ПоделитьсяТегеран не заметил массовые протесты в стране, но мобильный Интернет так и не вернулся. «Фонтанка» поговорила с россиянином в столице Ирана о правде и вымысле «сионистского заговора», расстреле демонстрантов и контрабанде бензина.
Столкновения граждан Ирана с правоохранительными органами Исламской Республики спустя неделю после начала беспорядков обрели официальное объяснение. «Это был очень большой заговор, который рухнул в течение 48 часов», – заявил замкомандующего Корпусом стражей исламской революции Али Фадави (КСИР – элитные части ВС Ирана, по версии США «террористическая организация». – Прим. ред.). По официальным данным от министра здравоохранения Джафара Алави, жертвами стали свыше 110 человек.
Несмотря на заявления официальных лиц о том, что «мир удивляется, как удалось нейтрализовать заговор за столь короткий период», доступ к Интернету, отключённому по всей стране ещё 17 ноября, так быстро не вернулся. Мобильного Интернета в Иране нет до сих пор, рассказал «Фонтанке» корреспондент ТАСС Никита Смагин.
Журналист, который все эти дни провёл в Тегеране, рассказал, как простые иранцы воспринимают решение втрое поднять цены на бензин сверх месячной квоты в 60 литров, почему процесс над арестованными участниками протеста не будет шумным, а Владимира Путина ценят на бытовом уровне больше, чем в России.
– Никита, мы с вами говорим, и это значит, что власти Ирана выполнили обещание прошлой среды и вернули Интернет?
– На большей части страны проводной Интернет возвращён. В Тегеране нет мобильного Интернета. Нет мобильного Интернета и на большей части страны. Но я уверен, что это временная мера. Сначала было объявлено о возвращении Интернета в одной провинции, потом в восьми, потом процесс пошёл дальше. Резкого возвращения не будет. И это напрямую связано с активностью протестующих. Правительство с самого начала так и говорило, что Интернет в первую очередь вернут туда, где отсутствует угроза безопасности страны. Тегеран в этом плане – одно из самых спокойных мест. Протест этого года всё-таки больше не про столицы, а про мелкие города. Да, выступления были и в Тегеране, но только на юге города. И особой ожесточённости в столице не было. Нынешний протест – это протест бедных. Трёхкратное повышение цен на бензин стало невозвратной точкой кипения для них. А Тегеран по иранским меркам не является городом бедных.
– Западные СМИ сообщали, что наиболее ожесточённые столкновения были на западе страны, в провинции Керманшах (граница с Ираком. – Прим. ред.). Что известно вам об этом?
– Официальной информации пока нет. Но сложная ситуация точно была в более южной провинции Керман (сравнительно недалеко от Афганистана и Пакистана. – Прим. ред.). Там точно были ожесточённые столкновения. Также же были столкновения в провинциях Исфахан, Шираз. Они чаще всего и мелькали в иностранных новостях.
– Telegram, который был самым популярным мессенджером у вас раньше, сейчас работает?
– Он у нас официально заблокирован, так же как в России. Больше года назад. С тех пор количество активных пользователей уменьшается. Но и тут есть прокси и VPN. Все работает, как и в случае со всеми другими заблокированными сайтами. Два года назад уже пытались отключать Интернет. Тогда это был скорее пробный и не совсем удавшийся опыт. В этот же раз вся страна была накрыта куполом национального Интернета, когда ты ничего не можешь выслать за рубеж. Это произвело сильное впечатление на людей, и это сыграло свою роль в плане координации протестов и отправки видео в иностранные СМИ. Но все местное работало. Сайты, приложения, программы, можно было заказать такси, еду, банковские услуги. А всё, что не иранское, не работало. В этот раз все было гораздо радикальнее. Но важно понимать, что в Иране очень распространено спутниковое телевидение. Повсеместно. И по спутнику люди почти в каждой семье смотрят иностранные каналы. Для меня это был единственный источник альтернативной информации, кроме звонков в Москву. Персидские Би-би-си, «Радио Фарда», всё работало.
– Можно сказать, что сегодня улицы Тегерана отличаются от тех же улиц до начала волнений?
