Как уходила стихия воли Ельцина по Александру Сокурову

Единственный на Руси, в СССР и России, кто ушел с трона по своему хотению, — Ельцин. Никогда еще не публиковалось: когда ровно 30 лет назад первый президент РФ отрекся от красной веры, режиссировал ему петербуржец.

«… в соответствии со своими обязательствами, данными в предвыборный период, заявляю о своем выходе из КПСС…», — одинокий голос Бориса Ельцина, Москва, Кремль, 12 июля 1990 года. Через год он присягнет как первый президент России. В ночь на миллениум скажет, мол, прости, народ православный, ухожу и оставляю вместо себя хорошего человека.

Написаны разные книги, а историческим фактом остается — пространство Россия ни прежде, ни после не ведала фигуры, добровольно отдавшей скипетр и державу. Сказочный жест есть, а традиции не вышло. В высшем метафорическом смысле его последнее высказывание лежало на фундаменте — всенародном выходе из партии. Автор узнал, что в начале тех слов была интонация Александра Сокурова. Режиссер познакомился с Ельциным случайно, не церемониально, да и не собирался с ним дружить. Это отельный сюжет, но главное, что Ельцин сам что-то разглядел в Сокурове, можно сказать, почуял.

Сегодня мастер доверился автору.

— Как-то раз, мы с ним сидели у него дома, вечером. Сидели, разговаривали, потом пили чай. Кажется, Таня, его дочь, была с нами. А потом мы остались одни, и он мне говорит: «Мне нужно принимать решение, и я не знаю, как это сделать». Я его спрашиваю: «Вы, наверное, имеете ввиду ситуацию с нахождением в партии?»

— Шел какой месяц 1990-го?

— В 85-м году его перевели в Москву первым секретарем обкома, два года он продержался, его сбросили, сделали замминистра строительства. Теперь он стал главой Верховного Совета, затем в июле 28-ой съезд КПСС. Мы с ним в июне как раз разговаривали, и эта тень компартии, она, конечно, висела, в моральном смысле. Что говорить, они с Горбачевым очень разные люди. Горбачев был, конечно, крайне осторожным, а Борис Николаевич это был, что я сам называю, — стихия воли. Вот хочу так, и это будет.

— Он что, засомневался в религиозной доктрине коммунизма?

— Люди были ему не приятны, это точное его слово. Это субъективные ощущения, они ему не нравились. Атмосфера не нравилась. Разговоры не нравились.

— Ему не нравились «священники», да?

— Да, это было тяжело. Я ему говорю, если у вас внутреннее решение созрело и вас ничего не держит, и вы ничего не боитесь, то можно просто уйти. А как — в этом вопрос. Он и спрашивает, мол, вот сегодня 28-й съезд, я там буду. Как?

А я ему и говорю, что самая правильная, политически-грамотная и деликатная форма —сделать это публично, как это делается в профессиональной политической практике Британской системы. Сделать публично. Не пользоваться там объяснениями в кабинетах, телефонными разговорами и так далее. Сказать, что не Вы — Горбачев мне неприятны, а компания вся неприятна.

— И в вас победил режиссер?

— Я спросил его, будет ли он выступать? Обязательно, говорит он. Я засомневался, дадут ли ему слово. Он почему-то был уверен, что ему дадут слово. Я спросил его, у вас есть с чем выступать? Да, отвечает. Я должен буду уйти, а как это сделать?

А комната, в которой мы разговаривали, была самой большой комнатой. Там стоял стол, вокруг стола стулья. Я попросил принести лист бумаги. На этом листочке я нарисовал план зала и трибуны дворца съездов, по памяти, конечно. И сказал, что ему нужно настоять, чтобы его посадили с левого края, если смотреть на сцену. Поближе к трибуне, к президиуму, на второй, максимум третий ряд и рядом с проходом.

—Зачем?

— Зачем, говорит он. Если вы соберетесь это сделать, вы не разрушите свое состояние, пока так коротко дойдёте, взмахнете по этим ступенькам, скажете то, что надо, а дальше уже пойдёте туда… Куда нужно. Он очень внимательно слушал.

— Репетировали?

— Стол отодвинули, поставили стулья в два ряда, ну как бы ограничения и направление движения, обозначили выход из зала. Я ему сказал все, что надо сказать. Ну как режиссёр я это делал, по-человечески, чтобы придать решительности. Все, что надо скажите, что передать — отдавайте там при всех и дальше идите в зал, уходите. И учтите, что дверь может быть заблокирована. Поэтому, вы когда сядете, вы так краем глаза посмотрите, какая из дверей остается открытой. И ни в коем случае не оборачивайтесь, когда все закончится, что бы вам не говорили, что бы вам не кричали, что бы не происходило в зале — вы просто идёте, не оборачиваясь. Но вы сначала ногой дверь пните, чтобы проверить, что она открыта, а потом уже локтем, как бы не касаясь ручки.

— Почему не касаться ручки? Дверь ему Коржаков открыл, будущий шеф его личной охраны, держал открытой все время выступления.

— Чтобы не получилось, что он заперт, чтобы не биться унизительно в закрытую дверь, если она окажется запертой. А будет оборачиваться, пока идет, или перед закрытой дверью — будут смеяться.

— Через 15 лет после этого совета Ельцину вы снимите «Солнце», где есть сцена — японский император стоит перед дверью в растерянности, так как дверь ему как положено никто не открывает, а он не умеет и не понимает. Это оттуда? Из той комнаты Ельцина?

