Как Covid-19 разделил жизнь моей семьи на «до» и «после»

Я пишу это в память о моей маме и всех жертвах Сovid-19, не получивших своевременно помощи, сгинувших в реанимациях или отделениях некоторых «героических больниц» Петербурга и страны.

Я называю их мучениками.

Хочу, чтобы все беспечные, отрицатели, уверенные в том, что сами решают, когда жить, а когда умирать, знали, что их ждет.

Еще в начале марта моя семья осознала весь ужас происходящего, масштабы возможной опасности. Были закуплены маски, канистры антисептика. Мы самоизолировались, вся работа велась дистанционно, ребенок за три месяца гулял раза два в открытом парке Авиаторов, когда истерия дистанционного обучения зашкаливала и необходимо было просто подышать воздухом.

Продукты, необходимые товары, медикаменты привозили курьеры. Каждую вещь, принесенную в дом, я лично обрабатывала санитайзером или мыла с мылом. Только после этого семья получала к ним доступ. Я безумно боялась за маму и папу. Маме — 60, она стоматолог, прекрасный диагност, хотя и уже на пенсии. Папе — 59, у каждого есть те самые сопутствующие заболевания, как и у большинства в таком возрасте. Безусловно, порой я выходила в ближайший магазин купить что-то необходимое. Я делала это в маске и перчатках, вызывая насмешки, агрессию и осуждение окружающих и знакомых.

Отовсюду звучали фразы «жизнь более не будет прежней», «экономический передел мира», «заговор», «фейк для отъёма бизнеса и денег у населения», «лишения привычного комфорта». Мы не думали о таком, мы просто молились, чтобы все остались живыми и здоровыми.

В конце апреля у папы возникли осложнения после автокатастрофы августа 2019. Неловкое движение, и он повредил ключицу. Дикая боль, синяк и отек на все плечо и грудь. В «травме» 25 апреля предложили немедленную госпитализацию в Мариинскую больницу для срочной операции, необходимо было установить металлоконструкцию на кости. Мы с мамой посоветовались со знакомыми медиками и приняли решение выбрать для операции больницу № 26, известную в народе как Костюшко. По заверениям, этот стационар был совершенно «чист», принимал травму, как у папы, и не принимал ОРВИ и пневмонии.

27 апреля, в понедельник, вызывали бригаду СМП (самообращением нельзя — узнали) и поехали с папой в Костюшко. Я не могла отправить папу одного, не принято у нас сажать папу в скорую и «поминай, как звали», особенно зная все особенности городских больниц, что в пандемию, что до нее. Я поехала с ним, чтобы дождаться госпитализации, чтобы убедиться, что все нормально, ему не тревожно, он не брошен. В приемном покое «стерильной» Костюшко, якобы не принимающей ОРВИ и пневмонии, первое, что мы увидели — «скоропомощники» в противочумных костюмах с пациентом, привезенным с другими основными диагнозами, но явно и с ТЕМ САМЫМ тоже (у девушки была одышка и кровохарканье). Её осматривали в приемнике и принимали решение, куда переводить дальше, вероятно, в перепрофилированный стационар. Таким образом, приемный покой Костюшко, лишенный зонирования, был, очевидно, вовсе не «чист». Принимающий папу травматолог сказал, что больница работает в режиме «военного времени»: врачей мало, многие болеют, а одна из «травм» закрыта на карантин. Но это секрет и не афишируется. Папу подняли в палату. Я уехала домой.

Дома я сняла всю одежду, сама час провела под кипятком в душе, промыла нос и рот мирамистином, и только после этого вышла к маме, мужу и ребенку. Папу прооперировали, посещения были запрещены, он сам даже не ходил 3 дня курить, дабы не шастать по этажам! 3 дня сидел в своей отдельной палате и никуда не высовывался. Через 3 дня он пришел домой, провел всю необходимую дезинфекцию.

