«Я не хочу хоронить свою маму как собаку». В петербургском суде — первое дело о несогласии с коронавирусным обрядом (фото)

«Моя мама умерла 9 апреля. Ее тело находится в морге по сегодняшний день. Мне не дают ее похоронить». Это начало письма петербурженки Ирины Евгеньевны. Вместе с мамой они пострадали не от эпидемии. Они стали жертвами борьбы с коронавирусом.

В Петербурге подан первый иск, где оспаривается алгоритм погребения умерших от COVID-19. По формальным причинам заявление оставлено без движения. Суд увидел процессуальные неточности, постановил их устранить и обратиться заново. Срок — до 25 мая. К этому времени уже пройдет 40 дней со дня смерти Нины Яковлевны. По прогнозам «Фонтанки», за этим иском грядут другие — с каждой смертью в городе растет количество несогласных с тем, как приходится хоронить близких.

По официальным данным на 15 мая, в Петербурге от коронавируса скончались 74 человека. От внебольничной пневмонии с начала марта умерли почти 700, следует из губернаторского доклада. Это лишь приблизительное число людей, для которых городским Роспотребнадзором разработан особый маршрут последнего пути. Приблизительное — потому что алгоритм распространяется даже на тех, у кого ковид не установлен.

С марта, когда эпидемия пришла в Россию, скептики на разных уровнях требовали от Минздрава приравнять к коронавирусу все пневмонии. Приравняли. И вот она — обратная сторона. В редакцию поступают десятки обращений от горожан, чьи близкие скончались в «коронавирусных» больницах. COVID-19 не был обнаружен ни при жизни, ни после смерти, но на всех единый алгоритм, который был описан «Фонтанкой» ранее. Он предусматривает обязательное вскрытие, личное разрешение санврача на погребение по специальным правилам, далее закрытый гроб отправляется спецтранспортом на кладбище или в крематорий. Между этими этапами проходит несколько дней, а то и недель. Если соглашаешься на кремацию, урну выдадут через 7–10 дней. На это идут многие, так как специальных условий для обращения с прахом нет. В остальных случаях из «коронавирусной» больницы только два последних пути: Новое Колпинское и ломоносовское кладбище «Илики».

Согласно предписанию главного санврача Петербурга Натальи Башкетовой, запрещены любые ритуальные церемонии, включая прощание и отпевание. Как рассказывают «Фонтанке» родственники, иногда работники морга или ритуальной службы поддаются уговорам, разрешают проститься с открытым гробом, сфотографировать и постоять в сторонке на кладбище.

Директивная локация неудобна практически всем, ее целесообразность непонятна абсолютно никому. За два месяца ни на одном из официальных сайтов Роспотребнадзора или Смольного, ни в одном интервью властями не предпринято даже попытки объяснить, с какой целью в Петербурге инфицированных хоронят обособленно. Этого условия нет в рекомендациях ВОЗ, оно не прописано в российском законодательстве. Таких правил нет в Москве, нет в мире. Напротив, и во время пандемии там стараются уважать человеческое горе, желание последний раз увидеть близкого, пусть даже на фотографии.

В Петербурге же эта тема — табу. Словно если публично не говорить о смерти, то никто не обратит внимания на недельные очереди в крематорий, никто не заметит, как заполняются выделенные под коронавирус участки на кладбищах.

Почти 800 смертей за 2,5 месяца — это много или мало для пятимиллионного Петербурга, где и в докоронавирусные времена умирало в среднем по 160 человек в день? (Общее количестве умерших в сутки, на основе данных Петростата за 2014–2018 годы. — Прим. ред.) 800 особенных похорон. 800 личных трагедий.

У «Фонтанки» есть минимум шесть схожих по содержанию историй петербуржцев. На примере Ирины Евгеньевны мы попытаемся показать, что происходит с теми, кто попадает под руку безжалостной машины по борьбе с заразой коронавирусной.

«Последний раз я видела маму 9 марта, — рассказывает Ирина Евгеньевна. — 26 марта у мамы началось воспаление лёгких, и ее отправили в 4-ю больницу СПб (Северный пр., 1), инфекционную по коронавирусу. Здесь сделали анализ на коронавирус, он был отрицательный. Потом мама умерла. 9 апреля».

Нина Яковлевна долго болела. К 83 годам второй инсульт парализовал ее, лишил речи. Последние полтора года она жила в психоневрологическом диспансере.

Это было серьезной помощью для ее дочери Ирины Евгеньевны, инвалидность и пенсионный возраст которой не позволяли обеспечить должный уход на дому. Обычная история обычной семьи. Ежедневные поездки к маме, робкая радость от видимых улучшений и попытки не думать о понятном финале. В феврале 2020 года случился третий инсульт. Еще через месяц в Петербург пришел коронавирус и установил свои правила. В апреле Нины Яковлевны не стало.

