Эпидемиологи создают модель развития COVID-19. Пока получается плохо (фото)

COVID-19 не дает себя анализировать. Что говорят существующие данные и цифры про будущее эпидемии коронавируса в России и мире, — «Фонтанке» рассказал соавтор исследования, с которым не согласен Смольный.

Когда Россию накроет «вторая волна» коронавирусной эпидемии, а человечество получит вакцину, и понадобится ли она в принципе. В чём риски открытия границ и какие секреты таит в себе динамика распространения заболевания. Об этом и о существующих способах поиска закономерностей COVID-19 «Фонтанке» рассказал эпидемиолог, научный сотрудник ФГБУ «НМИЦ онкологии им. Н.Н. Петрова» Минздрава России и Университета Тампере Антон Барчук. Эксперт объяснил, почему Смольный напрасно спорит с выводами исследователей, которые ранее заявили, что в Петербурге антитела к коронавирусу могут быть уже у каждого двадцатого гражданина.

— Антон, возможен ли математический анализ распространения эпидемии Covid-19? Почему в одной стране коронавирус распространяется быстрее, а в другой медленнее?

— В случае с Covid-19 на сегодняшний день мы постоянно упираемся в то, что некоторые вводные для математических моделей специалистам до конца неизвестны. Моделей много, но они частично базируются на допущениях и экспертной оценке, а не на точных данных, риск ошибки в которых минимален. Кроме того, при сравнении разных стран у нас появляется много других переменных, касающихся особенностей этих стран, которые нам также могут быть неизвестны. Например, число контактов между людьми внутри страны, которое было до начала эпидемии. Передача вируса очень сильно зависит от того, как контактируют люди. Это паттерны поведенческих характеристик целых популяций. Если в Италии люди привыкли контактировать друг с другом чаще, то, например, в Финляндии или в Северных странах люди меньше контактируют друг с другом и вне эпидемии.

— Редкие северные «обнимашки»?

— Грубо говоря, да. По данным исследования 2008 года для 8 европейских стран, количество контактов сильно отличалось в разных странах. Суть таких исследований проста: люди какое-то время вели дневники своих ежедневных перемещений и контактов — внутри семьи, с друзьями, на работе, на улице. Ну, например, в Италии в среднем люди сообщали о 20 контактах в день, тогда как Германии только о 8. При этом в Финляндии люди старше 70 лет очень редко общались с кем-то за пределами своей возрастной группы.

Даже в России есть подобное исследование, но оно всего одно и сделано в Томске. Не уверен, что среднее число контактов в Томске можно экстраполировать на всю страну. Уверен, что у нас есть различия между регионами.

Не менее важным аспектом является размер городов. Понятно, что в крупных городах между людьми больше контактов. Люди ездят в общественном транспорте, особенно в метро. Это базовые вещи, которые можно осмыслить ещё до начала эпидемии, до прихода вируса. К сожалению, не для всех стран и регионов есть подобные исследования хорошего качества, на будущее, наверное, имеет смысл провести подобное исследование в регионах России.

— Почему не было сделано такого упреждающего анализа? Ведь эпидемии случаются периодически…

— Эпидемии случаются не редко, но вот пандемия такого масштаба застала современную цивилизацию в первый раз. У нас было несколько случаев, когда до настоящей пандемии с возбудителем с подобным или большим потенциалом до такой летальности не доходило. Думаю, многие страны отнеслись не совсем серьезно к происходившим в Китае событиям. Но, кстати, те самые математические модели были готовы заранее, и первые прогнозы были опубликованы довольно быстро. Но они не всегда бились потом с реальными данными.

— Какие составляющие еще влияют на статистику по распространению?

— Когда вирус уже приходит, мы также имеем кучу неопределённостей. Количество больных зависит от количества тестов, от их качества. Рекомендуют ли людям обращаться за помощью к врачам при отсутствии серьёзных симптомов или не рекомендуют. В северных странах вообще не рекомендуют обращаться к врачу, пока человеку не стало совсем плохо. Подъем температуры, кашель, насморк — это там не причины обследоваться, а повод молча сидеть дома. А на сайте мэрии Москвы до сих пор лежит рекомендация: «На раннем этапе коронавирусную инфекцию можно спутать с ОРВИ или сезонной аллергией. Вызывайте врача даже при незначительных симптомах». И это тоже сильно отличается между странами, между регионами, между регионами внутри стран. Это очень важно понимать, потому что Россия — большая страна, с очень разными регионами.

