ПоделитьсяКонфликт с семьей мужа, поиск виновных и тяжелые мысли. Елизавета Апушкина, вдова боксера Максима Дадашева, в интервью «Фонтанке» рассказала о том, как пережила месяц с момента боя в Америке, ставшего последним для Максима.
20 июля петербургский боксер Максим Дадашев провел бой в рамках отборочного турнира IBF против пуэрториканца Сабриэля Матиаса. После 11-го раунда секунданты российского боксера прервали матч. Дадашева экстренно госпитализировали с подозрением на отек мозга. Несмотря на все усилия врачей, спустя трое суток он скончался. Максиму Дадашеву было 28 лет. У него остались жена Елизавета Апушкина и трехлетний сын Даниэль. Елизавета согласилась на разговор по двум причинам. Во-первых, чтобы выговориться — ей тяжело находиться наедине со своими мыслями. Во-вторых, чтобы сын, когда вырастет, как можно больше узнал про своего отца.
– Познакомил нас напарник Максима по сборной Алексей Дуюн, – начала Елизавета с рассказа о знакомстве с Дадашевым. – Это было 8 ноября 2008 года. Максим тогда только приехал с чемпионата мира. Получается, что мы всего три месяца не дотянули до 11 лет. С этого момента мы уже не расставались. Он пошел против всех своих родственников ради меня: он из Дагестана, мусульманин, а я русская, не мусульманка. Его родня не смогла этого принять. Мы так и не общаемся до сих пор, несмотря на трагедию. Наш сын им вообще не интересен ни как внук, ни как племянник. Они ни разу не позвонили, не спросили, как живет ребенок, который потерял папу. Даже не изъявили желания увидеть его. В Инстаграме особенно религиозные мне до сих пор пишут разные гадости. Они все считают, что я Максима приворожила. Никто из них не понимает, что такое любовь, что необязательно жить по традициям.
– Сам Максим был свободен от этих мыслей?
– Максимум, что он делал — намаз, но не был фанатичным. Максим всегда делал добро. Я не встречала добрее человека. Он был как ребенок. Потому что дети не ожесточаются, когда их предают или обижают.
Поделиться– Как у него самого складывались отношения с родней после того, как вас они не приняли?
– Никак не складывались. Мы с сыном были для него всегда на первом месте. У него были очень плохие отношения с братьями. Он два года с ними вообще не общался. У меня есть аудиосообщение от двоюродного брата, где он угрожает нам. Максим тогда сказал ему: «Я тебя не трону только потому, что ты мой брат, но отныне ты мне никто». А родной брат как-то взял у него в долг крупную сумму денег и не отдал ни копейки, хотя знал, что у Макса тоже плохая финансовая ситуация. Сейчас эти братья на третий день после похорон позвонили мне и сказали, чтобы я «гнала» им – так они выразились – 30 процентов от всего своего имущества. То есть они не думают, как бы теперь помочь сыну их брата. Наоборот, хотят отобрать.
– А на каком основании?
– Потому что они его кровь. Я им сразу сказала: «Обращайтесь в суд».
– Вы их боитесь?
– Боюсь. Я не удивлюсь, если они захотят что-то со мной сделать.
– В полицию не обращались?
– Если они предпримут какие-то шаги, тогда я обязательно обращусь. Пока мне просто не до этого. Я заблокировала все их номера, чтобы они даже не звонили.
Поделиться– На похоронах они были?
– Ой, это вообще была песня. Они назначили на похороны своего представителя — некоего муллу. Точнее, он сначала представился муллой, но на самом деле он оказался представителем мусульманства Санкт-Петербурга по имени Малик. Он стоял у гроба. Прощание было до 10:00. В 9:15 я подошла к гробу и взяла мужа за руку. И этот мулла начал закрывать гроб. Я говорю: «Вы что делаете?». «Его надо нести мыть», – сказал он и продолжил закрывать гроб, ударив меня крышкой гроба по шее сзади. Я отклонилась и он закрыл крышку, ударив меня уже по рукам. Все мои друзья, которые там стояли, были в шоке. Подбежал как раз Леша Дуюн, и только после этого этот мулла дал проститься до 10.
– Какие у Максима были мечты?