– Здесь мало что было заметно в принципе. Я в основном ходил по северной и центральной части города в эти дни. Да, были дополнительные наряды полиции и служб безопасности. Всё. В первые дни, как отключили Интернет, ещё и школы закрыли. Официально говорили, что это было связано с выпавшим снегом. Снегопад действительно был серьезный. Но насколько дело на самом деле в снеге, сказать сложно. Сейчас улицы Тегерана никак не отличаются от того, что было 10 дней назад. Я не был на юге города, у меня там нет никаких дел. Все мероприятия и все административные центры расположены в центре города. А юг – самая бедная часть города. Чем севернее, тем богаче город. По обрывочным данным, самые ожесточённые столкновения были в маленьких городах. Сообщали о нескольких погибших полицейских и о задержании нескольких лидеров протеста. Что касается альтернативных источников информации, типа Персидской службы BBC или «Радио Фарда», оно же «Радио Свобода», они, как правило, публиковали видео с места событий. Дают ролик и пишут: «Исфахан». Верифицировать это всё было сложно. На следующий же день после отключения Интернета было мероприятие местного информагентства. Юбилей 20-летний. Я там был и заодно узнал, что далеко не всё заблокировано. Иранские сервисы работали. Мы были в контакте с посольством, другими российскими журналистам. Их тут помимо меня ещё двое. А на пресс-конференцию представителя правительства было просто не попасть, потому что там всё было забито местными журналистами.
– Как волнения отразились на жителях страны? Возможно, продуктов стало меньше?
– Ничего не изменилось. Этот протест не охватывал всю страну многотысячными демонстрациями. Были отдельные города, где протестовали группы. От небольших, в несколько десятков человек, до сотен или нескольких тысяч. Отличие в том, что на этот раз эти немногочисленные группы были настроены гораздо решительнее, чем раньше. Они были готовы к столкновениям с силовиками. Скорее это молодёжь, мужчины до 40 лет. Люди, которым нечего терять. Они либо без работы, либо это низкооплачиваемая работа, живут в неблагополучных районах больших городов или в маленьких городах. У них 100–150 долларов дохода в месяц. Выходили и другие, но именно эти вступали в столкновения.
– Власти Ирана заявляли о том, что протест инспирирован извне «сионистами и американцами». Как это воспринимается в обществе: верят, смеются?
– Выпады в адрес Израиля – это формальная штука. Понятно, что влияние Израиля в Иране, мягко говоря, минимально. Общество скорее реагирует на это нейтрально. Антиизраильская полемика и риторика – часть идеологической базы Исламской Республики все 40 лет. Людей это не сильно раздражает. Старая пластинка звучит, но ничего не значит. Но, повторюсь, почти не было никакой информации о том, как проходят протесты. А вот объяснения были постоянно. Как только было принято решение о повышении цен на бензин, президент Рухани выступил с объяснением, почему это произошло. Он рассказал, что в стране были очень большие субсидии на бензин, повышение вынужденное, а доходы пойдут на самые бедные слои населения. И Рухани это сделал до начала протестов. Но его фраза про «повышение цен на бензин на благо народа страны», конечно, поставила в недоумение людей. Рухани не поняли. Дальше были более рациональные объяснения. Нет поступлений от нефти, мы не можем покрывать дефицит бюджета, а это единственный безопасный вариант, другие шаги будут ещё более болезненными. С самого начала власти говорили, что население имеет право на мирный протест. Потом началась риторика, что протестующие, которые поджигают бензоколонки и банки, поддерживаются со стороны иностранных сил. Работали два основных телеканала. Один вещает на английском, второй – на персидском. Английский телеканал про Иран постоянно указывал на внешнее вмешательство. Но персидский канал для местной аудитории с этим был гораздо более аккуратен. Тоже говорили про влияние Запада, но для иранского телезрителя в первую очередь делался акцент на том, что это раскачивание ситуации, это угроза, бойцы сил правопорядка погибают. Показывали регулярно интервью с простыми людьми на улицах, которые возмущались протестами: «Поджигать заправки – плохо», «нам не дают работать, потому что перекрывают улицы» и т.д. И под конец начался показ проправительственных демонстраций. На 5–6-й день это началось. Показывали похороны представителей сил безопасности в регионах. Люди на камеру причитали: «Зачем их убили?»