— Очевидно, рекомендации российских столичных чиновников от здравоохранения повторяются и в других регионах РФ, в СПб? Есть анализ этого «единообразия»?

— Не уверен, что могу точно сказать, что происходило в регионах. Многое зависит не только от рекомендаций, но и от того, как им следовали. В Москве, например, довольно обширная сеть компьютерных томографов, которой не могут похвастаться другие регионы. Возможностей по быстрому перепрофилированию больниц куда больше в крупных городах. Все это может влиять на развитие эпидемии. И не всегда повышенное внимание медиков — это хорошо. В целях снижения возможного распространения инфекции, наверное, легким случаям следовало бы не искать медицинской помощи и пытаться установить диагноз, а просто пересидеть в изоляции болезнь, как мы это часто делаем при простудных заболеваниях.

— Какая еще информация могла бы помочь в качественном анализе распространения вируса?

— Любая пандемия — это завозные случаи. Первый случай, который появляется, привозится извне. В современном мире это в основном авиасообщение. На течение эпидемии в каждой конкретной стране влияет количество таких завозных случаев, и как быстро началось распространение внутри региона. Распространение зависит от того, в какой момент закрылись границы. Как много людей успело въехать с вирусом. Об этом тоже нет достоверной информации по всем регионам и странам. Еще было предложение пытаться моделировать эпидемию по смертям. Но опять же мы хорошо знаем, что данные сильно отличаются, потому что смерти регистрируют по-разному. Даже при том, что ВОЗ даёт единые правила.

— И при этом внутри страны, например России, считают по-разному. Глава Росстата объяснил разными методологиями расчёта разницу в данных о смертности от COVID-19. В Петербурге в апреле умерли 323 человека по данным Росстата, а у местных чиновников было значительно меньше. Это естественная или умышленная неразбериха?

— В 2016 году российские демографы опубликовали исследование, в котором показали, что неразбериха с фиксацией смертей в регионах России распространяется на большинство причин, кроме дорожно-транспортных происшествий, онкологических заболеваний и некоторых других. На самом деле существует множество объективных причин, которые вызывают эту неразбериху. И если внутри страны принято решение следовать определенным правилам, и им все следуют, то это, наоборот, хорошо. Проблема прежде всего в сопоставимости на международном уровне, когда данные между разными странами несопоставимы из-за разных определений причин смерти. В этом случае, возможно, имеет смысл провести совместный аудит выборки данных о смертях в ходе эпидемии и оценить, как бы они фиксировались по правилам другой страны.

— Но хоть какая-то информация, полезная для анализа, существует?

— Все страны так или иначе пытались моделировать ход эпидемии. Это стандартные вещи, где есть сильные эпидемиологические группы. На базе Имперского колледжа Лондона работает группа Фергюсона, на результаты работ которой ориентируются во всем мире. Это моделирование касалось Великобритании, США, Европы, Бразилии и ряда других стран. В начале эпидемии было принято решение публиковать отчеты сразу в открытой форме, и в данный момент на странице в группе в сети опубликовано уже 28 отчетов, описывающих разные аспекты пандемии. На основании этого исследования вводились ограничительные меры: закрытие школ, университетов, перевод всех на удалённую работу. Но надо понимать, что многие модели строились скорее на предположениях, а не на реальных данных о том, что происходит прямо сейчас.

— Позвольте, цифры по динамике заболеваемости и смертности есть. Пусть и официальные…

— Их всё равно мало. Много непонятного. Ну, например, все ждали, что серологические опросы, то есть исследования, которые оценивают долю людей с антителами к вирусу, во всём мире покажут, что переболело 10–30% населения. Первые серопоросы предсказывали, что у нас в 50 раз больше переболевших, чем зарегистрированных. А выясняется, что в большинстве стран переболело меньше 10%. Так, в Испании, согласно одному из докладов группы Фергюсона, предполагалось, что к концу марта переболело уже 15% населения. При этом в реальности серологический опрос показал, что только у 5% населения Испании были антитела к вирусу к концу апреля. То есть либо у нас были завышенные ожидания о количестве переболевших, либо тесты на антитела совсем не работают. В тех же Финляндии и Германии все готовились, что будет наплыв тяжёлых больных в стационары. Но многие больницы там так и остались пустовать.

