«Это было подготовлено: люди на площади знали заранее о демонстрации».

У скончавшегося в ночь на 28 октября Владимира Буковского была «модельная» диссидентская биография. Она показывает: Россия — страна с застывшим временем, где никогда и ничего не меняется. Юность — участие в собраниях молодёжи у памятника поэту Маяковскому, исключение из школы и университета — и тут мы сразу же вспоминаем дело студента «Вышки» Егора Жукова. Молодость, когда Буковский больше десяти лет провел в тюрьме и на принудительном лечении за подготовку митингов и демонстраций, распространение самиздата, — непосредственно связывает его с опытом Солженицына и Шаламова. Зрелые годы в Великобритании, где написаны основные книги — «И возвращается ветер», «Письма русского путешественника», «Московский процесс», — прямая отсылка к герценовскому «Колоколу» и вообще бесцензурной российской печати.

Отъезд Буковского за границу в обмен на лидера Коммунистической партии Чили Луиса породил знаменитое стихотворение: «Обменяли хулигана на Луиса Корвалана...» Но и западными порядками диссидент оказался не слишком доволен, о чём не раз заявлял в книгах и интервью. Когда в 2015 Буковского запозодрили в хранении файлов с детской порнографией, он объявил голодовку, а Королевскую прокурорскую службу Великобритании обвинил в диффамации. В 2018 году производство по делу диссидента прекратили в связи с состоянием здоровья.

«Любопытно, что при всем многообразии книг, исследований и монографий о социализме — политических, экономических, социологических, статистических и прочих — не догадался никто написать исследования на тему: душа человека при социализме. А без такого путеводителя по лабиринтам советской души все остальные монографии просто бесполезны — более того, еще больше затуманивают предмет. Ах, как трудно, наверно, понять эту чертову Россию со стороны! Загадочная страна, загадочная русская душа!»

«Судя по газетам, по книгам, по их фильмам — а по чему еще судить о советской жизни? — они всем довольны. Ну, нет у них политических свобод, многопартийности, а они и рады — народ и партия едины! Ведь вот у них выборы — не выборы, черт знает что такое: один кандидат, и выбирать не из кого. А участвуют в выборах 99,9 процента, причем 99,899 процента голосуют «за». Ведь вот у них жизненный уровень низкий, продуктов, говорят, не хватает — а забастовок нет! Говорят, морят их голодом по лагерям и тюрьмам безо всякой вины, за границу не выпускают, но вот — глядите же — по всем заводам и селам митинги: единодушно одобряем политику партии и правительства!»

(«И возвращается ветер», 1978)

«Удивительно — как трудно советскому человеку научиться говорить «нет», «не хочу отвечать», «не буду рассказывать». Предпочитают говорить в сослагательном наклонении: «вроде бы», «как будто бы», «может быть».

(«И возвращается ветер», 1978)

«Освобождаясь каждый раз, я думал только об одном — как бы успеть побольше сделать, чтобы потом, уже снова в тюрьме, не мучиться по ночам, перебирая в памяти все упущенные возможности, чтобы не казниться, не терзаться, не стонать от злости на свою нерешительность. /.../ А встретив человека в первый раз, неизбежно смотришь на него как на будущего свидетеля по твоему будущему делу. Неизбежно прикидываешь: на каком допросе он расколется — на первом или на втором? На каких его слабостях попытается играть КГБ? Робкий — значит, запугают, самолюбивый — постараются унизить, любит детей — пригрозят забрать детей в интернат. И смотришь ему в глаза вопросительно — выдержит или не выдержит, когда припугнут сумасшедшим домом».

(«И возвращается ветер», 1978)

«Безусловно, все это было подготовлено: люди на площади знали заранее о нашей демонстрации. В самом деле, милиционер Грузинов показал, что он не заметил на площади никакого нарушения общественного порядка и не подходил к демонстрантам до тех пор, пока некий человек в штатском не приказал ему задержать одного из нас. Может быть, этот человек был дружинником? Нет. […] Заметьте, я до сих пор не употреблял этого слова, но тут похоже на провокацию. В самом деле, как еще назвать это? Представьте себе, что вы 1 мая идете по улице с первомайскими лозунгами и какой-нибудь гражданин в штатской одежде, без повязки, отнимает у вас этот лозунг. Тут ясно, извините за выражение, что он может схлопотать по шее. По шее. Не на это ли рассчитывали дружинники и не затем ли прибыл полковник Абрамов на площадь Пушкина? Не за тем ли, чтобы вовремя уловить момент, когда возникнет повод для уголовного дела?»