После всё как-то забылось. Я напряженно работала дистанционно 24/7, времени выходить даже в магазин не было. И вот 9 мая, в 20:00, в одну секунду меня сковал дикий озноб. Меня трясло, начался дикий, разрывающий грудь кашель. Я выпила горячего чаю, мне стало жарко и полностью ушли все силы. Я даже не могла доползти за градусником. Мама испугалась. Она сразу поняла, что дело плохо. Но я всё списала на усталость и переутомление. Через часа полтора всё полностью прошло.

На следующее утро я чувствовала себя хорошо. Было 10 мая. Выходной. Поликлиника не работает, от вызова скорой все многочисленные знакомые врачи из стационаров умоляли отказаться. В подобном режиме — то все хорошо, то ноль сил — я провела и 11 мая. 12 мая с самого раннего утра по настоянию мамы я стала звонить в свою поликлинику № 48 (Московский район). После 2 часов ожидания ответа оператора я встретила первого «врача-героя» и узнала, что слабость и кашель — это не повод. Все врачи на вызовах с температурой 39 и одышкой (как-то странно, ведь тут уже точно нужна госпитализация, а не участковый).

Мне предложили явиться в поликлинику самой, с такими-то легкими симптомами. Сразу после этого я позвонила в частную клинику и вызвала врача платно. С опцией взять мазок на Сovid-19 у всей семьи.

И тут пришел мой второй «врач-герой». Нужно отметить, что к моменту его прихода у меня была температура 37,3, дикий кашель, кости ломило так, что слезы лились из глаз. Частный врач был невероятно галантен, вежлив и ласков. Диагностировал ОРВИ, легкий трахеит, сатурация была 100, легкие чистейшие.

На этот момент силами знакомых медиков мне было «выбито окно» на КТ легких в одной частной клинике. Самой мне не удалось никуда попасть, везде была очередь на 10 дней вперед. Где-то просили направление от врача. Где-то требовалась справка об отрицательном ковиде. На вопрос: «Ехать на КТ?» — «герой» сказал: «Не нужно, у вас всё хорошо. Всё чисто, чеснок, имбирь, теплое питье и флуифорт. И лучше не вызывать скорую. Увезут в стационар, там будет значительно хуже, чем сейчас и дома». Врач взял мазки, ушел. Я расслабилась, но мама сказала: «Срочно на КТ, нужно удостовериться». Муж тут же посадил в машину и отвез на исследование. КТ показало двухстороннюю полисегментарную пневмонию с «матовым стеклом», 10 % поражения. Тут же были направлены описание моего КТ двум знакомым пульмонологам, прописана схема лечения с советом «госпитализации по возможности избегать, там ад».

Дальнейшие 5–6 суток я помню с трудом. Это был бесконечный сон. Я могла только спать и иногда выползала по приказу семьи поесть и принять адовы дозы антибиотиков. Обоняния не было. Муж тоже заболел дня через два с аналогичной симптоматикой. Папа заболел тоже с такой же клинической картиной. Что сказать — мне многие звонили, писали. Но как только слышали про Covid, начинали или плакать, или ужасаться, будто мне осталось пару дней. Наша семья стала первой в моем кругу. Я выключила телефон и перестала выходить на связь. Вирус реально сводит с ума, вводит в дикую панику и тревогу, угнетая когнитивные функции. Ну и реакция окружающих угнетала.

Через 5 дней я немного очнулась. Кашель и ломота ушли моментально от антибиотиков. Оставались слабость и выматывающая тревога. Пришли наши анализы на ковид — положительные у всей семьи. Как частная клиника выполняла данное исследование через частную лабораторию — отдельная поучительная история. Мало того, что результаты были задержаны и выданы только после моего звонка с плачем и криками (забор произвели 12.05, результат был готов 15.05, выдан после моей истерики лишь 18.05), так еще и 19.05 мне позвонили с просьбой «подойти в клинику, так как мы неправильно зафиксировали данные вашей мамы, когда приходил врач». Так и хотелось, что и было реализовано, проорать в трубку: «Я без сил, у всех Covid, мне нужно к вам подойти и уточнить номера паспорта мамы? А как быть с самоизоляцией и моим состоянием?».

