ПоделитьсяСветлана Агапитова в 2020-м покидает пост уполномоченного по правам ребенка в Санкт-Петербурге после 10 лет работы — это максимальный срок, возможный по закону. За эти годы Агапитовой удалось выстроить в городе систему, которой в некоторых регионах нет до сих пор.
В интервью «Фонтанке» Светлана Агапитова рассказала, для чего на самом деле нужен уполномоченный по правам ребенка, к чему готовится аппарат детского омбудсмена и что происходит с громкими «детскими» кейсами, когда они уходят из информационной повестки.
- Какие детские проблемы можно назвать характерными для Петербурга?
– Это общие проблемы больших городов, свойственные и Москве, и Петербургу. У нас очень тяжелая ситуация с употреблением психоактивных веществ — снюсов, никпэков. Там, где цивилизация развитая, они распространяются очень быстро. Это бестабачные никотиновые смеси, которые у нас не запрещены. Поэтому пришлось срочно писать поправку в Административный кодекс Санкт-Петербурга, чтобы запретить их продажу несовершеннолетним. Дети начали приносить их в школу, жевать на уроках. Выглядят они как леденцы или ириски, а на самом деле в них содержится очень много никотина. С наркотическими веществами у нас тоже сложная ситуация, сейчас очень распространены «закладки». Подростки моментально втягиваются в этот противозаконный бизнес. Еще одна тяжелая и распространенная проблема — суициды. От нее в равной мере страдают депрессивные регионы и крупные города.
- В апреле, когда в Петербурге изъяли двоих детей у глухой мамы Олеси, вы говорили, что количество изъятий детей в Северной столице за первый квартал 2019 года — почти рекордное. Эта тенденция продолжается?
– На самом деле число изъятий с годами уменьшалось. Когда мы начали с нашей рабочей группой разбирать каждый случай изъятия, органы опеки, которые тоже в этой группе присутствуют, задумались, надо ли прикладывать такие активные усилия, чтобы изымать ребенка по 77-й статье СК РФ. Потому что всякий раз приходится доказывать в суде, что была угроза жизни и здоровью ребенка. Так что количество изъятий детей снижается. Но статистика лукава. Потому что есть так называемое «скрытое отобрание», когда ребенок забирается по акту полиции из-за отсутствия должного попечения. И мы стараемся отслеживать все эти случаи тоже. Большинство таких детей возвращаются родителям в течение двух-трех дней, но некоторые истории заканчиваются подачей исков на лишение родительских прав. За 2018 год в Петербурге изъяли в общей сложности 2479 детей, за 3 квартала 2019 года — 2077 детей, с учетом «скрытых отобраний».
- Закон Димы Яковлева за последние годы исчез из информационной повестки. В 2017 году вы говорили, что если нельзя его отменить, то нужно хотя бы обсудить возможность разморозки принятого до него соглашения с США об усыновлении. Все ли дети из петербургского «списка 33» были усыновлены российскими семьями?
– В Петербурге двое детей, которые не смогли уехать к своим американским родителям из-за принятия закона Димы Яковлева, так и остались в сиротских учреждениях. Была сломана судьба и ребенка, и родителей, к которым он мог попасть. Мое глубокое убеждение — если ребенок так и не нашел семью из-за этого закона, то такой закон не нужен был.
На тот момент 248 российских сирот находились в процессе усыновления. Из них в новые семьи попали только те, чьи дела суды уже рассмотрели и приняли положительное решение, по остальным процедуры были прекращены. В Петербурге таких детей было 33. Большинство из них, действительно, обрели дом, родителей и опекунов. Но двое из этого списка так и остались в учреждениях. Старшая, Настя, в прошлом году отметила совершеннолетие. Сейчас она учится на втором курсе в колледже на менеджера гостиничного сервиса. Вторая девочка – 14-летняя «солнечная» Лера. Еще четыре года, и ее ждет психоневрологический интернат, если приемная семья для нее так и не найдется.
