«Гори синим пламенем этот стадион и весь ваш футбол». Как 63 года назад бунтовал футбольный Ленинград

Одна из самых мрачных страниц в истории отечественного футбола была написана в этот день 63 года назад в Ленинграде, на стадионе имени Кирова. О том, как произошел ставший легендарным ленинградский футбольный бунт, отделу спорта «Фонтанки» рассказали непосредственные очевидцы и участники тех драматических событий — футболист Станислав Завидонов, музыкант Давид Голощекин, шахматист Борис Спасский и другие.

Матч чемпионата СССР «Зенит» — «Торпедо» 14 мая 1957 года на стадионе имени Кирова закончился разгромом хозяев со счетом 1:5. Москвичи во главе с Эдуардом Стрельцовым тогда были объективно сильнее, но беспомощность «Зенита» все равно оказалась для ленинградцев неожиданностью. Печальный результат вместе с социальной напряженностью (государство только что отсрочило выплаты по своим займам у населения на 20 лет), недовольство милицией (ходили постоянные слухи о произволе органов) и свободное распитие крепких спиртных напитков прямо на трибунах вылились в одни из самых массовых беспорядков в истории отечественного футбола. По итогам тех событий пострадали 107 человек, 140 было задержано, из них реальные сроки получили 16.

«Милиционер сидел с окровавленной головой возле раздевалки»

Единственный участник того матча, доживший до наших дней, Станислав Завидонов — бывший полузащитник «Зенита». Сейчас ему 85 лет.

— Я не сразу заметил, что какой-то болельщик встал на ворота вместо Фарыкина, — признался Завидонов. — Все-таки у нас были другие задачи на поле в тот момент. Вообще на происходящее вокруг в тот момент я обращал внимания мало. Понятно, что болельщики были недовольны нашей игрой. Счет никого не устраивал. Уехать было очень сложно. Только ближе к полуночи нам удалось это сделать.

— Марк Гек рассказывал, что болельщики пытались прорваться в раздевалку и требовали выдать им Алова и Фарыкина.

— Не помню такого. Мы спокойно переодевались. Кажется, что кто-то пригнал машину прямо к раздевалке, чтобы уехать. Помню еще, что парк, по которому мы проезжали, весь был заполнен болельщиками, которые уходили со стадиона, хотя время было уже позднее. Нам всем спокойно разрешили проехать. Не было такого, что кого-то не пускали или еще чего-то подобного.

— Испытывали чувство страха?

— Когда уже в раздевалке оказались, мы поняли, что ничего сверхопасного не будет. Нам, конечно, что-то там кричали, пока мы уходили с поля, но прямой агрессии не было.

— По свидетельствам многих очевидцев, болельщики вели себя довольно агрессивно. Некоторым милиционерам даже разбили головы.

— Это было. Один сидел с окровавленной головой возле нашей раздевалки. Это, наверное, был самый страшный момент для меня. Возможно, нас не тронули потому, что мы вели себя тактично, не отвечали на оскорбления.

— По одной из версий, ваш вратарь Фарыкин, у которого всегда были проблемы с алкоголем, вышел на матч пьяным. Отсюда и пять пропущенных мячей.

— Это глупость чистой воды. Он был в нормальном состоянии. Другое дело, что сыграл он сам по себе неудачно. Слишком много пропустил. Да и вообще не припомню, чтобы он как-то уж особенно много пил. Как вы себе представляете, чтобы футболист вышел на поле пьяным? Сказок каких-то наслушались.

— Читал еще, что в команде после игры был серьезный разбор полетов.

— Естественно, потом мы разбирали эту игру, но какого-то жесткого выяснения отношений не было.

— Что-то для вас изменилось в организации домашних матчей после этого инцидента?

— Ничего особенного. Не было такого, что мы стали как-то бояться или остерегаться болельщиков.

«Как сейчас помню то состояние тревоги»

Одним из болельщиков на трибунах стадиона имени Кирова в тот день был 13-летний мальчик Давид Голощёкин, ныне — джазовый мультиинструменталист и композитор, народный артист Российской Федерации. Он ходил на домашние матчи «Зенита» с шести лет — сначала, естественно, с родителями, потом уже самостоятельно. Так что к 13 годам его можно было назвать заядлым болельщиком.

