе. Очевидно, что инструкция имела рамочный характер, поэтому люди действовали в рамках собственного понимания задачи. И многие выбирали ровно то, что было симпатично и нам, и иностранцам.
- Хотелось бы, чтоб это «симпатичное нам понимание» полицейские выбирали и позже, когда иностранные гости уедут.
– Полиция – орган государственного насилия. Было бы странно, если бы он никогда не применял государственное насилие. Ситуации, когда полиция начинает бить дубинками, бывают более-менее везде. Другое дело – какие для этого поводы.
- В США во время инаугурации Трампа полиция свирепствовала, но и граждане что-то взрывали и поджигали. У нас же вне чемпионата человек может получить дубинкой только потому, что мирно идёт в колонне.
– Посмотрим, насколько напряжённо или расслабленно будут чувствовать себя власть и сама полиция после чемпионата. Понятно, что сейчас они исполняют установку на дружелюбие, но она, повторю, вряд ли выглядела как жёсткая инструкция. Они увидели, что с мирной толпой вполне можно взаимодействовать ненасильственными средствами. Другое дело, что я и до этого видел такое у нас. Просто разные бывают ситуации. В ситуациях разрешённых митингов, на которых я бываю, ничего такого не происходит.
- На Болотной в мае 2012-го тоже был разрешённый митинг.
– Это было время совершенно другой жёсткости. Можно ещё вспомнить разгон коммунистов 1 мая 1992 года, когда вообще были жертвы и среди милиционеров, и среди демонстрантов. Мы же говорим о сегодняшней картине? И понятно, почему мы увидели её такой: власть считает, что она отбилась от цветной революции, проскочила её.
- То есть эта «витрина», показанная иностранцам, останется и для нас?
– Чемпионат – это не витрина, не нарисованный фасад. Такой странный образ нашли в Ростове-на-Дону: увидели нарисованный фасад и стали смеяться, что весь чемпионат такой. Это говорит о полном неведении, как устроен окружающий мир. В мире такие фасады я видел от Канады до Японии, это обычное дело: на глухой стене дома рисуют фасад с весёлыми жителями. У нас же не могут смотреть на историю синхронически, а немедленно вспоминают то «потёмкинские деревни», то Олимпиаду-80. Но теперь-то ничего подобного не произошло. Это не спецзавоз, не подарочный набор, сделанный специально для чемпионата, чтобы мы теперь рассуждали, останется он или нет. Это некоторое подытоживание тенденций последних лет, зафиксированное большим количеством объективных наблюдателей.
- А мы – это наблюдатели необъективные?
– Иностранцы – это наблюдатели, не вовлечённые в нашу внутриполитическую историческую дискуссию. Наша интеллигенция, когда видит гранитные тротуары в Москве, немедленно вспоминает Сталина и репрессии. А для гостей, приехавших в город, это просто гранитные тротуары. Ровно так же мы приезжаем куда-нибудь в Италию, Францию или Китай – и фиксируем их настоящее, не будучи втянуты в их внутренние дискуссии, не разбираясь в том, как они видят через свои исторические очки гранит или рисунок на стене. А у нас, внутри страны, всё это очень нагружено исторически. Начиная от Петра, который – «окно в Европу», но «столица на костях», и заканчивая сталинской тягой к камню. А иногда гранит – это просто гранит: долговечный материал, по которому приятно ходить.
- Это касается внешнего восприятия. Но приехали люди, которые точно знают: эта страна отравила Скрипалей в Англии, вмешалась в выборы в США…
– Есть большая, что называется, традиция изображения и воображения авторитаризма. Человек, выросший в демократии, никогда не задумывается в Таиланде или Сингапуре, что находится, вообще говоря, в авторитарном режиме. Потому что в его глазах эти страны не выглядят так. Ни Таиланд, ни Сингапур не служат поставщиками классических «авторитарных» новостей, они – не наследники такой традиции. А Россия и служит поставщиком таких новостей, и наследует определённую традицию. Человек сюда приезжает не только с какими-то новостями о стране в голове, но ещё с литературой, кинематографом, по которым воображает авторитаризм. А сталкивается просто с некой пёстрой реальностью. Потому что авторитаризм сейчас пошёл другой. И реальность иногда оказывается более пёстрой и диверсифицированной, чем жизнь в его собственной стране. По части тех же городских сервисов, уличной жизни в Северной или Центральной Европе – есть города гораздо более скучные, там в восемь вечера жизнь замирает. А тут человек приезжает в город, где жизнь не прекращается никогда, всегда можно есть, всегда покупать, всегда есть ощущение уличной жизни и даже праздника.
- Это пока длится праздник. А до него и после?