С другой стороны, закон Димы Яковлева побудил российские семьи принимать детей из детских домов. Но в результате сегодня мы имеем эффект бумеранга. Люди, которые в 2012 – 2013 годах на эмоциональном подъеме взяли ребенка, сейчас от него отказываются. И у нас очень велик процент вторичных отказов. Особенно это касается детей, которые вступают в переходный возраст. Родители понимают, что не могут с ними справиться. В 2018 году у нас было пять разусыновлений, а в этом году будет, вероятно, больше. Разусыновление — это очень серьезная и травматичная для ребенка процедура. Люди, которые дали ребенку свою фамилию и соглашались нести за него полную ответственность, как за своего, через суд отказываются от него. Причины разные: состояние здоровья, конфликт с родными детьми. Самая страшная — это поведение: «Он нас не слушается, он нас ни во что не ставит, мы его возвращаем». А родного ребенка вы бы сдали в учреждение, если бы он вас не слушался? Вот такой отсроченный эффект от запрета на иностранное усыновление мы получили. Иностранные усыновления есть и сегодня, но это единичные случаи, 8 – 12 человек в год. И это только Италия и Франция, потому что они полностью выполняют условия соглашения: работа только через агентства, до 18 лет сообщение о том, что происходит с ребенком, сохранение за ребенком права в 18 лет выбрать российское гражданство и вернуться на родину. Эти условия в соглашении с США на тот момент не были прописаны, и сейчас судьба многих детей, усыновленных американцами, неизвестна, принимающая сторона не отвечают на запросы.
- Как дела у «Ювенты»? У нее были разные проблемы в последние годы. Это по-прежнему единственный центр, который занимается вопросами репродуктивного здоровья несовершеннолетних? Словосочетание «сексуальное воспитание подростков» вызывает острую реакцию сторонников традиционных ценностей, но ведь это важная и полезная вещь?
– «Ювента» занимается последствиями отсутствия такого воспитания. Ведь туда подростки приходят не когда они хотят что-то новое узнать, а когда у них случаются какие-то проблемы: венерическое заболевание или беременность. На самом деле сегодня в городе есть целая сеть клиник, дружественных к молодежи, куда подросток может прийти и поговорить о взрослой жизни. Но, к сожалению, в плане профилактики у нас не работает ничего. При этом, по моему глубокому убеждению, лучшая профилактика — это разговоры со своими детьми в семье. Потому что не всегда ребенок в 13 – 14 лет готов идти к врачу или какому-то незнакомому специалисту, чтобы обсудить, что его ждет. Во-первых, они всё узнают в Интернете, во-вторых, начало половой жизни вызывает такие сильные эмоции, что думать о чем-то подростки начинают уже потом. С детьми надо разговаривать на эти темы, чтобы беременность девочки не становилась сюрпризом для мамы. За последние годы у нас резко сократилось количество абортов среди несовершеннолетних, и число отказов от малышей сходит на нет. У нас даже появилось отделение «Мать и дитя» в одном из детских домов.
Кроме того, в центре «Ювента» открылась молельная комната. Там работают молодые, очень продвинутые священники. Они вместо того, чтобы кого-то хулить и стыдить, разговаривают с будущими юными мамами. И в результате в прошлом году пять девушек, которые в эту комнату приходили, передумали делать аборты.
- Девочку Арину, которая скрывалась в Купчино, не могли найти 9 месяцев. Есть ли какое-то развитие у этой истории, о котором вы можете рассказать, и какие выводы можно из нее сделать?
– На самом деле в судьбе этой девочки принимали участие взрослые, она не в одиночестве проживала эту самостоятельную жизнь. Сейчас все нормально, она вернулась к учебе, отношения с родителями, судя по всему, восстанавливаются. Меня порадовало еще и то, какое количество откликов на историю Арины поступило в аппарат уполномоченного. Самые разные люди писали, звонили, предлагали организовать для Арины досуг, приглашали ее в кружки, предлагали заняться верховой ездой или пообщаться с психологом. Оказалось, что у нас очень добрые и отзывчивые люди, которые были готовы помочь даже не очень послушному ребенку, не вдаваясь в подробности внутрисемейных отношений.
- Инклюзивное обучение — одно из петербургских «изобретений», которое распространяется на другие регионы. Как вы оцениваете уровень инклюзии сегодня? В каждой ли школе должна быть возможность обучения детей с особенными потребностями?
– В 2011 году мы готовили первый проект обучения детей, находящихся в домах-интернатах, по инициативе одной из наших любимых общественных организаций «Перспективы». Тогда по всей России были так называемые «необучаемые» дети с умственными отклонениями. И поначалу мы думали, что да, надо создавать условия для ребенка в любой школе, куда он захочет пойти. Потом прошло время, и мы поняли, что, может быть, это и не требуется. Но каждая школа должна быть готова такого ребенка принять. Иногда для этого просто не хватает технических средств. Например, родители поздно заявили о том, что их ребенок-опорник хочет учиться в конкретной школе, а школе надо успеть найти средства на пандус или аппарели. Сами родители часто предпочитают устраивать своего ребенка в специализированную школу, понимая, что с ним должны работать специалисты, которых в обычной школе нет. Если говорить о так называемых необучаемых детях, то поначалу многие регионы были шокированы самой постановкой вопроса: как вообще можно детей с умственной отсталостью чему-то обучать? Но сегодня все понимают, что даже если ребенок находится в группе милосердия, для него есть соответствующая его возможностям обучающая программа. И дети, с которыми по таким программам занимаются, показывают очень хороший прогресс. И тут важен не уровень его достижений, а сам процесс, который улучшает качество жизни.