— Если возвращаться к скачкам в распространении эпидемии… В США эпидемия началась в феврале. Был пик в Нью-Йорке. Сейчас там острота спала. Местный медик рассказывал «Фонтанке» о закрытии ковидных отделений ещё в начале июня. Но теперь вспышки есть в Аризоне, Флориде, Техасе. И это там, где первые случаи были одновременно с Нью-Йорком. Массовые протесты #blacklivesmatter вспышку так и не дали. О чём говорит такое развитие эпидемии?

— Инфекция распространяется по территориальным кластерам. Если она пришла в один регион, это не значит, что она вспыхнет везде и сразу по всей стране. В США всё началось в Нью-Йорке. У нас это Москва. В Италии — Ломбардия. В Финляндии — Хельсинки. В Швеции — Стокгольм. И так далее. Распространяется это по всей стране или нет, зависит от предпринятых внутри страны мер. Будут ли носители перемещаться между регионами? Как они будут перемещаться, с какой интенсивностью? То есть это всё вероятностные события. Не детерминированные. Они могут случиться, а могут не случиться. Мы можем влиять на эти вероятности мерами. И это как раз математические модели предсказывали, потому и меры, скорее всего, были эффективны. Так, сейчас в Нью-Йорке минимальное количество госпитализаций, минимальное количество случаев, практически нет тяжёлых случаев. Что-то похожее мы сейчас видим в Москве, где закрываются стационары, которые принимали большое количество больных. Но это не значит, что в других штатах США или регионах РФ не будет новой вспышки. После завоза вируса в регион должно пройти время. Тут многое зависит от вероятности. Есть еще теория, что есть люди «суперспреддеры», или суперраспространители. Суперраспространитель — это человек, который по разным причинам, в том числе поведенческим или из-за специфики работы, может заразить большое количество людей. Мы не знаем, сколько их в каждом регионе, но они есть. Например, в Южной Корее вспышка была вызвана суперспредером в церкви.

— Может ли парад 24 июня 2020 года в российских столицах, когда люди стояли вдоль заборов вплотную друг к другу, и маски были в лучшем случае у каждого третьего, стать катализатором?

— В Москве уже переболело довольно много народа. И мы не знаем, остались ли среди них люди-суперраспространители. Ведь они не только больше всех разносят, но и первыми получают заражение. И все-таки распространение — это еще и общение, и чаще в закрытых помещениях. Увы, научной информации все еще очень мало…

— Сколько же еще времени мы будем оставаться в неведении?

— Ошибочно полагать, что наука может дать информацию об эпидемии сразу. Для накопления качественной научной информации требуется много времени. Думаю, что ещё годы будем разбирать всё, что происходит сейчас. Отличный пример — история с лекарствами гидроксихлоракин и дексаметазон. Мы месяцами давали лекарства, которые оказались в итоге неэффективными, в то время как у нас всегда было эффективное. Последнее исследование показало, что стандартный гормональный препарат дексаметазон, который доступен везде, достаточен для снижения смертности у больных, которые поступают в стационары. Смертность снижалась почти на 30%. 3–4 месяца ушло на получение результата, и это на самом деле очень быстро для клинического исследования. Хорошие исследования требуют времени, мы должны выбрать возможных претендентов. Если они уже используются в клинической практике по другим показаниям, то процесс оценки их безопасности и эффективности при COVID-19 может быть несколько быстрее, как это было с дексаметазоном. Если мы говорим о новых лекарствах, то тогда процесс может длиться еще дольше, так как мы должны пройти все фазы исследований, оценить безопасность, подобрать дозировку и, в конце концов, оценить эффективность. Но даже в случае с исследованиями в Европе сейчас будут проблемы, чтобы оценить небольшие различия в смертности больных, нужно много испытуемых. Во многих странах, где проходят такие исследования, их просто уже нет. А в странах, где сейчас много больных — Бразилия, Индия, — высок риск получения не самых качественных результатов.

