Говорят, что дефицит повседневных улыбок мы компенсируем обилием праздников, с которыми друг друга поздравляем. Это так. Поэтому поздравляю всех, кто 9 мая поднимал чарку или просто вспоминал своего отца, деда, прадеда, с Победой. Радости всем здравствующим. Светлая скорбь по ушедшим.
Французы подметили: ветераны живут эмоциями. Долг детей – собрать эти эмоции в Книгу Памяти. И лишь внуки сделают выводы. Мы – в большинстве – дети победителей. От того, что войдёт в нашу победную книгу, зависят и выводы, которые останутся в Большой Истории.
Ловлю себя на мысли, что о Великой Отечественной я сужу по литературе, а не по воспоминаниям отца, получившего первую Красную Звезду в новогоднюю ночь с 41-го на 42-й. За участие во второй Синявинской операции – предтечи боёв за Невскую Дубровку. Скажу больше: собиравшиеся в нашем доме сослуживцы отца – в основном рядовые той войны – о ней почти не вспоминали, как будто чего-то стеснялись. Да и до 1965 года, то есть ко времени, когда у меня, родившегося в 1955-м, закладывались первые представления о войне, 9 Мая особенно и не праздновалось. Общим фоном запомнились застольные споры о том, какой командир, точнее командарм, берёг людей, а какой нет.
И всё же один эпизод, рассказанный отцом, врезался в память – это был единственный случай, когда отец заплакал. Дело, по его словам, было так: пожилой комиссар прибыл в полевой госпиталь, чтобы из раненых собрать хотя бы взвод. Комиссар обратился к лежащим на шинелях-носилкам, а то и на ветках, с вопросом, у кого в Ленинграде остались родные. Кто их может защитить? Откликнулись все без исключения. Даже те, кто не мог встать. И уж точно далеко не у всех откликнувшихся оставались в Ленинграде родственники… Не знаю почему, но отец не любил торжественных собраний, посвящённых Дню Победы. И посещал их только по разнарядке. Но на повседневном пиджаке всегда носил орденскую планку. Без юбилейных медалей.
И ещё. До того же 65-го года с перекрёстка улицы Союза Связи, на которой я жил, и переулка Подбельского исчезли часто подвыпившие инвалиды с «утюжками». На некоторых были гимнастёрки, наверное, ещё военного времени. С медалями, от которых оставалась только верхняя часть. С запачканной, а то и разодранной муаровой ленточкой… Они там собирались чуть ли не со всего Октябрьского района – каждый вечер, когда не было снега. Дело в том, что в доме, где сегодня находится музей религии, размещалась «столовая – вечерний ресторан». Директор заведения по фамилии Пидгайло – сослуживец по Невской Дубровке, к тому же кубанский земляк отца – выносил инвалидам нехитрую снедь: запомнились салаты-закуски и котлеты… Так вот. Эти инвалиды исчезли за неделю. Потом кто-то чуть ли не шёпотом поведал: их увезли на Валаам («и жена одного из них отправилась вслед за мужем»).
Следующее впечатление о 9 Мая относится уже к 1989-му. Когда после Афгана я впервые собрался к Медному всаднику, то выяснилось, что во всём Александровском саду места для сотни-двух «афганцев» нет. Особенно много дедушек-ветеранов собиралось ближе к Петру. Вокруг него место за собой столбили подводники. К ним-то в полдень подъезжал Розенбаум. Правда, исполнял уже что-то из афганских песен. За тридцать минувших лет никого из дедушек не осталось. Да и афганская сходка помещается вокруг одной-двух лавочек. Тем более что «чеченцы» к «афганцам» редко подходят. Зато не вполне понятный интерес к нам проявляют иностранные курсанты: фотографируют, спрашивают о наградах…
…мы продолжаем «писать книгу» о Великой Отечественной. Без досужей публицистики вбирать нужное и важное. Отсеивать мелкое. И верим, что наши внуки окажутся мудрее нас.