- Что в первую очередь нужно будет сделать вашему преемнику? В одном из интервью вы говорили, что сразу же поняли, что нужно получить юридическое образование. Вы оставляете серьезное хозяйство, которое просто так двумя руками не поднимешь.
– На самом деле, я очень переживаю, кто придет на мое место. Хотелось бы, чтобы это был адекватный, разумный и, самое главное, любящий детей человек. Есть основные принципы: руководствоваться голосом совести и справедливости, быть открытым и коммуникабельным, отстаивать свою точку зрения. Хозяйство, аппарат — все это вещи второстепенные. За 10 лет в Петербурге сложилась некая система, и взрослый человек, который придет на это место, будет, видимо, что-то менять в работе аппарата. Все к этому готовы. Не хотелось бы, чтобы менялись главные принципы: если ребенку плохо — ему надо помочь, если люди пришли с проблемой — их надо, как минимум, выслушать, и по каждому заявлению надо стараться добраться до сути. А если выясняется какая-то системная проблема, то и решать ее надо системно.
- Что лично вам дали эти 10 лет работы, что в вас они изменили?
– Это сложный вопрос. Из журналиста я стала правозащитником. Но журналистские навыки мне очень помогали в работе: умение слушать и слышать, делать выводы. Когда я пришла на эту работу, моим двоим младшим детям было всего по 3 годика. А сейчас им по 13 лет. Благодаря работе уполномоченным у меня изменилось отношение к ним. Не то чтобы я стала как-то больше или меньше их любить, чем старших, но я стала к ним относиться как… к человекам. С большим пониманием, с большим доверием, меньше ругаться и больше уважать их человеческое достоинство. Эта работа научила меня относиться к детям, как к маленьким людям, у которых есть все те же проблемы, горести и радости, что и у взрослого, но которые не всегда могут объяснить, рассказать об этом и не умеют за себя постоять. Именно для этого у них есть родители. Но если с родителями что-то не складывается — есть уполномоченный по правам ребенка.
- Если бы вы могли волшебным образом, по собственному желанию, решить какую-то одну неразрешимую проблему раз и навсегда, что бы это было?
– Я бы сделала так, чтобы как можно больше детей из сиротских учреждений жили в семьях. Несмотря на те условия, которые сейчас в таких местах создаются, это все-таки учреждения, а не дом. Я бы хотела, чтобы все дети жили в хороших, дружных, любящих семьях, которые их понимают и поддерживают. И никогда не предадут и не выбросят на улицу, как это бывает в тех случаях, с которыми мы, к сожалению, сталкиваемся.
P. S. На федеральном уровне детский омбудсмен Петербурга добилась пенсии по потере кормильца «подкидышам» (раньше детям, чьи родители неизвестны, никакие выплаты не полагались), разрешения детям младше 14 лет ездить в поездах дальнего следования без родителей и с нотариально заверенной копией свидетельства о рождении, обеспечения лекарствами за счет федерального бюджета больных гемолитико-уремическим синдромом, юношеским артритом и мукополисахаридозом I, II и VI типов. Кроме того, дети-сироты стали получать путевки в подведомственные региональным властям лагеря и санатории в первоочередном порядке, а родитель, которые накладывает запрет на выезд ребенка из страны, теперь обязан известить об этом второго родителя. Семьи, в которых есть приемный ребенок с ВИЧ и другими заболеваниями, получили право взять на воспитание еще одного больного малыша. В Петербурге по инициативе Светланы Агапитовой появилось инклюзивное образование для детей-инвалидов, дети-сироты стали получать именные стипендии в вузах, выплаты на содержание «опекаемых» детей выросли до прожиточного минимума, компенсации усыновителям при приеме ребенка в семью выросли в пять раз, а стоимость социальной путевки в детские оздоровительные лагеря выросла вдвое. После долгой ведомственной переписки были приведены в соответствие нормы питания несовершеннолетних подозреваемых и обвиняемых, находящихся в СИЗО, и подростков, содержащихся в воспитательных колониях (Приказ Минюста России от № 189 уравнял рацион этих двух категорий, и теперь в меню заключенных СИЗО появились творог, сметана, яйца, свежие фрукты, соки, колбасы, кондитерские изделия, мясо птицы). Этого уполномоченный добивалась в течение трех лет – на скудную кормежку подростки в петербургском СИЗО № 4 пожаловались еще в 2015 году, когда Светлана Агапитова посещала изолятор во время Дня правовых знаний.
Венера Галеева, «Фонтанка.ру»