– Как изменилась работа АЗС после повышения цен?
– Значительная часть водителей начала пользоваться своими топливными картами. У каждого, у кого есть своя машина, есть право получить такую карту, которая гарантирует получение 60 литров бензина в месяц по льготной цене. Если основная цена – это примерно 25 центов, то льготная – 12–13 центов. Программы субсидирования здесь существуют давно. Но до этого они особо были никому не нужны. Теперь многие, кто не получил их раньше, пойдут за ними. Есть отдельная льгота на таксистов. Они бензина, который вдвое дешевле свободной продажи, могут купить 400 литров в месяц. Определенное воздействие сыграли меры, которые правительство делало по ходу беспорядков. Правительство начало раздавать деньги через пару дней после того, как все началось. Было объявлено о программе финансовой помощи «самым уязвимым и самым пострадавшим». Это 5–18 долларов на семью. Сумма совсем небольшая. Но эти деньги можно тратить на бензин по 25 центов за литр. Это немного. Но всё равно хоть какая-то прибавка. И эти меры на фоне отсутствия Интернета сработали.
– Вы сказали, что у таксистов есть право покупать самый дешёвый бензин в объёмах в 6 раз больше, чем у остальных граждан. Таксисты уже приторговывают бензином?
– В теории да. Но я в эти дни больше всего общался с таксистами. И они все мне говорили, что в месяц им нужно 700–800 литров. И ещё важный момент. Большинство таксистов в Иране работают неофициально, через местные аналоги Uber. Они никак не зарегистрированы, а значит, могут получать дешёвого бензина те же 60 литров в месяц. И, кстати, одна из причин повышения цен на бензин – контрабанда. Многие пытаются вывозить дешёвый иранский бензин контрабандой за границу. До повышения бензин стоил 8 центов. Если по таким ценам бензин довезти до того же Ирака, то вы заработаете в разы больше. Точную цену в Ираке не знаю, но в Саудовской Аравии цена почти европейская. Условно говоря, полтора евро за литр. В основном контрабанда осуществлялась по морю. Бралась какая-то лодка, в которой есть возможность везти бензин, и по морю его увозили. Их периодически перехватывают прямо в море, где они часто перегружают топливо. Власти пытаются это пресекать, но когда у вас настолько дешёвый бензин, соблазн очень большой. Однако и сейчас бензин всё равно остаётся одним из самых дешёвых в мире. А до этого также существовали ограничения на продажу бензина. Но все равно возили.
– Информация о количестве жертв весьма противоречивая. От единиц до сотен. Что известно вам?
– Когда только началось, была информация о единственном погибшем в провинции Керман. После этого официальные государственные СМИ перестали сообщать какую-либо информацию. Только о погибших силовиках. Это для Ирана не типично. Иранские власти пусть позже западных СМИ, но сообщают информацию о жертвах протестов. Скорее всего, хотят дождаться, когда будет поставлена точка окончательно, тогда заявят о цифрах. Иранцы в своей массе, особенно в ситуации отрубания Интернета, начинают верить гораздо больше альтернативным источникам и в разговорах друг с другом начинают преувеличивать даже то, что говорят иностранцы. Когда Amnesty International сообщили о 106 погибших ещё в середине прошлой недели, я сразу же услышал от иранцев, что «если говорят 100, значит, в разы больше». Как правило, если брать предыдущий опыт, то у нас правозащитники дают цифру раза в 2 больше, чем официальные цифры. Где-то в этом коридоре и есть реальная цифра.
– Действительно, стрельба по протестующим велась снайперами и с вертолётов, как сообщали иностранные СМИ?
– Насчёт вертолётов ничего не знаю. Но когда у вас количество жертв считается десятками, то вполне очевидно, что речь идёт об огнестрельном оружии. Правительство заявляло, что огнестрельное оружие применялось со стороны протестующих. Но то, что оружие применялось против протестующих, можно утверждать с большой долей вероятности.