– Он всегда жалел, что не попал на Олимпиаду. Кажется, в Баку был отборочный турнир (Европейские игры 2015 года. – Прим. ред.), но его там засудили. Этих судей потом дисквалифицировали, но результат пересматривать не стали. Он очень тогда расстроился. Тогда я впервые в жизни увидела, как он пустил слезу. Он сказал: «К черту всё, я пойду в профессионалы». Естественно, потом он мечтал стать чемпионом мира. И он делал все для этого. Можете спросить у Эгиса Климаса (менеджер Дадашева. — Прим. ред.), и он вам скажет, что Максим тренировался больше всех в их команде. Он первым приходил в зал и последним уходил, и то, только тогда, когда его оттуда уже выгоняли. Он очень строго относился к себе. Если другие боксеры могли месяц после боя питаться без ограничений, то он уже на третий день возвращался к строгой диете. Максим говорил: «Вот я стану чемпионом и тогда немного расслаблюсь». Вот мы даже недавно отдыхали на Гавайях, и он там вовсю тренировался. Он не позволял себе даже лишнее печенье. Это ужасно тяжелая жизнь. Есть такая фраза: «Стремясь заработать на жизнь, не забудь о самой жизни». Вот он забывал про жизнь. Он вообще не жил, он только надеялся на будущее.
– Первый тренер Максима Олег Соколов рассказывал нам, что он как-то месяц пролежал в больнице с головными болями из-за вирусного менингита.
– Это все вранье. У Максима от жаркого солнца в Египте, где он отдыхал, случился перегрев. У него просто было очень плохое состояние. Откуда взялся менингит, не понимаю. Если бы у Макса был менингит, его бы в жизни не допустили ни к каким соревнованиям. Представляете, сколько ему делали в жизни МРТ? Это же с ним случилось как раз через 2-3 недели после нашего знакомства. Я, 18-летняя девочка, сидела тогда с ним в палате. После выписки мы почти сразу стали жить вместе, у моих родителей.
– С вашими родителями у него были нормальные отношения?
– Они его очень любили. Мой отчим по жизни тот еще «сухарь», но когда Максим умер, он плакал навзрыд. Мама сейчас сидит на антидепрессантах, как и я.
– С финансовой точки зрения тяжело дался переход в профессионалы? Все-таки в сборной России есть какая-то зарплата. В профессиональном боксе все иначе.
– Да, там платят только за бои. Причем Андрей Рябинский (бизнесмен, президент промоутерской компании «Мир Бокса». – Прим. ред.) предлагал ему контракт в разы лучше, чем тот, который он в итоге подписал с Климасом. Макс позже очень переживал, что отказал Рябинскому. Но он выбрал Климаса, потому что тот первый его позвал. Вот я и говорю, что он чистой души человек. Он пошел к тому, кто первый его позвал. У Рябинского контракт был раз в пять лучше и по деньгам и по другим условиям. Я умоляла Максима подумать. «Нет, мне неудобно отказать Климасу», – говорил он. Это был 2016 год. Он сразу уехал в США. Я приехала к нему месяца через четыре уже беременная.
Поделиться– Какие условия у него были по контракту с Климасом?
– Мы не имеем права разглашать эту информацию, но очень плохие. В последний год мы даже жили порознь, чтобы сэкономить деньги. В мае 2018 я вернулась в Россию, чтобы подкопить денег и начать опять жить вместе. Он приезжал сюда на 3-4 месяца зимой. У него как раз был долгий период восстановления после надрыва связок плеча. Где-то в феврале он уехал. Провел бой, и потом мы вместе полетели на Гавайи на три недели. Сняли там апартаменты, а не гостиницу, чтобы тоже сэкономить. После этого мы решили, что плевать на деньги, что мы будем жить впроголодь, но расставаться больше не будем. На 23 июля у нас даже был подписан годовой договор на аренду в Лос-Анджелесе, но 20 числа случилось то, что случилось.
– Что из себя представляла жизнь в Америке?