— Какая страна с наибольшей вероятностью получит вторую волну эпидемии? И когда?

— Чем меньше переболело людей, тем выше вероятность второй волны уже осенью. Когда все вернутся к активной городской жизни. Но это тоже пока сценарий, который хоть и не основан на жёстких данных, но наиболее вероятен.

— То есть, когда мы слышим заявления президента, что у нас наименьшие показатели зараженности и смертности в мире, мы трактуем это как анонс второй волны?

— Это не совсем так. У нас не так мало переболевших на самом деле. Если взять данные департамента здравоохранения Москвы, то у них там под 20% переболевших наберется. Это очень много, даже с учетом ошибки выборки. Есть Финляндия, где переболевших 2%, как и в других странах Северной Европы. В Испании переболело к концу апреля только 5%. И если, в принципе, исходить из того, что никаких особенностей у данного вируса нет, что он подчиняется всем известным законам эпидемиологии, то практически все эти страны получат вторую волну осенью. В России таких рисков, я думаю, даже чуть поменьше, чем в странах, которые практически избежали первую волну. Но это опять же, если вирус ведёт себя по стандартным законам, когда для его остановки нужно сделать так, чтобы он на своем пути встречал людей с иммунной защитой от инфекции, а значит, не передавался больше. Если считать грубо, то доля переболевших должна быть равна (R0 − 1)/R0, где R0 — это базовое репродуктивное число, то есть, если опять грубо, — это среднее число людей, которых заражает один носитель. Если мы предполагаем, что для SARS-CoV-2 оно между 2,5 и 3,5, то нам нужно, чтобы переболело 60–70% населения. Тогда все закончится, если, конечно, у нас будет стойкий иммунитет. А если нет, то вирус с нами останется навсегда.

— Официально в России вылечилось 370 000 — по данным на 24 июня. Ваша оценка сильно отличается?

— Я бы не ставил под сомнение оценку числа вылечившихся. Это все-таки число людей, у которых была реальная болезнь с симптомами и которые после пошли на поправку. Сложно называть вылечившимся человеком того, кто перенес инфекцию без симптомов. Тем более таких можно фиксировать только постфактум с помощью исследований по оценке наличия антител к вирусу. В нашем исследовании мы прежде всего хотели оценить именно долю носителей антител к вирусу, сюда попадают и люди, переболевшие с симптомами и без них. В итоге в Петербурге мы увидели, что на данный момент переболело 5,7% населения. Посмотрим, что будет к концу июня, число носителей должно вырасти. Но в целом цифры сопоставимы с другими мегаполисами мира, не такими крупными, как Москва.

— Тогда почему в той же Бразилии мы только что наблюдали по 50 000 заражённых в день? А в Индии, где и первые заражения были ещё до России и живёт 1 миллиард 300 миллионов человек, нет лавины эпидемии…

— Если проводить какие-то аналоги, то разве что с пожарами. Когда что-то разжигаешь, иногда надо потрудиться, чтобы запылало. Надо поджечь сразу с нескольких сторон. Здесь я могу только предположить, что в Индию не завозилось такое большое количество случаев, как в США и ту же Москву. Москва — это всё-таки хаб между Азией и Европой. В Нью-Йорк тоже прибывает много людей. Это транспортные потоки. В Европе тоже вспышки случились в местах скопления туристов. Скорее всего, это и стало причиной эпидемии. Но особенностью Индии, Бразилии, ровно как и Ломбардии, является большое количество контактов из-за того, что люди живут близко друг к другу. И поэтому перекинуться эпидемия может в эти страны позже, но большое число больных, когда вирус начинает распространяться внутри страны, ожидаемо. Индия скоро точно обгонит Россию по числу случаев. Наш внутренний такой пример — Дагестан. Там тоже люди общаются и живут ближе, чем в других регионах.

