Приговор Приволжского окружного военного суда по делу «Сети» (организация признана террористической и запрещена в РФ. — Прим. ред.) объединил либеральную общественность, которая сочла, что 86 лет на семерых — слишком много. Ведь эти юноши ничего не сделали, а только что-то «планировали запланировать». Но говорить о невиновности, почти не имея информации, странно — материалы дела засекречены. А вот о том, насколько справедливо наказание, определенное судом, говорить надо. Тем более что в российской истории было похожее дело, и решение, принятое властями, привело к серьезным последствиям.
Это дело Буташевича-Петрашевского. О нем все слышали, потому что одним из участников кружка петрашевцев был будущий великий писатель Федор Михайлович Достоевский. Вместе с другими фигурантами его приговорили к «смертной казни расстрелянием». Приговоренных вывели на плац, надели на головы мешки, взвели курки. И в последний момент Николай I заменил казнь на каторжные работы. Достоевский, правда, на эшафот не поднимался. Он был во второй партии. Позднее он опишет свои впечатления в романе «Идиот».
В истории нашей страны был удивительный человек — Иван Петрович Липранди. Его отец — итальянец испано-мавританского происхождения, а мать — русская баронесса из купеческой среды. Липранди не мог похвалиться знатным происхождением, но был человеком невероятной храбрости. Первую контузию от разорвавшегося ядра он получил в 18 лет на русско-шведской войне. Воевал и против Наполеона в военной разведке, был ранен под Смоленском, видел пожар Москвы и выводил к своим заблудившегося и больного поэта Жуковского. Ему не было двадцати пяти, когда в Париже он окончил войну подполковником, хотя начинал простым поручиком.
Липранди служил главой контрразведки парижского гарнизона, под его началом состоял знаменитый Видок, из преступников переквалифицировавшийся в следователи. Липранди был гением агентурной работы. Позже он стал замечательным специалистом по Турции, потому что понимал, что наступает эпоха русско-турецких войн — и впоследствии участвовал в этих войнах, проявив чудеса храбрости и профессионализма.
В молодости был очень большим вольнодумцем, на пирушках пил по тогдашней моде за здоровье цареубийц, участвовавших в заговоре против Павла I. Был арестован по делу декабристов, сидел в Петропавловской крепости в одной камере с Грибоедовым, но их обоих отпустили за недостаточностью улик.
Потом воевал против польских повстанцев, дослужился до генерала и в достаточно нестаром возрасте ушел в отставку, женился и удалился в имение.
А в середине 40-х годов XIX века его снова потребовали на службу в министерство внутренних дел и поручили изучать сектантство в Петербурге. Липранди составил монографию о сектах, которая долгое время была засекречена и нигде не публиковалась. Потому что Липранди выяснил, что правительство не знает истинного положения дел, считая, что сектанты — это только необразованные крестьяне. А на самом деле в секты были вовлечены дворяне, купцы, офицеры и даже сотрудники полиции. Липранди считал, что бороться с сектами исключительно силовыми методами бесполезно, потому что уже тогда он понял, что противостоять идеологии можно только другой идеологией. Он писал: «Насильственные понуждения в делах религии только усиливают упорство и фанатизм». Это был гениальный вывод для того времени. Когда он закончил свою аналитическую справку по сектам, министр внутренних дел, генерал Перовский (та самая Софья Перовская была его внучатой племянницей, но в середине сороковых она еще даже не родилась), поручил ему заняться известным в городе кружком петрашевцев.
На самом деле этот кружок был скорее модным салоном. На тот момент Буташевичу-Петрашевскому было 27 лет, взгляды он имел самые либеральные. «Наше смрадное отечество, где нет возможности не говорю думать, а даже дышать по-человечески», – так этот чиновник, который служил в министерстве иностранных дел, говорил о России. Его отец был лейб-медиком, на руках которого скончался после ранения на Сенатской площади генерал Милорадович. Семья была очень богата. Михаил Буташевич-Петрашевский — кстати, крестник императора Александра I – получил в подарок от папеньки половину огромного доходного дома, на средства с которого и устроил свой либеральный кружок. Петрашевцы собирались и гундели про «смрадное отечество» и про то, что «надо что-то делать». И при этом очень много пили и в больших количествах вызывали проституток.
Липранди подошел к делу как военный разведчик. Он внедрил в кружок особого агента, с убеждениями, переболевшего либеральной болезнью, про которого писал: «Такого агента за деньги не купишь». Через агента Липранди подсказал петрашевцам идею связаться с людьми с Кавказа. А это было совсем не хорошо, все равно, что сегодня брать деньги у ЦРУ. В кружке состояло несколько офицеров, которые тем самым нарушали присягу верности государю императору. В их числе — отставной поручик Федор Достоевский. Собственно, наличие этих нескольких офицеров-дворян и позволило судить петрашевцев военным судом.
Но Липранди был категорически против того, чтобы их задерживать и судить. Он писал Николаю I в своей аналитической записке: «В большинстве молодых людей очевидно какое-то радикальное ожесточение против существующего порядка вещей, без всяких личных причин, единственно по увлечению мечтательными утопиями, которые господствуют в Западной Европе и до сих пор беспрепятственно проникали к нам путем литературы и даже самого училищного образования». Шел сентябрь 1849 года. А в 1848 году по Европе прокатились революции. Николай I очень боялся, что они перекинутся на Россию. И император не прислушался к аргументам Липранди, который говорил, что не надо делать петрашевцев мучениками.