— Я купил билет на тот матч заранее где-то в театральных кассах, — вспоминает теперь уже 75-летний Голощекин. — Процентов на 90 стадион был заполнен. Я сидел где-то в середине. Почти в самом конце матча какой-то нетрезвый человек вышел к воротам и стал что-то говорить нашему вратарю. Он чуть ли не хватал Фарыкина. Туда сразу же бросилась милиция и стала хулигана довольно жестко тащить, раздавая по ходу тумаки. А гражданин хоть и был сильно пьян, но упирался серьезно. Его тащили пять или шесть милиционеров. А надо сказать, что в ту пору на стадионе было немало подвыпивших людей. Прямо на трибунах пили не только пиво, но и водку. И вот в тот момент, когда вытаскивали этого гражданина с поля, толпа из подвыпивших болельщиков бросилась на милиционеров и стала отбивать своего. Сначала это было 10–15 человек, но затем к ним присоединились еще люди с трибун. И пошла уже настоящая драка. Многие стали уходить со стадиона, потому что творилось что-то невообразимое для советского человека. Ну и я тоже побежал оттуда, потому что стали летать бутылки. Было довольно страшно. И я побежал вместе со всей толпой обратно до трамвайной остановки на кольце.

— Случались ли до того дня какие-то стычки на трибунах?

— Как я уже говорил, я ходил на матчи с шести лет и никогда ничего подобного не было. Ну кричали что-то, бывало, и нецензурно выражались, но до рукоприкладства никогда не доходило. Это был такой опыт, который запомнился мне на всю жизнь. Я как сейчас помню то состояние тревоги. Это было что-то невероятное, когда толпа побежала отбивать у милиции этого несчастного человека. Если сначала это были 10–15 человек, то уже через минуту — сотни. Драка была жестокая. Для обычных людей это было шоком. Такого никто не ожидал, и к этому никто не привык.

— Некоторые современники отмечали, что авторитет у милиции в то время был крайне низким.

— Ну тут я ничего не могу сказать. Мне было 14 лет, и соприкосновений с милицией никаких не было.

— В частности, за несколько дней до этого по городу якобы ходили слухи, что где-то кого-то милиционеры жестоко избили ни за что.

— Ну это было всегда. Честно говоря, я был частым свидетелем подобных сцен, потому что жил в доме, в котором находилось 27-е отделение милиции — угол Ракова (сейчас это Итальянская) и Садовой. Видел, как избивали людей, тащили. Но в основном это были подвыпившие.

— Родители обсуждали произошедшее на стадионе?

— Естественно, я им сразу все рассказал, как только вернулся домой. Они тоже удивились. Ну поохали, поахали, но не более того.

— На футбол после этого не запретили ходить?

— Честно скажу, после этого я сам долго не хотел ходить, потому что было состояние опасения, как бы такое не повторилось. Наверное, где-то год не был на футболе. Потом там приняли более жесткие меры безопасности, в первых рядах значительно прибавилось милиции, и даже солдат привлекали. Спокойно выскочить на поле уже не было возможности.

«Звери, зачем бляхами бить?!»

На трибунах было много студентов, в том числе с отделения журналистики филологического факультета Ленинградского университета. Среди них — 20-летний Борис Спасский, будущий 10-й чемпион мира по шахматам.

— Это был прекрасный весенний день, — вспоминает Спасский. — Я оказался на стадионе Кирова вместе со своей подружкой Авророй Алексеевной Филипповой, с которой мы учились на отделении журналистики филологического факультета Ленинградского университета. Кроме нас был еще Алексей Петрович Самойлов (журналист и историк. — Ред.), тоже из нашей же группы. Леша всегда знал о крупнейших спортивных событиях Ленинграда, поэтому присутствовать на матче «Торпедо» — «Зенит» для него было необходимо.

Поводом для беспорядков явилась, казалось бы, мелочь, но мелочь, которая сыграла большую роль. После окончания матча ленинградцы, конечно, были разочарованы, что «Зениту» не удалось совершить чудо. Вместо того чтобы спокойно покинуть трибуны, публика осталась на своих местах. И в этот момент один из болельщиков оказался на футбольном поле. Ему удалось подойти к воротам «Зенита», и между вратарем Фарыкиным и болельщиком завязалась какая-то потасовка. Вместо того чтобы спокойно отвести гражданина в отделение и там решить этот нехитрый вопрос, милиция пустила в ход кулаки. Болельщик ответил. Начались маленькие потасовки между милицией и публикой. Чтобы выйти со стадиона, надо было проходить через внутренние ворота. И вот публика стала их штурмовать, чтобы выйти наружу.