— При этом Владимир Путин в качестве примеров проблемных регионов назвал сравнительно небольшие и малозаселенные регионы. Тыву, Ямало-Ненецкий и Ханты-Мансийский округа. Хотя и Кавказ вспомнил в лице Карачаево-Черкесии…

— Вполне допускаю, что Дагестан мог уже пройти свой пик. Но месяц назад там было совсем плохо. Что касается названных президентом регионов, многие регионы входили в эпидемию позже, и их еще ожидают свои внутренние пики и плато. У нас большая страна, а у вируса нет такой особенности — распространяться сразу внутри границ государств.

— Доступная российская статистика сопоставима с другими странами?

— Статистика случаев зависит от тестирования. Интенсивность тестирования в России не такая маленькая. Конечно, проще маленьким странам. Идеальные цифры в Исландии, где можно всех несколько раз протестировать. Там в апреле выполнялось более 3 тестов на 1000 населения, больше, чем в любой другой стране мира, причем Исландия лидировала с большим отрывом. Россия была в двадцатке стран по числу тестов на 1000 человек в день — 0,66. В итоге именно вирус с помощью ПЦР тестов (мазки для определения вируса — основной способ установления диагноза COVID-19) в Исландии был выявлен у 0,5% населения.

— Почему в СПб эпидемия развивается не так, как в Финляндии? Мы же рядышком.

— И там, и там 5 миллионов жителей. Но Петербург — это город, а Финляндия — большая страна. Плотность населения в 200 раз меньше. В Финляндии очаг был в Хельсинки, где много приезжих, — на данный момент в столичном регионе 5261 случай из 7167 по все стране, и 166 погибших в Хельсинки из 327 во всей Финляндии. И в определённый момент столичный регион перекрывался. Ограничивалось сообщение. Использовались полиция и армия. Без веских причин было не въехать в столицу из других регионов. А Петербург еще и плотнее. Люди чаще пользуются метро. И финны живут иначе. У них в принципе меньше контактов. Здесь много шутят, что до введения мер, что после, мало что изменилось, поскольку люди как мало общались, так и мало общаются.

— Процент смертности у нас сопоставимый?

— Очень много зависит от того, какие смерти приписываются Сovid-19, а какие не приписываются. Есть разночтения между странами. Чтобы сравнивать смертность, надо сравнивать сопоставимые случаи. Пока это сложно сделать, если вообще возможно. Сейчас мы говорим о смертности на уровне между 0,1% и 1%. Многое зависит от состава населения, от количества пожилых. В Финляндии больше пожилых. Большое число смертей пришлось на дома престарелых в Хельсинки (89 из 166 в Хельсинки), куда попал вирус. Это же касается Стокгольма в Швеции. Они не смогли предотвратить высокую смертность, потому что не смогли предотвратить попадание вируса в дома престарелых. Население в СПб моложе, чем в Финляндии. Мы знаем, что летальность от коронавируса очень сильно зависит от возраста. В том числе, и от сопутствующей патологии. Не думаю, что будут гигантские различия между странами в летальности. Различия будут связаны с демографией. Не более того.

— Названная вами летальность на уровне 0,1–1% на что похожа?

— Опять же. Смотря, что мы называем случаями. Если записываем только симптоматические случаи, то у нас будет очень высокий процент летальности. Но если мы назовём все случаи, когда, в том числе, люди переболели бессимптомно, а мы их выявили с помощью серологических опросов, то процент будет намного меньше. Этим и объясняется десятикратный разброс уровня летальности. Что же касается сравнения с другими эпидемиями, то первый и главный момент: COVID-19 — это не грипп. Это хуже. Если мы будем так же оценивать грипп, то его летальность меньше. С другой стороны, это не первый SARS 2002–2003 годов (атипичная пневмония. — Прим. ред.). Там летальность была намного выше — до 20–30%. Данные, которые точно есть у учёных, говорят, что Covid-19 — это точно не грипп. Мы наблюдаем избыточную общую смертность во многих регионах мира, которую мы не видели никогда.

— В чём причина смертности молодёжи, если смертность напрямую связана с патологиями? Нет абсолютно здоровых людей, есть недообследованные?