– Разница между Москвой в праздник и просто в хороший летний выходной – не так велика. Просто в обычное время, вне чемпионата, Москве катастрофически не хватает интернационализации. Это город русских, других народов России, Закавказья и иммигрантов из Средней Азии. Китайцы стали чуть более заметны. Для города таких размеров Москва очень слабо интернационализирована.
- Москва – может быть. Но не Петербург.
– Петербург – да, получше. За счёт групповых туристов. Но групповые туристы ведут себя иначе. Они ходят вместе, быстрым шагом, окидывая красоты бегло, чтобы не отстать от гида. А люди, которые приехали на какое-то событие и некоторое время живут в городе, ведут себя более смело, осмысленно, они в большей степени склонны в этом городе раствориться. Они налаживают какой-то быт, ходят по магазинам, покупают продукты. И в этом большая разница с групповым туризмом, который с реальностью взаимодействует только по касательной.
- Чемпионат ведь проходил не только в Москве и Петербурге. Какой должны были увидеть российскую реальность гости, скажем, в Саранске?
– Саранск – это был интересный эксперимент.
- В Калининграде такой же «эксперимент» почти сорвался: там гостиницы так взвинтили цены, что болельщики предпочли жить в польском Гданьске, а на матчи ездить в Россию и обратно.
– Я был в Калининграде за неделю до чемпионата. Во-первых, гостиниц там не так много. Во-вторых… Ну что скажешь? Капитализм. И это ещё одно проявление неавторитарного метода проведения чемпионата. Была бы это Москва-80 – зафиксировали бы цены государственным приказом. В Калининграде, думаю, было ещё одно обстоятельство. Там действительно очень близко Польша, ехать час с небольшим. Иностранцы, особенно англичане, были несколько напуганы предупреждениями о том, что в России их побьют, английские таблоиды так и писали — "отравят или поколотят". И они предпочли жить в Польше. Потом уже расслабились и поехали вглубь страны. Так что дело не только в ценах.
- Давайте посмотрим с другой стороны: что увидели наши сограждане в иностранных гостях?
– Конечно, это была не только пиар-акция России в мире, но и гигантская пиар-акция внешнего мира в России. Потому что у нас с 2014 – 2015 годов при мобилизации населения использовали риторику осаждённой крепости, вражеского окружения. Причём даже в таких темах, где раньше это не использовалось. Антиамериканизм у нас имеет давнюю традицию, но антиевропеизм – явление совершенно новое, связанное с антигейской кампанией, с рассказами об ужасах толерантной Европы, которая сдалась мигрантам и меньшинствам. Всё это возникло недавно, примерно в 2013 году: власти увидели, что в «серой» зоне, где ещё не Европа, но уже не СССР, лозунг «как в Европе» собирает людей. И они решили, что надо обывателю открыть глаза на то, как в Европе плохо.
- Теперь этот обыватель видит европейцев…
– Теперь обыватель видит, что Европа – это ни плохо, ни хорошо. Он на это смотрит просто по-другому: наверное, в Европе не всё хорошо, думает он, но то хорошее, что смогли построить там, мы тоже сможем сделать у себя. С одной стороны, сохраняется настороженность по отношению к некоторым фактам внутриевропейской жизни, но с другой – страх пропал. Посмотрите, например, на поведение российских болельщиков по отношению к хорватам. Я в Москве сейчас вижу только одно: бесконечное братание с огромным количеством гостей в хорватских клетчатых майках. Есть бары, на террасах у которых висит хорватский флаг, и туда подсаживаются выпить вместе и сфотографироваться. И стадионы, и пабы за Хорватию болели, пожалуй, больше, чем за Англию. Просто потому, что победа Хорватии – более интересный сюжет.
- Благодаря этой «пиар-акции внешнего мира» у людей что-то поменялось в головах?
– Привыкшие считать, что живут во враждебном окружении, на этот счёт немного расслабились. Они уже не будут чувствовать себя до такой степени в кольце врагов. Они увидели, что иностранцы к России в целом хорошо относятся.
- Они перестанут верить, что Россию никто не любит, что мы в осаждённой крепости?
– Крепость – это связано с геополитикой, с какими-то военно-политическими реалиями. Навязывание этого образа находится в зависимости от международной обстановки – будет либо уменьшаться, либо увеличиваться. Но вот о том, что нам все завидуют, нам все враги, потому что мы сильные, – это, мне кажется, должно уйти. Хотя бы потому, что «нас никто не любит» – это уже опровергнуто эмпирически. Это вообще было искусственно возогнано. Сейчас этого должно стать меньше.
- А те, кто это искусственно возгонял, не пожалеют, что провели такой чемпионат и получили такой эффект?