(Последнее слово Владимира Буковского по делу о демонстрации на Пушкинской площади 22 января 1967 года)

«Психиатр — это врач, большую часть времени проводящий в стенах психиатрического учреждения, среди душевнобольных. Он привык видеть страдания, буйства, самые неприятные извращения, горе. Его пациенты — безумцы-дети и безумцы-взрослые, женщины и мужчины. Поэтому само по себе желание человека выбрать именно эту профессию и успешно выдерживающего в психиатрии «испытательный срок» (для многих критический) предполагает некоторые первичные особенности личности. Годы ежедневного пребывания на этом «кладбище погибших рассудков» накладывают свой отпечаток на личность врача, необратимо меняют его».

(«Пособие по психиатрии для инакомыслящих», 1975)

«Поживши на Западе и увидев хотя бы отношение к выборам у избирателей, ничему больше не удивляешься. Почти половина их вообще на выборы не ходит — им безразлично. Какая-то часть идет по партийной обязанности, почти как в СССР. Остальные голосуют не за то, во что верят, а против того, чего боятся. За «правых», чтоб не пришли к власти «левые»; за «левых», чтоб не пришли к власти «правые». Ну, а за маленькие партии что ж голосовать, у них все равно нет шансов прийти к власти. Предвыборные манифесты читают разве что только англичане. И это — ответственное решение гражданина демократической страны, избирающего свое правительство, своих представителей?

Забавно, однако, что при этом все недовольны бесцветностью своих политиков, отсутствием у них каких-либо принципов или концепций, а часто и просто отсутствием серьезного выбора».

(«Письма русского путешественника», 1980)

«Очевидно, что само существование современного государства становится или станет сомнительным, и уже очень скоро. При этом у нынешней «элиты» недостает ни храбрости увидеть эту кризисную ситуацию, ни честности признать порочной свою генеральную линию. Напротив, не успела громадная, всепоглощающая коммунистическая утопия испустить дух у нас на глазах, как на ее месте возникают мириады крохотных утопий, как бы восполняя пустоту, образовавшуюся в жизни наших утопистов.

Человечество завалено этими утопиями; пусть мы и привыкли утихомиривать своих крестоносцев, но все же никак не можем согласовать все их притязания. Чтобы нас не заклеймили «врагами народа», приходится становиться в одно и то же время «зелеными», «голубыми» и не различающими цвета кожи. От нас требуют отвергнуть различия между полами и одновременно велят считать Господа Всемогущего — женщиной. Права животных становятся выше прав человека, за одним-единственным исключением — поисков путей лечения СПИДа. Ну а курение… Курение становится самым тяжким преступлением».

(«Московский процесс», 1986)

«Что касается агрессивности России по отношению к окружающему миру — это следствие комплекса неполноценности, который мучает власть и передается людям. А когда не уверен в себе, остается прибегать к агрессии. К общему несчастью, больше всего неуверенности в себе у российской элиты, военных и госбезопасности. Они постоянно плачут по поводу якобы униженной России. А ведь если кто Россию и унизил — так только она сама. Тем большевистским экспериментом.

России наблюдается очередной этап кризиса, и он не завершится, пока страна не откажется от желания вести за собой весь мир, вместо того чтобы жить нормально, как все народы».

(интервью изданию «Atgimimas», 2007)

«Я не пессимист и очень спокойно ко всему отношусь. Потому что знаю, что все пройдет. Прошел Советский Союз, пройдет и путинская Россия. Я в советское время очень удивлялся: как такая абсурдная бредовая машина до сих пор крутится и работает? Правда, на ее смену пришло не то, чего ждали люди: Россия так и не выбралась из кризиса, начавшегося в 1980-е. А естественный исход из кризиса — фрагментация страны, усиление самоуправления и федерализация».

(«Каким был этот год» — колонка в журнале «Сноб», 2017)

«Иногда дело бывает просто в людях, и несколько человек могут многое изменить. Такие люди — их очень мало — могут встретиться буквально везде, даже там, где их вообще не ждешь. Я такого человека встретил в питерской спецпсихбольнице — ее звали Сидорова Ирина Александровна, врачиха, которая пошла туда работать, зная, что в больницу будут отправлять политических. Она нам помогала, не ставила уколов в свои дежурные смены и не пичкала лекарствами, в которых мы не нуждались. Она помогала готовить к выписке, подталкивала к этому аккуратно других сотрудников. Мы видели, что она все это делает ради нас, но вслух никто об этом не говорил».

(«Каким был этот год» — колонка в журнале «Сноб», 2017)

© Фонтанка.Ру