– Жизнь у Максима там была очень тяжелая. У него были две тренировки в день. Он всегда смотрел на цены на продукты. Макс был очень гордым. Мои родители обеспеченные люди. Они всегда предлагали нам помощь, но он всегда отказывался. Он говорил: «Спасибо, я вас очень люблю, я вам очень благодарен за предложение, но я мужчина, и я всего добьюсь сам». Конечно, мне родители помогали, но Максим от них никогда ничего не брал принципиально. В Америке мы жили в апартаментах — спальня и гостиная. Сначала мы снимали самое дешевое жилье — 1700 долларов в месяц. Когда моя мама прилетела ко мне на роды, на нее в том районе напал маньяк. Она воткнула ему сигарету в глаз и убежала. Потом произошла вторая история, после которой мы поняли, что жить там больше не будем. Под Рождество мы услышали шум. Подумали, что это петарды. Мы вышли на балкон, и оказалось, что это застрелили нашего соседа. После этого мы переехали в другой район, где снимали уже за 2,5 тысячи в месяц. Еще лизинг машины 300 долларов, страховка долларов 500, еда где-то 1200 долларов на троих, еще что-то по мелочи. В итоге выходило 5-6 тысяч долларов в месяц — это чтобы жить хоть как-то более или менее нормально, ничего при этом не откладывая.
Макс был очень замкнут. Он ни с кем из команды Климаса не дружил. Когда его куда-то звали, он отказывался и говорил, что лучше полежит дома, отдохнет. А все парни регулярно собирались, куда-то ходили. За все четыре года он выбирался с ними раз пять. Он говорил: «Я хочу стать чемпионом, мне не до гуляний». Ну и видите, как все закончилось? Значит, он неправильно делал. Мы с ним прошли всё, реально всё. Мне сейчас пишут некоторые, что я жила за его деньги, что я кукла надувная, мол, сейчас посмотрим, как ты будешь работать. Слушайте, я с ним была, когда у него ничего не было. Да и потом у него ничего особенного не было. Все только вот-вот должно было начаться.
– Тот самый бой. Что вы делали в день боя?
– В России это было раннее утро. Мы с мамой проснулись и стали смотреть бой. Мама сразу же сказала, что Максим какой-то другой. Он всегда звонит за день до боя и рассказывает свою стратегию. И он всегда действовал так, как рассказывал. А в этот раз он с самого начала вел себя вообще по-другому. Мама сказала: «Всё, выключай, я не могу смотреть на это». Мы включили уже под конец, когда его уводили с ринга. Я позвонила Эгису. Спрашиваю: что с Максимом? Он отвечает, что все нормально, что Максим едет на осмотр в больницу. Ну и я расслабилась. Стала думать о том, как буду его морально вытаскивать после такого поражения. Я ему написала: «Максим, даже самые сильные проигрывают. Не переживай, мы все пройдем вместе». Естественно, он уже никогда это не прочитал. Я потом сама же открыла это сообщение на его телефоне. И потом я снова звонила Эгису. Он сказал, что еще находится на стадионе, что ему нужно дать пару интервью, а потом он поедет к Максу. В итоге он поехал часа через два, когда Максу уже делали трепанацию черепа. Он мне об этом сообщил, и только тогда я поняла, что это уже не шутки. Я стала искать билеты в Америку. Билеты на двоих (я решила лететь с ребенком) были на понедельник. Мы приехали. Мне пришло сообщение от тренера по физподготовке Янушевичюса Донатаса. Кстати, тренер Бадди Макгирт (это он во время боя упрашивал Дадашева сдаться. — Прим. ред.) ни разу не позвонил, не выразил хотя бы соболезнований. Считаю, что это бесчеловечно. А Донатас, наоборот, не отходил от Максима до тех пор, пока мы не приехали.
Мы прилетели, и меня в госпитале сразу отвели в сторону, сказав, что нет ни единого шанса. Я спросила: даже ни одного шанса на миллиард? «Нет», – ответили мне. В этот момент у меня весь мир перевернулся. Меня отвели к Максиму. Он лежал обвитый миллионами трубок, под капельницей, с баллоном для дыхания. Это было ужасно. Я просидела с ним пять минут. Меня спросили, хочу ли я, чтобы ребенок тоже зашел попрощаться. Я дала согласие. Сын пришел, стал трясти Макса за руку, просить открыть глаза, встать. Это было ужасно. Даниэль (сын. — Прим. ред.) уехал, а я оставалась там еще часов десять. Я вообще неверующий человек, но в тот момент я умоляла, чтобы хоть как-то он выбрался, хоть инвалидом, хоть овощем. Говорила, что я начну в церковь ходить, что буду Аллаху поклоняться, хоть что делать. После этого, кстати, я стала еще более черствой к религии. Потом в один момент цифры, которые мне назвали важными, пошли вниз. Я спросила у врача, который совершал обход, что это означает? И врач, холодно посмотрев на меня, сказал: «Это значит, что он сейчас умрет». В этот момент у меня рухнули последние надежды. Они стали применять дефибрилляторы, а меня посадили в ногах у Максима. Один раз им удалось завести сердце. Я так обрадовалась, но врач сказал, что это просто протокол, что на самом деле для Максима уже все кончилось, и через 20 минут сердце снова остановится. Но это произошло уже через пять минут. И так раза три было. И потом уже все совсем остановилось. Это было ужасно. Чуда не случилось, сколько я ни умоляла. Я видела его последний вдох. Врачи вышли, дав мне проститься. Я боялась выйти из палаты, думая, что это уже точно будет означать конец.