– Интересный вопрос… В той обстановке, в которой мы находимся, нет. Потому что всё это было связано со страхом потерять власть, проиграть в большой геополитической игре. Но и власть не потеряна, и игра не проиграна. Скорее, наоборот, после избрания Трампа та сторона чувствует, что ей забили.
- Власти сами расслабятся и нам дадут жить?
– Думаю, что да, они станут более-менее спокойны. Это же вообще – классика в России. Когда власти чувствуют, что внешний мир хочет их изолировать, свергнуть, что он ищет, на кого бы опереться внутри страны, они определённым образом ведут себя и по отношению к внешнему миру, и к населению, и к контактам между этим населением и внешним миром. Зато когда у власти нет идеи, что угрожает смена режима снаружи при поддержке пятой колонны изнутри, она и препятствовать таким контактам не будет.
- При чём здесь чемпионат? Разве власти узнали о населении что-то новое? Почему они не смягчились год назад, два года, три?
– А что мы называем властью? Во-первых, она не едина, она состоит из разных людей с разными жизненными программами. Есть пожилые силовики и суверенисты, есть макроэкономисты, есть внутренние либералы. И потом, власть действительно узнала много нового о собственном населении.
- Вы сами употребили это слово – власть. Или как ещё назвать людей, придумавших «закон Яровой», закон о СМИ – иностранных агентах и другие наши радости? Что со всем этим будет после чемпионата?
– Это всё никуда не денется, это так и будет одна из партий, имеющая группу поддержки среди населения России. Мы же не можем уничтожить тех людей, которые по-прежнему думают, что России угрожают внешние враги. Они тоже имеют право на то, чтобы так чувствовать и выражать такие опасения.
- Тогда в чём смягчение, о котором вы говорите?
– В том, что, с одной стороны, мы говорим о вражеском внешнем мире, но с другой – мы строим свой мир внутри точно таким же. Ещё и стараемся быть более передовыми в каких-то сервисах, в доступе к Интернету, в системе оплаты парковок, работы аэропортов и так далее. А эти вещи гораздо в большей степени, чем идеология, определяют реальность «свою» и реальность «чужую» при сопоставлении. Если Европа – это автобус, которым может воспользоваться человек на коляске, то последние пять лет Москва – это Европа. У меня на глазах несколько раз водитель выдвигал платформу и помогал заехать человеку на коляске.
- Всё-таки Москва и даже Петербург – не вся Россия.
– В Москве живёт 15 процентов населения России. Кроме того, Москва – это модельный город. То, что копируют все. Приехал в Пермь губернатор Решетников – и немедленно начинает делать там «москву»: снимает железную дорогу с набережной Камы и делает её пешеходной.
- Я на днях вернулась из Петрозаводска, там почему-то в уровне сервиса, в состоянии дорог ничего хорошего не «копируют».
– Просто Россия очень разноскоростная. Казань давно начала копировать Москву, а некоторые татарские сёла уже обгоняют райцентры Центральной России по части каких-то урбанистических нововведений. Барнаул или Рязань, где немножко 90-е, – это одно, Екатеринбург – другое, Новгород – третье. Так и Америка разноскоростная: Канзас не похож на Калифорнию.
- И всё-таки – по поводу смягчения, о котором вы говорите. Закон о журналистах-иностранных агентах, прошедший первое чтение в первых числах июля, сохранит актуальность после чемпионата?
– Он, конечно, будет принят, больше того – в силу вступают ужесточённые правила регистрации иностранцев. Это всё никуда не денется. Это не какой-то морок, который можно навести, а можно снять. Это одна из абсолютно физиологических черт русской государственности. Я говорю про большой тренд.
- Что изменится после чемпионата? И вообще – должно ли что-то непременно измениться? Почему на него смотрят как на какую-то переломную точку?
– Он стал переломной точкой в совершенно конкретных городах и в конкретных вещах: появились хорошие стадионы, аэропорты, дороги к ним, больше гостиниц и городских сервисов, люди в сфере обслуживания заговорили наконец по-английски.
- И денег заработали.
– Денег в сфере обслуживания заработали просто в тройном размере. Плюс выяснилось, что у нас хорошая футбольная команда. Но в целом хорошо, что такие вещи, как чемпионат, не становятся поворотными моментами. Это было бы противоестественно, если бы вдруг всё общество перевернулось из-за одного спортивного события. Просто этот чемпионат станет ещё одним камнем в строительстве чего-то похожего на современный мир с большим числом его элементов. Хоть и не со всеми деталями. Это одна из частей такого сервисного, бытового, городской прогресса повседневности. Он происходит без прямой связи с прогрессом политическим, но нельзя сказать, что совершенно не влияет на общественно-политическую атмосферу. Конечно, влияет.
Беседовала Ирина Тумакова, специально для «Фонтанки»