— Возможно, у умерших молодых людей были сопутствующие заболевания, о которых мы не знаем. И я бы очень аккуратен был тут. Но главное, что это единичные случаи. И в абсолютном, и в относительном эквиваленте, очень мало смертей молодых. И мы говорим об очень редких событиях. Смертность молодёжи есть и при других заболеваниях, о которых мы даже не думаем, что молодые могут умирать от этого. Я бы не делал на этом акцент. Индивидуальные риски для молодых и для детей крайне низки. К счастью. Куда большие риски в том, что они являются переносчиками.

— Вы были соавтором исследования, с которым не согласился Смольный. С вашей оценкой в 200 000 переболевших ковидом петербуржцев. Почему чиновники не принимают ваш анализ?

— Думаю, что тут всё кроется в определениях. Мне кажется, проблема возникла в трактовках, кого мы называем переболевшими. Если переформулировать результаты нашего исследования и сказать, что 200 000 человек — это доля людей, у которых выявлены антитела, то претензий бы, наверное, не было. Уж точно мы не ставим под сомнение, какие данные собирают комитет по здравоохранению и Роспотребнадзор. Мы же видим, что глобально наши данные бьются с цифрами других стран и той же Москвой. Не понимаю, с чем тут можно быть несогласным. Наоборот, своим исследованием мы даже в какой-то степени подтверждаем городские данные по количеству зарегистрированных случаев.

— То есть после 1 июля они перестанут с вами спорить?

— На мой взгляд, это методологическая проблема с определениями. Скажем, что это недопонимание. И нам, наверное, нужно подробнее объяснять, чем наше исследование отличается от других. Почему и каким данным можно доверять, какие ошибки и ограничения могут быть в интерпретации результатов нашего исследования и других. Но, в принципе, очень мало адекватных данных появляется сейчас.

— Почему их мало? Скрывают?

— Основная причина, что получение качественных данных из научных исследований требует длительного времени. К сожалению, наука не научилась давать моментальные ответы на серьёзные вопросы. И всем надо привыкать к тому, что какое-то время человечество может и будет жить в условиях неопределённости по таким вопросам. И власти будут принимать решения в условиях неопределённости. Как бы мы их ни ругали, или наоборот, они действуют в режиме очень большой неопределённости.

— Возвращаясь к волнам. Новости всё чаще уже говорят про «вторую волну». Карантинные ограничения возвращаются, например, в таких понятных для россиян странах, как соседний Казахстан или Израиль. Это действительно вторая волна, и почему она именно там?

— Здесь важно определиться, что такое «вторая волна». Предположим, что мы говорим про большую страну с большим населением, множеством регионов. И вирус пришёл туда, где ещё не был. Это кажется вторым пиком, но на самом деле может быть всё ещё первой волной, которая просто медленно распространяется. Например, в США в новых штатах вспышки. Настоящая вторая волна — это повторное увеличение количества заболевших там, где уже был один пик. Например, возьмём Москву и Петербург, где снижается количество заболевших сегодня, а потом снова будет рост. Самое важное здесь, что мы не знаем, будет ли такая вторая волна. По предпосылкам и знаниям о поведении других респираторных инфекций, мы такую вторую волну ждём в сентябре. Лето не самое лучшее время для распространения коронавируса.

— Температура помогает?

— Есть теория, что в тёплом, влажном климате инфекция хуже распространяется, чем в холодном и сухом. Но мы не знаем, насколько это работающий фактор в данном конкретном случае, насколько это важнее контактов, мер по ограничениям. Мое мнение: нужно готовиться и ждать вторую волну. Но я был бы рад и не удивлюсь, если её не будет.

— То есть открывать границы нельзя?

— При открытии границ мы не можем исключить привоза новых случаев. Это очень важный момент. Именно закрытие границ — важнейший момент борьбы. И это одна из немногих адекватных мер по остановке эпидемии. По-хорошему, пока нет работающей вакцины, нет смысла это делать. Либо искать работающие механизмы контроля перемещений. Но это очень сложно сделать. ПЦР тесты все еще работают плохо. Хоть это, по сути, и единственный способ поставить диагноз, они часто дают ложно отрицательный результат, то есть не находят вирус у больного, и их нужно делать повторно, иногда несколько раз. Они могут пропустить много носителей. Ограничения в 14 дней для потенциально опасных людей работают только там, где люди послушно избегают контактов.