«Вам не обязательно описывать все мои абсолютно бесплодные усилия что-то предпринять, чтобы как-то помочь маме, — говорит Ирина Евгеньевна. — Зато стало понятно, как хорошо заботятся о своих пациентах в этой больнице. Как их выхаживают и возвращают к жизни».

10 марта психоневрологический диспансер закрыли на карантин, 26 марта у Нины Яковлевны началось воспаление лёгких, и её отправили в 4-ю городскую больницу (им. Св. Георгия), перепрофилированную на прием инфицированных коронавирусом.

Последние две недели «Фонтанка» по нескольку раз в день разговаривала с родственниками пациентов, умерших в Покровской больнице, в больнице Святого Георгия, в Госпитале ветеранов войн и считает важным опубликовать выжимки из монолога Ирины Евгеньевны. Потому что догадываемся — здесь многие узнают свою беду.

«В больницу меня не пускали. Поговорить с врачом можно было по многоканальному телефону. Телефон один, единственный на всю больницу, только по нему и только через оператора можно общаться; общаться можно только с лечащим врачом, только с 15 до 16 часов.

(…) Врач общался примерно так: «У больной состояние средней тяжести, до свидания».

Еще разрешалось передать передачу: памперсы, средства гигиены, специальную еду (для гастростомы).

(…) Ежедневно с 9 часов утра по тому же многоканальному телефону у оператора можно было узнать состояние больного. Называешь отделение, номер палаты и фамилию. И получаешь один и тот же ответ: «У больной состояние средней тяжести, температура 36 и 4, до свидания».

(...) Однажды мне всё же удалось разговорить доктора, и из этого разговора стало понятно, что он, лечащий врач мамы, похоже, даже не видел свою пациентку, так как не знает, что у мамы в желудок вшита гастростома.

Ещё мне пришлось купить и принести в больницу противопролежневый матрас, так как на маму матраса не хватило, и её, парализованную и обездвиженную, несколько суток (пока я выясняла про этот матрас, покупала и доставляла его) оставили лежать без такого специального матраса. Может быть, вы не знаете, но постоянное лежание без возможности просто повернуться причиняет сильную боль. Противопролежневый матрас уменьшает её, обеспечивая непрерывный массаж.

(…) Мама долго и мучительно умирала, брошенная всеми, а главное, она думала, что это не все её бросили, а что это я её бросила. Но она всё равно ждала меня, ждала сколько могла. Безнадёжно.

Но и после смерти издевательства продолжаются.

(..) Надо отметить очень странный факт. 9 апреля мне позвонила заведующая отделением, где лежала мама, и сказала, что мама умерла, а я должна приехать завтра, 10 апреля, позвонить заведующей и идти в морг. Я приехала, позвонила. После чего мне вынесли вещи мамы, включая майку и халат, в которых она умерла. Ещё выволокли тот самый противопролежневый матрас, именно выволокли — его даже не сдули — и поместили в большой чёрный грязный мусорный мешок. Все это буквально совали мне в руки. Я отказалась брать вещи.

Всё это происходило в холле инфекционной по ковиду больницы. В этот холл никого не пускали, даже когда люди приносили передачу для своих родственников. (Передачи надо было класть в два мешка, так как они обрабатывались дезинфектором, и оставлять в «предбаннике» между двумя дверями, в больших магазинных телегах.)

После этого у мамы обнаружили ковид. Якобы ковид. Якобы обнаружили».

Свидетельствующий о неуверенности союз «якобы» употреблен Ириной Евгеньевной неслучайно. После смерти Нины Яковлевны был взят обязательный анализ. Следите за хронологией: 10-го взяли, 14-го был результат, 17-го апреля выдали лист бумаги со штампом «Обнаружено», 23-го санврач Башкетова подписала разрешение хоронить в цинковом гробу, а 24-го она же изменила собственное предписание и отменила для петербуржцев цинк. Тем же документом глава городского Роспотребнадзора конкретизировала, что погребению в плотно закрытых гробах подлежат исключительно «инфицированные новой коронавирусной инфекцией».

А на бумажке со штампом, что выдали Ирине Евгеньевне, написано «Направление селекционного материала для лабораторного исследования на грипп». Это не ошибка. В распоряжении «Фонтанки» есть еще несколько подобных направлений и там как раз четко прописано — «на COVID-19». Но когда и посмертный анализ не показывает коронавирус, родственникам отказываются выдавать тело. Помимо Ирины Евгеньевны, у редакции есть контакты еще троих семей, которые столкнулись с аналогичным.