После того как болельщики вышли наружу, потасовки продолжились. В опасности оказались даже автомобили, которые были запаркованы недалеко. Я успел в это время сказать своей подружке: «Аврора, пока дело еще не началось, давай-ка отсюда спокойно смоемся». И нам удалось уйти. Я боялся, что начнут к ней приставать разгулявшиеся зрители.

Но было еще одно важное обстоятельство, которое подогрело эти беспорядки. Когда начались эти первые симптомчики, то диктор растерялся и стал призывать публику к порядку, все время спекулируя на имени Кирова. А для ленинградцев это больной вопрос. И вместо того, чтобы успокоиться, публика, наоборот, стала возбуждаться от этих речей. Тогда диктор предупредил всех, что вызывать будут не только городскую милицию, но и воинские части. Но это только еще добавило жару.

Нам удалось благополучно удрать со стадиона. То же самое сделал Алексей Петрович Самойлов. Никто не пострадал из нас. Ничего подобного я больше не видел, но само это событие произвело на меня грустное впечатление. Почему? Объясню. Некоторые свидетели революции говорили, что это было время всеобщего умопомрачения. Люди не могли прийти в себя. Это был хаос. И здесь то же. Было заметно, что управление потеряно. Это был совершенно бессмысленный бунт.

В свою очередь Алексей Самойлов утверждает, что будущий 10-й чемпион мира по шахматам сам едва не бросился в драку.

— Борис Васильевич Спасский тоже рвался в эту кучу малу, — говорит Самойлов. — Вообще человек он спокойный, но мог завестись. Вот мы стоим, смотрим на все происходящее, и он вдруг говорит: «Мы должны идти туда!» Я его вразумил: «Ты хочешь, чтобы тебе тоже голову разбили? Мы не должны в это соваться». Но один из наших туда все равно побежал, но быстро вернулся: «Правильно делаете, что туда не идете. Там творится настоящий ужас». И я говорю: «Мы сейчас спокойно уходим пешком». Первые три остановки мы прошли. Потом сели все-таки в трамвай и видим, что у кого-то из пассажиров кровь идет из головы. Кондукторша причитала: «Боже мой, боже мой, какие звери, зачем бляхами-то бить?!» А почему бляхами-то? Потому что это были курсанты военно-морских училищ. То есть мы правильно пропустили первые остановки: солдаты врывались в трамваи и автобусы, идущие с Крестовского острова, и лупцевали своих соотечественников.

О произошедшем на стадионе имени Кирова 14 мая 1957 года почти ничего не было известно еще очень долго. Сразу после матча в спортивной прессе опубликовали только сухие отчеты об игре. 2 июня в «Ленинградской правде» вышла заметка о 16 хулиганах, «устроивших скандал на трибунах и поле стадиона», и о том, что их дела переданы прокуратурой в Ленинградский городской суд. Уже 18 июня в том же издании без каких-то подробностей было опубликовано решение суда. Все 16 получили реальные сроки. Больше всех досталось Ю. Гаранину (8 лет), В. Клау, П. Павлову, А. Петрову (по 7) и В. Александрову (6 лет).

В 1996 году молодой журналист Михаил Григорьев заинтересовался темой и с удивлением обнаружил, что никто из старших коллег до него не пытался восстановить картину произошедшего.

— Тогда еще выходил журнал «Виват "Зенит"», редактором которого был Борислав Михайличенко, — вспоминает Григорьев. — И мы оба что-то слышали об этих беспорядках, но толком никто ничего не знал. И он сказал: давай займемся. А там как раз в 97-м году было 40 лет после этих событий. В архиве суда мне дали копию приговора на 16 страницах. Самого дела уже не сохранилось. Там довольно подробно всё было расписано, в том числе имена осужденных с датами рождения. А тогда еще работала справочная служба, в которой можно было за какие-то копейки узнать адрес человека, которого ты ищешь. Таким образом, я нашёл троих осужденных — Клау, Матюшкина и Ниелова. И такой парадокс, что только Клау оказался настоящим уголовником.