— 14 дней карантина. Эта норма оправдала себя? Её же брали с потолка.

— В целом, да. Мы знаем, что переносчики могут быть с симптомами и бессимптомные. Скорее всего, бессимптомные носители меньше переносят вирус. За две недели можно понять, разовьется ли болезнь. Действительно, две недели были взяты с потолка, но если человек был носителем и не заболел, то за две недели он перестаёт быть носителем. Нет информации, доказывающей обратное. Есть исключения, но для подавляющего большинства две недели работают.

— «Россия в числе немногих стран в мире сумела наладить производство эффективных лекарств для лечения коронавируса», — сказал 23 июня Владимира Путин. О чём он сказал, как вы поняли?

— Не могу это комментировать. Надо знать, какие лекарства имелись в виду в качестве эффективных. Насколько мне известно, лекарства, которые прошли регистрацию в России, — это российский аналог японского препарата фавипиравир, а также оригинальный препарат — левилимаб. Но, насколько я понимаю, они еще проходят поздние стадии клинических исследований. Но в России точно много дексаметазона, который упоминался выше. В любом случае, пока нет подробностей, сложно это интерпретировать.

— При этом президент сказал, что «вирус по-прежнему опасен». «Прошу вас оставаться внимательными, осторожными, бдительными, пока мы не начнем массовое производство действенного средства профилактики», — сказал Путин россиянам. Вы когда ждёте лекарство?

— У нас никогда не было такой ситуации. Именно поэтому несколько фармацевтических гигантов вложили гигантские средства в производство вакцин. Сейчас уже есть под 200 кандидатов, а две вакцины уже в поздних фазах клинических исследований. Немного странные, но, тем не менее, проводятся испытания собственной вакцины Национального исследовательского центра эпидемиологии и микробиологии имени Н.Ф. Гамалеи. Поэтому возможно, что всё будет быстрее, чем обычно. Но в любом случае нам нужны результаты исследований. Как правило, это занимает годы. И если вакцина будет к концу года, то это будет рекорд. Я бы ждал начала массового производства не раньше 2021 года.

— Андрей Илларионов видит в битве лекарств в США намёки на заговор. Мол, гидроксихлорохин помогал на ранней стадии заболевания, но его загасили административно, потому что лоббисты ремдесивира сильнее. Вы видите аморальность в вопросе продвижения антиковидных препаратов?

— Я не вижу борьбы в продвижении препаратов. Её, конечно, можно везде найти, но мне кажется, проблем у производителей хватает и без такой борьбы. Я же вижу другую проблему. В начале борьбы применялись лекарства, по которым не было научных данных. С тем же гидроксихлоракином было поспешное решение применять. Сначала вышли исследования о том, что он эффективен, потом — что он вреден. Но и эти и другие исследования подверглись критике, а некоторые публикации были отозваны. И только через определенное время вышли научные работы, которые показали, что этот препарат, скорее всего, не работает. На это ушло время, а во многих системах здравоохранения принято лечить хоть чем-то, даже когда данных об эффективности лекарств нет. Проблема в том, что предварительные результаты первых исследований многие восприняли как окончательные.

— Какой вывод после анализа с множеством неизвестных мы можем сделать на данном этапе: мы знаем, что ничего не знаем? Держитесь еще год, потом будет легче?

— Да. Но я бы дал еще совет: старайтесь все же жить так, чтобы избегать близких контактов, особенно в регионах, где фиксируется много случаев. Избегайте массового скопления людей. Близкие контакты — главная причина распространения вируса. Если это помещения с большим количеством людей — тем более. Что же касается решений не личных, а тех, которым подчиняются все, то у нас мало данных о том, насколько эффективным, например, было закрытие школ. В большинстве стран, где открыли школы, не было новых вспышек. Возможно, дети и не являются эффективными переносчиками. Среди детей мало симптоматических пациентов. Развивая эту мысль, можно предположить, что закрытие экономики по образцу минувшей весны, возможно, уже не понадобится, с учётом полученного опыта введения мер предосторожности. Можно работать, если соблюдать базовые предостережения. Экономику нельзя «морозить» вечно. Люди будут умирать уже не от вируса.

Николай Нелюбин, специально для «Фонтанка.ру»