ПоделитьсяЗачем взялась участвовать в митинге 16 июня по делу Ивана Голунова, что планирует делать в Мосгордуме, на какие средства живет и чего боится, Леся Рябцева рассказала в интервью «Фонтанке».
Пока шли переговоры о согласовании митинга по делу Ивана Голунова на проспекте Сахарова в Москве, в социальных сетях с тревогой начали обсуждать, что хедлайнером этого мероприятия станет Леся Рябцева собственной персоной. С тех пор, как скандальная протеже Алексея Венедиктова уволилась с «Эха» и пообещала создать СМИ, которое заткнет эту радиостанцию за пояс, утекло много воды. Леся Рябцева успела выйти замуж, родить дочь и произвести переоценку ценностей. О том, зачем она взялась участвовать в митинге 16 июня, что планирует делать в Мосгордуме, на какие средства живет и чего боится, Леся Рябцева рассказала в интервью «Фонтанке».
- Как вы оказались «хедлайнером» митинга 16 июня?
- Не хедлайнером, а максимум модератором, и это еще обсуждается на момент нашего разговора. Организаторы мероприятия – Павел Гусев и Екатерина Винокурова. Я, что называется, сбоку рядом постояла.
- Они сами вас пригласили или вы попросились в команду?
– Я не просилась никуда. Когда вся эта история с Голуновым завертелась, было какое-то общее обсуждение в чатиках, я принимала в них участие, высказывала свое мнение, писала в свой телеграм-канал. Возможно, организаторы просто заметили это и пригласили меня, как одного из людей, которые публично высказывали свою точку зрения.
Вся эта ситуация показала не столько журналистскую консолидацию и солидарность, сколько нашу общую способность объединяться вне зависимости от мировоззрения, взглядов и ценностей. Мы можем выбирать путь правды и не смотреть на то, с какой каждый из нас стороны, слева или справа.
- Насколько принципиально присутствие на митинге Ивана Голунова и сотрудников «Медузы»?
- Я, к сожалению, не была на первой части переговоров – на той, где их просили не агитировать за выход 12 июня. Несмотря на то, что некоторые из них плевать хотели на эти договоренности и все равно вышли. Я имею в виду Илью Азара. И выйдут ли они на митинг 16 июня – это их выбор. И, если они не придут, это скажет о них многое.
- А что пошло не так 12 июня? Можно ли было за один вечер купировать волну народного гнева?
- Власть очень неоднородна. Не нужно думать, что там сидит один, два или три человека, которые думают одинаково и поступают одинаково. Это разные стороны и каждая – о своем. То же самое произошло в истории с Голуновым: одни сажали, другие выпускали. 12 июня одна власть старалась минимизировать потери и прекрасно понимала, что люди все равно выйдут и надо это сделать как-то мягче. Как мне кажется, Голунова выпустили, чтобы у людей, грубо говоря, не было «распятого Иисуса», народного героя, ради которого они выйдут и будут громить город. Поэтому очень многие не вышли 12 июня, потому что сам повод, из-за которого они хотели выйти, исчез – Голунов на свободе. Можно ли было все сделать по-другому? Конечно, можно было. Но мы живем в такой реальности и с этой реальностью нужно считаться. В этой реальности иначе поступить было нельзя.
- А можно было обойтись 12 июня без задержаний? Ну, прошли бы они из точки А в точку Б, и не стало бы это федеральной новостью.
- Это стало федеральной новостью задолго до 12 июня. Повторюсь: власть неоднородна. Одна власть не хотела никого задерживать, другая – условно силовики, не понимают, что так можно делать. У них совершенно другое понимание ситуации в стране, поэтому с их точки зрения не задерживать было нельзя.
- Не выглядит ли дело Голунова как некая война элит?
- Я не хочу погружаться в спекуляции и сплетни. Я не принимала участия во всех переговорах, уж тем более не знаю, какие башни с кем воюют. Если я начну отвечать на этот вопрос, я просто перескажу сплетни.
- Вы специалист в том, как «упаковывать» разные инфоповоды. А как, по-вашему, надо дальше отрабатывать кейс Ивана Голунова?
- Во-первых, надо понять, что это – не кейс Ивана Голунова. Иван Голунов – один из тысяч людей, которые сидят по статье 228. История Ивана отличается от остальных только тем, что у него есть люди, которые сделали его историю заметной. Когда есть системная ошибка, так и случается: сажают одного, двух, пятьдесят, пятьсот – и вот на пятьсот первый раз мы замечаем, что до условного Голунова было пятьсот человек, которые также страдают. Поэтому дальше надо решать эту проблему целиком, а не продолжать страдать по несчастному журналисту.
- Почему до сих пор не названы имена новых «Голуновых»? Сейчас самый лучший момент, чтобы «засветить» и другие истории.