Я до сих пор во все это не верю. Мне кажется, что это параллельная вселенная. Но я осознаю, что это все правда, и что мне придется с этим смириться. Говорят, что бог забирает лучших. Зачем нужен такой бог, если он забирает лучших? Мне сейчас кажется, что в нашем мире запущена программа самоуничтожения, если здесь остаются одни подонки. Я потеряла мужа, а мне столько ужасных вещей стали писать.
– Понимает ли сын, что произошло?
– Он еще не знает, что папа умер. Он каждый день спрашивает, где папа. Мне детский психолог посоветовал набраться мужества и сказать, что папа на небе выполняет какую-то миссию. Что-то вроде сказки. Прошел месяц. И я до сих пор не могу набраться смелости. Сын спрашивает, где папа, а я отвечаю, что в больнице. У меня не получается. Я понимаю, что я должна, но я не могу решиться. Он меня часто будит по ночам и спрашивает, где папа. «Папу не пускает злая тетя?» – спрашивает он. «Папа лежит вот так, – и он ложится на кровать, изображая Макса. – Давай папу возьмем, пусть он у нас так лежит». Для меня это каждый раз, как нож в сердце. Психолог говорит, что надо обязательно сказать в самое ближайшее время, иначе он поймет, что его обманывают и обидится. Сама я сижу на антидепрессантах. Они притупляют чувства, но только благодаря им я нахожу в себе силы делать какие-то дела. До их приема мне в голову лезли самые страшные мысли. Мне сказали, что еще максимум месяц я смогу на них находиться без проблем для здоровья.
– Как продвигается расследование?
– Только вчера звонила Умару Кремлеву (генеральный секретарь Федерации бокса России. — Прим. ред.). Он сказал, что они отправили повторный запрос на расследование, и что они ждут ответа. Пока мы ничего не знаем. Умар Кремлев нам очень помогает. Что бы мы делали без него, я не знаю.
– Кто, на ваш взгляд, виноват?
– Для меня, как женщины, потерявшей мужа, виноваты все. Я знаю, что не были сразу же предоставлены носилки после боя, что врач не подходил к рингу во время боя. Я не знаю, кто за все это должен отвечать, я не специалист. После того, как бой остановили, они заставили его идти, в то время, как каждый шаг мог быть фатальным. Они даже голову льдом не обложили. На второй день после операции у него пошли улучшения, и он в коме взял врача за руку. Я так обрадовалась, думала, что это хороший знак. Потом оказалось, что это плохо, что даже такое простое движение рукой — большое давление на мозг в его состоянии. После этого опять пошел отек. Врачи ввели его в еще более глубокую кому, чтобы он точно не шевелился. И вы представьте, даже если то, что он просто взял за руку — плохо, как могло повлиять то, что его еще долго вели с ринга в раздевалку. Я очень надеюсь, что виновные понесут наказание. Моего мужа больше нет, а эти люди продолжают радоваться жизни и забудут про него через секунду. Этого не должно произойти, все должны быть наказаны.
– Что вы будете делать, если ваш сын когда-нибудь захочет пойти по стопам отца?
– Макс всегда говорил, что он будет категорически против профессионального занятия боксом. Просто для общего развития — да. Но профессионально ни за что, потому что он не хотел для сына такой же жизни. Его мечтой было дать сыну хорошее образование, чтобы он мог зарабатывать своим умом. Я хочу сделать так же. Я объясню ему, что я против, что папа был против.
Беседовал Артем Кузьмин, «Фонтанка.ру»