По словам Григорьева, у Ниелова не было ноги до колена — ее отрезали во время войны. После матча он просто присел отдохнуть на скамейку, и его там повязали. Матюшкин просто из любопытства стоял рядом с дерущимися. Он тоже был инвалидом — не сгибалась рука. А его обвиняли в том, что он палкой пытался ударить по голове командира взвода милиции. На Ниелова дружинники тоже сначала дали показания, что он дрался с ними с дубиной, но потом решили, что говорить такое про инвалида без ноги как-то совсем глупо, и в итоге обвинили его только в подстрекательстве: выражался нецензурными словами, призывал ломать ворота и бить стекла.

— А сначала всем арестованным хотели дать 58-ю статью — контрреволюционный мятеж, — рассказывает Григорьев. — Тем более что были свидетельства, что Гаранин якобы кричал «Делай вторую Венгрию!». Ему, кстати, и дали больше всех. Но тут в Ленинград приехал Хрущев и заявил на пресс-конференции для иностранных журналистов, что в СССР нет политзаключенных. Всем «контрреволюционерам» быстренько заменили статью на «хулиганство», кому-то злостное, кому-то мелкое. А потом их и вовсе амнистировали.

На всех троих события 1957 года повлияли по-разному. Клау, когда журналист встретился с ним в 1996 году, жил в коммуналке на Васильевском острове. Он выглядел совсем плохо, хотя ему не было еще и 60 лет.

— Он кашлял непрерывно, наверное, от туберкулеза, — вспоминает Григорьев. — Испитый, нездоровый вид. Такой воришка-неудачник с кучей судимостей еще до бунта на Кирова. Когда его на допросе по делу о бунте начали избивать, он сразу признался во всем. Я его спрашивал: «Вы за «Зенит»-то болели?» Он отвечал: «Не особо. Просто ходил на стадион, чтобы с друзьями выпить». Он жил один, у него никогда не было семьи. Жаловался мне на маленькую пенсию. Жил в крошечной комнатке в коммуналке. Запущенная обстановка: ободранные обои, старая потрескавшаяся этажерка. Я вообще удивился, что у него была какая-то жилплощадь. Даже во время нашей встречи он был выпивши. Уходя, я дал ему на пиво. Года через два он умер.

Матюшкин жил в хрущевке на улице Карпинского. На вид — обычный советский пенсионер. Одет более или менее нормально.

— Он так рассуждал о той истории: «Ну да, ну забрали. Ничего страшного. Меня же потом амнистировали, выпустили», — говорит Григорьев. — Потом тоже женился, работал кем-то. Даже на футбол потом продолжил ходить.

Ниелов жил в районе метро на Ветеранов, в приличной квартире. На момент приговора он уже был женат, с детьми. Даже находясь в колонии, он присылал семье какие-то деньги, которые ему начисляли за работы.

— То есть если для Клау это была естественная история, то для Ниелова — потрясение на всю жизнь, — делится впечатлениями от встречи с ним Григорьев. — Он рассказывал, что испытывал такое чувство несправедливости, что писал жалобы Ворошилову с требованием амнистировать и пересмотреть его дело. После освобождения он вернулся к работе сапожника. На «Зенит» больше никогда не ходил. На прощание сказал мне: «Гори синим пламенем этот стадион и весь ваш футбол».

Ленинградский футбольный бунт имел ряд последствий. По неофициальной версии, в том числе и в связи событиями 14 мая 1957 года, советская милиция получила дополнительные секретные инструкции по проведению массовых мероприятий. В частности, правоохранительные органы начали прогнозировать количество зрителей, а к спортивным сооружениям в дни футбольных матчей заранее стягивались милицейские резервы. На самом стадионе имени Кирова была ограничена продажа алкоголя. Косвенно благодаря футбольным беспорядкам появился в 1958 году кинофильм с Леонидом Харитоновым «Улица полна неожиданностей». По сюжету молодой сержант защитил будущего тестя от хулиганов и убедил его в достоинствах советской милиции. Картина была призвана создать позитивный образ советского милиционера.

Артем Кузьмин, «Фонтанка.ру»