- Это уже сделано – Дмитрий Гудков написал, что есть «еще один Голунов», который сидит (12 июня в своем телеграм-канале Дмитрий Гудков написал о редакторе соцсетей телеканала «Звезда» Андрее Евгеньеве, которому, по мнению Гудкова, в 2016 году подбросили наркотики – и с тех пор он сидит, – прим. ред.). Статьей 228 занимаются очень давно, вся тусовка в курсе, что по этой статье сажали и продолжают сажать. Чаще всего из-за политической деятельности.
- Вы собираетесь выдвигаться на выборах в Мосгордуму. С какой программой?
- Я продолжаю собирать необходимые для выдвижения документы. Думаю, уже на следующей неделе появятся какие-то новости. Основная моя программа бьется с деятельностью моего Фонда защиты детей и мам. Вся кампания будет выстроена вокруг женщин и материнства, детского права и таких проблем, как комфортный город с пандусами и доступными местами для детей и мам, домашнее насилие, эмоциональное выгорание и создание кризисных центров в каждом районе города.
- А вызывают ли темы, связанные с материнством, массовый интерес в обществе? Они ведь не самые «хайповые».
– Если бы на такие темы не было общественной реакции, то не было бы новостей про «матерей-кукушек» и «детей-маугли».
- Но в вашем основном телеграм-канале больше пяти тысяч подписчиков, а во втором, про материнство, только около шестисот человек.
– Мой канал про материнство – не политический, я его специально не раскручиваю и пишу там очень личные вещи. Это как дневниковые записи. Телеграм устроен не так, как любая другая социальная сеть. Основной канал раскручен до пяти тысяч подписчиков, потому что я в этом направлении работала: занималась взаимным пиаром, взаимными подборками. Я делала так, чтобы об этом канале писали и говорили. С «материнским» каналом я так не работала.
- В этом канале вы пишете, что пережили материнское выгорание. Удалось ли вам справиться с ним?
– Мое эмоциональное выгорание началось еще перед моим увольнением с «Эха». Отчасти поэтому я оттуда и уволилась – чтобы прийти в себя. Беременность застала меня в тот момент, когда я все еще выныривала из этого состояния и училась выдыхать. Потом появилась малышка, и одно на другое наложилось. Только недавно я приняла всю ситуацию, которая есть в моей жизни, и меня, наконец, подотпустило. Какие-то вещи я переоценила и перефокусировалась. И поняла, что на самом деле для меня важно. Но это совершенно не значит, что не нужно обращаться за профессиональной ментальной помощью. Не надо стесняться говорить об этом. Проблема в том, что все мы в социальных сетях улыбаемся или пытаемся подражать, и никто не говорит, что люди на самом деле умеют плакать. И что важно рассказывать, как устроена депрессия, постродовые проблемы, чтобы не было иллюзии о ментальном здоровье, которым не нужно заниматься.
- А вы обращались за помощью к психотерапевту?
– Обращалась, и не раз. В моем случае есть проблема: терапевты, если знают меня, относятся очень предвзято. Даже была ситуация, когда была нарушена конфиденциальность и общественности было рассказано то, чем я делилась со своим терапевтом. Поэтому я очень осторожно хожу на консультации. После рождения дочки пока только один раз сходила. Дело в том, что после родов у меня был страх выйти с малышкой из дома. Я боялась осуждения, боялась, а справлюсь ли я. Наш город не приспособлен для матерей. Не очень понятно, где менять подгузник ребенку или покормить его. И проще всего было сидеть дома, где все знакомо и комфортно, чем идти в общественное место, где чаще всего нет комнаты матери и ребенка.
- Тем не менее, у вас был в Телеграме пост про мамочку, которая меняла подгузник ребенку на лавочке рядом с «Макдональдсом». Вы ее осудили со словами, что в центре Москвы всегда можно найти место, чтобы сменить подгузник не на людях.
– Можно найти – в том же самом «Макдональдсе». Во-первых, эта мамочка была не первой и не последней, кого я осудила. Я не считаю нормальным переодевать детей, особенно когда они посрали в подгузник, на детской площадке, например. К тому же этому ребенку было не три месяца, как моему, когда у меня был страх выйти из дома, а два года. Его не нужно класть на пеленальный столик, чтобы переодеть.
- В 2015 году в интервью Ксении Соколовой после ухода с «Эха» вы сказали: «меня не любят». Получается, вы в этом состоянии живете много лет?
– С чего вы это взяли?
- Психотерапевты поступали с вами по-свински, вы не хотели выходить из дома, потому что боялись осуждения.