— Нет-нет. Я просто на хронике видел, что у императора нет права того и того. И есть специальный человек, который открывает дверь перед ним, потому что открываться должна только определенная дверь. А Борис Николаевич… Борис Николаевич раза три или четыре между теми стульями прошел, и мне было важно, как он держит подбородок, чтобы он не шел слишком строевым шагом, чтобы он шел спокойно, уверенно, чтобы не очень широкий шаг был. Потому что надо, чтобы он не очень быстро ушел, он должен был выйти без суеты. Чтобы не было побега. Эту часть он выполнил идеально, это видно по хронике. Репетировали до мелочей. Вплоть до того, что, уходя, ему можно расстегнуть пуговицу на пиджаке.

— Я внимательно пересматривал. Он три раза касался пуговицы. Волновался очень.

— Да, да! И я очень волновался и переживал, не поставил ли я его в дурацкое положение, потому что такая почти актёрская задача. Он в этом смысле очень восприимчивый был человек.

— Вы говорили о рисках?

— Говорил. О подлых рисках: вам могут поставить подножку, вы можете упасть. Поэтому боковое зрение у вас должно быть крайне обострено. И если кто-то попытается схватить вас за локоть, а такие желающие там тоже были — вам нужно собраться в такую форму, что ваши движения рук не должны быть бегством от этой протянутой руки. Вы должны идти точно по середине прохода, чтобы тянуться какому-нибудь идиоту было неудобнее. Я даже на одном из дублей сам неожиданно схватил его за рубашку и потянул резко на себя. Вот видите, как бывает? Это было ему неприятно, но он прочувствовал. В конце я даже на бумажке написал ему не делать этого, не делать того.

— А речь? Александр Николаевич, сама его речь на съезде шла 40 секунд. Я подсчитал.

— Она очень короткая. Мы говорили, что она должна быть очень короткой.

— Чтобы не опомнились?

— Потому что отключить микрофоны могут. Чтобы не успели передать по команде вырубить его и всё — во Дворце съездов хоть кричи, там не докричишься.

— Ельцин спрашивал вас по тексту?

— Подробно — нет. Я говорил только о хронометраже, о темпе, ритме. 40 — 50 секунд и точка, потому что все, что после 50 секунд уже никто не услышит. Я внутри себя понимал, что цепочка реакции не сработает так быстро. То есть для того, чтобы изложить параллельно хоть какую-то программу политических шагов, может быть, нужно было минуты полторы, но это уже длинно, это уже не демонстративно. А нужна была демонстрация. Демонстрация уверенности, зрелости политической. Чем лаконичнее, короче это все происходит, тем у людей больше ощущение, что он думал, готовился к этому. Что это не истерика и не случайность.

— Вы обсуждали другие риски. Риски не кинематографические, а как в России принято — арест?

— Я был увлечен только такой грамматической задачей.

— А когда вы рисовали на бумажке, обсуждали, была ли мысль, а она же абсолютно русская, что, если что-то пойдёт не так и на обыске найдут ту бумагу. Вот вам «слово и дело».

— Я не думал об этом. Хотя внутри я, конечно, чувствовал, что я с ним на одном поле, в одной команде, потому что я уже к этому времени пережил и запрет фильма, и запрет много другого. И мне уже многое было не страшно. Да, в прошлом следствие КГБ шло два года и допросы ночные были из-за моих отношений с Андреем Тарковским, кто уже жил за границей.

— У Ельцина отец сидел при Сталине.

— Да, но мы мало разговаривали о его прошлом. Он был очень современный человек и он жил той жизнью, которая была в тот момент. И она поглощала его.

— Когда вы репетировали, когда он выходил, как вы думаете, он расценивал это как его личное событие? Или он исторически смотрел на все это?

— Исторически. Вершина была именно историческая. Конечно, он понимал, что это будет первый случай в истории огромной, гигантской компартии да ещё с такими традициями. Да, это будет первый случай. Он понимал. Он не воспринимал это как поступок мужественного человека и так далее, он не всегда был настолько эгоистичен, как про него говорят. Сама цель казалась ему великой, и он как бы внутри этого процесса.

— Он Лютер, расколовший церковь?

— Нет, конечно. Это самоутверждение, это стихия воли. Это человек, у которого внутри проснулся свободный организм, его человеческий характер. В России это было. Петр Первый был такой стихийный, но Пётр был свободнее, конечно, чем Ельцин.

Слушал Евгений Вышенков, «Фонтанка.ру»

Пройдет 10 лет и Ельцин спросит у Сокурова, как ему уйти с поста президента в новогоднюю ночь 2000-го. Об этом вы можете подумать в материале 47news. А если есть терпение, то прочитайте пока речь Бориса Ельцина целиком да и посмотрите в YouTube:

«Горбачев: Пожалуйста, Борис Николаевич.

Ельцин: Долго раздумывая, я пришел к выводу и об этом решении хотел заявить после 28 съезда партии. Но учитывая, сегодня после выдвижения моей кандидатуры в состав Центрального комитета партии, я должен сделать следующее заявление.

В связи с избранием меня председателем Верховного Совета РСФСР и огромной ответственности перед народами России, с учетом перехода общества на многопартийность, я не смогу выполнять только решения КПСС. Как глава высшей законодательной власти республики, я должен подчиняться воле народа и его полномочных представителей. Поэтому я в соответствии со своими обязательствами, данными в предвыборный период, заявляю о своем выходе из КПСС, чтобы иметь большую возможность эффективно влиять на деятельность советов, готов сотрудничать со всеми партиями и общественно-политическими организациями республики».