К тому же Дубельт, который сменил Бенкендорфа на посту начальника охранки, очень плохо отнесся ко всей этой истории. Он воспринял расследование Липранди как попытку пошатнуть его положение. Дело в том, что жандармы не отнеслись серьезно к Буташевичу-Петрашевскому. А относиться серьезно к нему было очень сложно. Наружное наблюдение, например, однажды зафиксировало, как он переоделся в женское платье и пошел в таком виде в Казанский собор. Там он отстоял службу, прикрывая бороду веером. Одно из главных требований этого «революционера» – отменить запрет на курение на улицах Санкт-Петербурга. Радикально, не правда ли?
Но император лично дал отмашку вязать всех, и жандармы не подвели — в первую же ночь взяли больше сорока человек.
Вина петрашевцев была не только в том, что они вели злонамеренные разговоры и называли Николая I «Богдыханом», на что он очень обижался. Участники кружка установили связи с мятежными горцами и с поляками, а еще приобрели печатный станок, что по тем временам было заявкой на куда более серьезные преступления. Липранди так их жалел, что этот печатный станок от следствия спрятал. Дубельт, желая принизить заслуги полиции, разоблачившей петрашевцев, писал: «Всего бы лучше и проще выслать их за границу. Пусть их там пируют с такими же дураками, как они сами. Право, такое наказание выгнало бы всякую дурь и у них, и у всех, кто похож на них. А то крепость и Сибирь, — сколько ни употребляют эти средства, все никого не исправляют; только станут на этих людей смотреть, как на жертвы, станут сожалеть об них, а от сожаления до подражания недалеко». Липранди оценивал ситуацию похожим образом: «Ныне корень зла состоит в идеях, и я полагаю, что с идеями нужно бороться не иначе, как так же идеями. В таких случаях наказание за политические преступления оставляет весьма неблаговидное впечатление в народе. Далее я молчу». И Липранди ничего не оставалось, как молчать, потому что за всю эту историю его отправили в отставку. Петрашевцев арестовывали жандармы: шестнадцать человек из сорока схваченных ими отправились с эшафота на каторгу.
На основе записей Липранди по делу Буташевича-Петрашевского уже в 70-х годах XX века был составлен учебник для советской школы милиции. Липранди во многом опередил свое время. Например, он предлагал учредить школу шпионов, чтобы следить за умонастроениями в университетах, потому что считал, что идеи страшнее конкретных деяний. Парадокс в том, что николаевская элита считала его выскочкой и не приняла ни его идей, ни его самого.
Петрашевцы были какой-то пародией на марксистов. Но сказать, что их не за что было судить, тоже нельзя. Как и назвать их приговор справедливым. Они никого не убивали, ничего не взрывали, просто бухтели, по большому счету. Но количественное накопление рано или поздно дает качественный скачок. Николай Павлович очень хорошо помнил, что декабристы тоже много лет только трепались и болтали. Но окончилось все кровью. Прав или не прав был Николай, когда отправил петрашевцев не в ссылку, допустим, а на каторгу?
Страна уже подошла к опасному пределу. Позже, уже после дела Буташевича-Петрашевского, в либеральной среде стало модным высказывать открытые симпатии к народовольцам. Когда Веру Засулич оправдали судом присяжных, зал рукоплескал. Но ведь она стреляла в генерал-губернатора, а это чистой воды терроризм. Получился разрыв между законностью, справедливостью и общественным долгом. Который неизбежно приводит к революционному взрыву и кровавому кошмару. Петрашевцы лишь посеяли зубы дракона, а в 1861 года царь-освободитель сделал революцию окончательно неминуемой. Его реформы были необходимыми, но недостаточными и запоздалыми.
Я боюсь революций. Хотя бы потому, что, когда анархисты с прекрасными лицами отправятся жечь машины, они сначала придут к обычным людям, потому что до воротил и олигархов им будет не добраться. А жечь кого-то надо, причем срочно! Им же хочется, чтобы прекрасная Россия будущего наступила уже завтра.
Так прав ли был император? Эта история не имеет однозначного и простого ответа, который всех удовлетворит. Я думаю, что Николай I принял неправильное решение. Но трагедия в том, что правильного решения в деле петрашевцев просто не было. Никак не реагировать, наверное, было невозможно. Выслать за границу по рецепту Дубельта — боюсь, этого бы тоже не поняли, посчитали бы поощрением смутьянства, эдак такие кружки пошли бы, как грибы после дождя… Жестокий разгром странного салона петрашевцев не намного отдалил наступление народовольческой эпохи. И, не будем забывать, что эти прекрасные молодые люди все-таки, после нескольких попыток, убили царя-освободителя, любимого сына Николая I.
Когда-то мой любимый писатель Леонид Юзефович привел очень сильный аргумент — тогда, правда, разговор шел о наших отношениях с Украиной, но он годится и к этой теме. «Что такое настоящая греческая трагедия? Это когда нет решения, которое удовлетворит всех, поскольку у каждой стороны своя правда. Антигона хочет похоронить своего брата Полиника, это ее право и обязанность, как сестры. Но Креонт, царь Фив, не может допустить его похорон — тело изменника Полиника должно валяться непогребенным, пока его не сожрут звери и не склюют птицы. Царь обязан так поступить, имеет полное право».
Думаю, какое бы решение по делу «Сети» не было бы принято (или, предположим, пересмотрено), обязательно недовольной останется значительная часть общества. Все эти исторические аналогии пугают и откровенно расстраивают. Надеюсь, не только одного меня.
Андрей Константинов