«Таким образом, при жизни у мамы не было ковида, умерла она не от ковида. В медсправке о смерти указана причина смерти: пневмония и инсульт (хотя должно быть наоборот: инсульт и поэтому пневмония). После смерти нет ковида, есть грипп. Но меня убеждают, что после смерти у неё обнаружен ковид, поэтому надо получить разрешение на захоронение», — не может понять Ирина Евгеньевна.

15 мая — тридцать шестой день с момента смерти ее матери. То, что справку-разрешение от санврача Башкетовой выдали через две недели, это сравнительно быстро. По идее, она могла бы управиться до майских праздников. Но Ирина Евгеньевна уперлась. «Я не хочу хоронить свою маму как собаку: в закрытом гробу, чем-то обсыпанную и на каком-то кладбище на выселках», — говорит она. Желание попрощаться с мамой по-человечески затянуло ее в спираль государственно-чиновничьих взаимоотношений. Майские праздники парализовали и без того вяло работающую систему и добавили пекла в личный ад Ирины Евгеньевны.

24 апреля она обратилась в суд. Суть иска — нарушение права на захоронение. Логика по-человечески понятна: «Даже если на следующий день после смерти всё же обнаружили именно ковид, хотя материал для анализа был направлен для исследования на грипп, то теперь, на сегодня, когда прошёл целый месяц после смерти мамы, никакого ковида у неё уже нет (что подтверждают и в морге), и поэтому я могу попрощаться с ней — увидеть её в открытом гробу, пригласить батюшку отпеть её и опустить гроб в могилу на кладбище, на котором мама ещё при жизни завещала себя похоронить». Но получится ли найти человеческое в структурах госвласти — в этом пока уверенности нет.

Иск был зарегистрирован Выборгским райсудом 6 мая, 12-го числа судья Олеся Матвейчук оставила его без движения, выделив почти две недели, чтобы оплаченный Ириной Евгеньевной юрист сумела сформировать пакет документов в соответствии с требованиями Гражданского кодекса. В частности, необходимо предоставить письменные доказательства того, что Ирине Евгеньевне отказывают в выдаче тела. Такую бумагу оказалось невозможно получить. Все поданные по удаленке жалобы — начальнику морга, в комздрав, Роспотребнадзор, прокуратуру — остались без ответа. 13 мая Ирина Евгеньевна приехала в канцелярию морга на Северном проспекте, 1, чтобы получить нужный для суда документ.

«В приеме моего заявления о выдаче мне тела мамы было отказано категорически, — рассказывает она. — Отказались даже написать на заявлении, что морг не уполномочен принимать какие-либо заявления. Мало того, была вызвана полиция! Так как мы своими просьбами мешаем работать моргу».

На официальных сайтах органов власти не опубликовано ни одного документа, разъясняющего, что нужно делать и куда обращаться. На «горячей» коронавирусной линии Смольного «122» у каждого волонтера своя методичка, на одни и те же вопросы они могут отвечать по-разному и не всегда достоверно. Например, Виктория в разговоре от 13 мая убеждала корреспондента «Фонтанки», что хоронить коронавирусных нужно только «в деревянных гробах с герметичным металлическим вкладышем». Попытка уговорить девушку свернуть с фейконосного пути и перестать цитировать устаревшее предписание провалилась. «Только цинк», — настаивала оператор единой городской справочной службы Санкт-Петербурга.

И это лишь штрих абсурда, с которым приходится сталкиваться. Две недели подряд на личный мобильный корреспондента «Фонтанки» звонят разъяренные чиновничьим футболом горожане и узнают, что операторы городской справочной «122» продиктовали им номер журналиста, пообещав, что хотя бы там смогут ответить на вопросы по захоронению. (От автора: этот номер был опубликован на «Фонтанке» для горожан, использовать его в своих целях Смольному разрешения не давалось.)

В комитете по здравоохранению «Фонтанке» ответили, что идея специализированных участков под погребение принадлежит городскому Роспотребнадзору. На него же ссылаются и объясняя, почему под особые условия попадают не только инфицированные: «Все умершие в стационарах, перепрофилированных под прием больных с новой коронавирусной инфекцией (в независимости от того, подтвержден СOVID-19 при жизни или нет), исследуются на СOVID-19. Как при получении положительного, так и отрицательного результата анализа захоронение осуществляется после получения разрешения органа, уполномоченного осуществлять государственный санитарно-эпидемиологический надзор».

Этот официальный ответ не способен просветить ни по одному из накопившихся вопросов. Горячие линии Роспотребнадзора беспомощны не меньше консультантов Смольного.

«Фонтанка» направила свои вопросы руководству городской санитарной службы. Судя по реакции, мы тоже поставлены в режим ожидания. 19 мая будет 40 дней, как умерла Нина Яковлевна.

Юлия Никитина, «Фонтанка.ру»