Поделиться– Что происходит с теми, кто был задержан. Вы сообщали, что арестовано около 180 зачинщиков беспорядков. Что им грозит?
– Скорее всего, это будут тюремные сроки. В Иране есть смертная казнь как высшая мера наказания. Но против протестующих она, как правило, не применяется. Могут быть какие-то показательные вещи. Хотя власти страны, в принципе, хорошо понимают, что ситуация на самом деле непростая, лишний раз нагнетать они не хотят. Есть условные охранители, которые требуют закручивания гаек. Есть во власти и те, кто против усиления такого. Не думаю, что сейчас пойдут какие-то массовые казни. Скорее всего, будут процессы, которые не будут сильно афишироваться, и люди получат тюремные сроки.
– Как динамика работы американских санкций заметна на бытовом уровне?
– Можно сказать, что прошлый год в Иране, а год у них начинается в марте, был значительно лучше нынешнего. Если брать 2017 год, то был очень хороший рост ВВП – 4–5%. А в 2018-м уже было падение на те же проценты. Население сейчас склонно говорить, что сейчас хуже, чем когда бы то ни было. Но цифры, разумеется, этого не подтверждают. 20 лет назад всё было гораздо хуже, чем сейчас. Но основной раздражитель для населения – резкость перемен. Был рост, а потом резкий обвал. Именно эта неуверенность в завтрашнем дне порождает неприятные настроения о том, что здесь невозможно дальше жить нормально.
– Кого народ винит? Американцев и их санкции или невозможность властей наладить жизнь? Что преобладает?
– Пожалуй, что сейчас постепенно начинает преобладать история про коррупцию и неэффективность своих. При этом, конечно, есть понимание того, что плохо стало после того, как американцы вернули санкции. Но это так работает: «Мы, конечно, понимаем, но мы вас для этого и выбирали, чтобы вы делали лучше, а если вы не можете решать наши проблемы, значит, вы и виноваты».
– А власти справляются с этим меняющимся запросом населения?
– Надо понимать, что политическая система Ирана не так проста, как кажется извне. Здесь есть демократические институты. Президент, парламент, местные власти, которые в постоянном контакте с населением. На мой взгляд, эти институты работают не так уж и плохо, несмотря на все ограничения. Но помимо демократических институтов есть институты неизбираемые, которые по своей силе как минимум задают рамки возможного. Они готовы постоянно вмешиваться. И вот они гораздо более закрыты и хуже воспринимают ситуацию. Сказать, что власть вообще ничего не делает, будет, конечно, неправильно. Все здесь прекрасно помнят, с чего начиналась Исламская революция в 1970-е. Именно с протестов. Поэтому власти стараются быть гибкими во взаимодействии с протестующими. Например, в 2009 году были самые массовые протесты за всю историю страны. Люди были возмущены выборами, говорили о массовых фальсификациях. И что сделали власти Ирана? Они перестали фальсифицировать выборы. Выборы стали достаточно прозрачными. Люди реально выбрали кого хотели. Из тех, кого можно было выбирать. И это здесь показательная история. С одной стороны – жёсткое законодательство, но с другой – власть ищет обходные пути. Социальные программы, общение. Но экономическая ситуация на самом деле сложная. Давление беспрецедентное. И давление началось в ситуации, когда власти не могут простыми способами справиться.
– Госсекретарь США Майкл Помпео пообещал усилить санкции против Ирана. Какие это вызывает эмоции?
– А это не обсуждается на бытовом уровне. Санкции и так на максимуме. Сильно их усилить сложно. Если вообще возможно. По крайней мере, усилиями одних американцев. Основной шок от возвращения санкций прошёл. Полтора года прошло. И сейчас экономика должна начать стабилизироваться. И именно в тот момент, когда она должна начать нормализоваться, происходит этот удар с повышением цен на бензин.
– И за этим ударом стоят те органы, которые не избираемы?