– Я боялась осуждения бабушек-соседок, которые дают советы, а не в том контексте, что меня узнают налево и направо. На днях я смотрела прекрасное выступление Бейонсе на фестивале Coachella, и она говорит: «Я благодарна всем женщинам, которые сделали меня той, кто я есть сейчас, которые мне помогли в моей жизни». И я ходила несколько дней и вспоминала, были ли у меня такие истории. Меня же не все предавали и обижали. И, наконец, вчера меня озарило, что в моей жизни были и есть женщины, которые мне помогают и которым я очень благодарна.
- А мужчины?
– И мужчины, понятное дело. Просто сейчас мы говорим про бабушек и про материнство.
- А с Алексеем Венедиктовым и коллегами с «Эха» вы сейчас общаетесь?
– С Венедиктовым я общаюсь, уже очень давно. И мы даже вместе делали какие-то небольшие проекты. Просто мы публично не сильно, как раньше, шумим. С «Эха» я общаюсь только с одним человеком – не очень близко, но мы разговариваем. Когда я ходила на последний прием «Эха», очень многие плевались и фыркали в мою сторону. И это было абсолютно взаимно. Я не держу ни на кого зла, но ни с кем из журналистов «Эха» мне общаться не хочется.
- На основном канале у вас меньше шести тысяч подписчиков…
– Вы такая смешная. А у кого больше шести тысяч – у того больше ботов. Каналы-стотысячники существуют давно. Я зашла в Телеграм одной из самых последних. У меня нет своего информационного канала в офф-лайне, телепередачи или радиошоу, откуда я могла бы подсосать аудиторию. У меня есть только другие мои соцсети – и сам Телеграм, в котором надо писать что-то хайповое, чтобы на тебя подписывались. Количество подписчиков в Телеграме ничего не говорит о твоей значимости, конвертируемости и публичности. У Алексея Чеснакова, который пошел работать в Вышку на факультет политологии, вообще какой-то задрипанный канал, а он важный политтехнолог. Хорошо рос в Телеграме только один человек – Сергей Доренко. Его больше нет – и за ним никто больше не повторит этот опыт. Я не хочу пользоваться своими связями и часто просить моих медийных друзей репостить мои посты. Я к тому же никак это не монетизирую.
- А на что вы сейчас живете?
– Я никогда не была в декрете, у меня свое ИП. В настоящий момент я живу на накопления. Но вплоть до последнего дня перед родами я продолжала работать. Основной мой вид деятельности – политконсалт и работа с медиа. Я учу других, как общаться с журналистами.
- После ухода с «Эха» вы говорили, что через несколько лет у вас совершенно точно будет свое СМИ. Время еще не наступило или ваша траектория движения изменилась?
– Нет, не изменилась. Я пыталась делать свое СМИ. Оно не получилось, потому что со стороны Rambler, с которым я его делала, не были выполнены условия. Я все еще вынашиваю идею СМИ и как раз веду переговоры. Рано или поздно это СМИ появится. Но никаких подробностей о нем я пока сказать не могу.
- В 2015 году казалось, что вы как ракета улетите куда-то в стратосферу. Но вы куда-то пропали. Вы больше не хотите быть человеком-мемом и именем нарицательным?
– Тем «именем нарицательным» была не я, а мой образ и мое имя. Когда я уходила с «Эха», кризис у меня случился как раз потому, что то, что все обо мне думают, не совпадает с тем, что есть на самом деле. Это сложная история, которая привела меня к полному разочарованию в том, что я делала. Я тогда очень сильно устала и поняла, что не этим я хочу заниматься завтра. У меня всегда были понятные ценности, мне хотелось семью, детей и дело, которым бы я горела и получала состояние потока. Я взяла паузу и поняла, что я немного опережала события. То, что я делала тогда, сегодня уже никого бы не удивило. Сейчас у меня снова появилась общественная деятельность, но я занимаюсь ею уже абсолютно осознанно. А тогда я была совершенно неопытной молодой девочкой. А за те годы, что я встретила мужа, родила, в себе утвердилась, я поняла, чего мне хочется самой по себе. И я ничего не потеряла. Потому что сейчас я возвращаюсь в публичное поле и вижу, что те люди, которых я когда-то оставила в своем прошлом, находятся ровно на том же месте, где я их покинула. А я, как мне кажется, ушла далеко вперед.
- А чего вам хочется самой по себе?
– Я хочу, чтобы у меня была возможность находиться здесь и сейчас. Я не хочу смотреть в прошлое и о чем-то жалеть. Я не хочу смотреть в будущее и жить бесконечными мечтами и какими-то планами. Я хочу, чтобы здесь и сейчас я наслаждалась своей дочкой, мужем, карьерой, самореализацией и любовью. И чтобы это все настолько меня удовлетворяло, чтобы больше ничего не было нужно.
Беседовала Венера Галеева, «Фонтанка.ру»