– Не совсем так. Ведь официально это распоряжение правительства, которое как раз избираемо. Другой вопрос, что мера эта была вынужденная. Очень большой дефицит бюджета. Рухани понимал, что это может вызвать недовольство людей. Но до этого власти 4 года не поднимали цены на бензин. Расчёт был какой? Сейчас заключим ядерную сделку, пойдут нефтяные поступления, и тогда мы повысим цены на бензин. Но это всё отменилось. А цены на бензин повышать надо. У Рухани последний срок. Ему переизбираться не надо. Соответственно, его во многом неизбираемые власти вынудили это сделать. Он уже может идти на непопулярные решения. Ему этого не хочется совсем. Но противиться он не в силах. Он, кстати, сам заявляет, что «мы сейчас жертвуем собой ради интересов населения». Полгода уже у него такая риторика о жертвенности ради благополучия народа.
– К слову про долгожителей. Власти Ирана заявили, что намерены просить кредит у России в 5 млрд долларов. Понятно отношение простых людей к роли России в их жизни?
– Про пять миллиардов говорили сначала. Россия потом уточнила, что получила запрос на 2 миллиарда. Но эти деньги – не покрытие дефицита бюджета. Это вложения в инфраструктурные проекты. В принципе, эти деньги вряд ли что-то изменят. Это долгосрочные инвестиции, которые должны сработать когда-то в будущем. Лично я в разговорах с людьми не слышал об этом ничего. Иранское общество, как и большинство других, в большей степени сконцентрировано на внутренней повестке. Все вопросы про Сирию, Ирак, отношения с Россией для них второстепенны. Тем более никто ещё никаких денег не дал. Только попросили пока.
– Простой иранец не смотрит на портрет Путина с надеждой, что он поможет?
– Если говорить про Путина, то про «спасёт» никто не говорит, но отношение к нему лично здесь очень хорошее. Первое, что говорят про Путина, – «крепкий политик, нам бы такого». Но отношение к России в Иране сложное и неоднозначное. С одной стороны, есть большой интерес к России, гораздо больше, чем в России к Ирану. Начиная от того, что российские писатели здесь одни из самых популярных. Классики типа Толстого и Достоевского. Россия – это одна из немногих стран, которая если и не союзник, то стабильный партнёр. А таких партнёров у Ирана мало. Ценность дружбы понимают. Но есть исторический опыт, который не очень положительный. Россия неоднократно вторгалась на территорию Ирана и отторгала их земли в пользу Азербайджана и Грузии. Хоть это было и давно, но все это помнят здесь. Так что на бытовом уровне к русским отношение хорошее, как и ко всем иностранцам. Но отношение к России в целом несёт некоторое недоверие. Но к Путину тут отношение лучше, чем в самой России. Он для них супермен.
– Что вам известно о бегущих из страны иранцах? Насколько это масштабная история?
– Точной информации об иммиграции нет. Но поток заметный. У Ирана есть проблемы в том смысле, что с иранским паспортом мало куда пускают. Как правило, маршрут идёт через соседнюю Турцию, с которой есть безвизовый режим. Как у нас с Белоруссией. В последнее время выросло количество тех, кто приезжает в Россию. Конечно, это совсем не те цифры, которые есть по Турции, но тем не менее. Количество иранских студентов на место студента РУДН увеличилось в 10 раз. Это показательно.
– Погранслужба по СПб и Ленобласти ранее отчиталась, что в текущем году иранцы стали главной группой иностранцев, которые пытаются убежать в ЕС через наши границы. 80 человек из 400.
– 80 человек – это ерунда. Но факт в том, что иранцы ищут способы уехать. Люди готовы идти в нелегалы и рисковать. И здесь важно понимать, что у них очень большая диаспора за рубежом. 6–8 миллионов иранцев живут за пределами страны. Около полумиллиона в соседнем Дубае. Около 1 миллиона живёт в США. У многих родственники за рубежом. Эти связи работают. Но пока у нас тут другие активности актуальнее. Сейчас ухожу смотреть демонстрацию, которая осуждает протесты. Антипротестная демонстрация. Цифр по жертвам пока нет. Но демонстрация эта вроде бы как объявление победы над протестом.
Николай Нелюбин, специально для «Фонтанка.ру»