18.05, по получении положительного анализа на всю семью, я вновь позвонила в поликлинику сообщить, что мы все — инфицированы. И давайте уже, примите героические меры. Хотя мы и так все узнали и лечимся, минуя вас, но как бы не сообщить не можем.

Тут же прилетела юная девушка в костюме астронавта (не наша участковая), заново измерила всем сатурацию, у всех было всё в рамках нормы, послушала легкие, у меня было — на стадии организации, у мамы — вообще бронхит легкий. Мама уже начала к 18.05 покашливать, но без температуры, слабости и одышки. Нам выдали бумагу о том, что нам страшно повезло, мы все переносим вирус в легкой форме, рентген и КТ не нужны. Девушка-астронавт взяла заново мазки и упорхнула, сообщив, что все глобальные вопросы к участковой, а не к ней. Героическая участковая, к слову, всю весну была то в отпуске, то на больничном. Более с той поры никто не интересовался нашим состоянием, не звонил, не просил нас соблюдать изоляцию. Еще два раза к концу мая прибегали (без предупреждения ранним утром) вновь взять мазки, ничего не сообщая о результатах прошлых.

Но потом началось то, чего я боялась больше всего. 19 мая мама стала больше кашлять. Периодически её тошнило. Стала подниматься температура не более 38. Температура сбивалась моментально эффералганом, мама чувствовала себя прилично, ни слабости, ни одышки. Она лечилась по моей же схеме антибиотиками, т. к. девушка из поликлиники подтвердила её целесообразность.

20.05 вечером маме стало плохо. Начался бред и судороги. Внезапно. Кашля не было, одышки тоже. Температура 37.7, давление в норме. Я позвонила в скорую около 21:30. Ответ мне был — время ожидания бригады от 5 до 7 часов, хоть бред, хоть что. Тогда я позвонила в частную скорую помощь, у них время ожидания — 30 минут. Было страшно. Мы никогда не видели маму в таком состоянии.

У мамы диабет 2 типа. Но сахар всегда был в норме благодаря качественной терапии. Весь ноябрь 2019 года мама провела в 122 МСЧ, где ей наладили терапию от диабета и даже провели диагностическую лапароскопию брюшной полости — все было в полной норме. Частная скорая — это наши «герои» № 3. К моменту их приезда (да, это было 30–35 минут) мама сама неожиданно пришла в норму и попросила сладких фруктов. Я решила, что она просто проголодалась.

Врач частной скорой был тоже весел и мил, не кошмарил. Изучил эпикриз всей её жизни. Сообщил, что не может измерить сатурацию, так как села батарейка в пульсоксиметре (это за 9 600 рублей). Но он и так слышит, что дыхание хорошее. Про сахар и его измерение вопроса не было. Врач частной скорой проверил маму на предмет мозговых нарушений, провел тесты (сжать руки, улыбаться, высунуть язык, что-то еще). Она была совершенно адекватна, шутила. Доктор послушал её, сказал, что легкие требуют внимания, и порекомендовал наутро вызвать участкового из поликлиники. Причину судорог и бреда списали на непонятно что. Мы успокоились и легли спать.

Нужно ли говорить, что наутро с мамой всё повторилось вновь. И судороги, и бред. Температуру я уже не могла измерить, она не давала. Как и давление, мама откидывала мои руки, манжету было просто не наложить. Участкового я вызвала в 9 утра. В «неотложку» позвонила часов в 10. Время ожидания опять — 5–7 часов. Притом что мама периодически приходила в себя и говорила, что всё хорошо, сейчас она встанет и пойдет завтракать. Состояние ухудшалось. Звонки в «неотложку» с мольбой ускориться не давали результата, машин нет. А раз бредит — то есть произносит некие фразы, означает, что дыхательной недостаточности нет, при ней человек не говорит, — так мне ответил диспетчер скорой, и вообще, что же вчера еще в больницу не отвезли? Когда мама начала хрипеть, я вновь вызвала частную скорую.

Это всё было страшно. Это было жутко. Мы с папой по очереди сидели с мамой и молили её потерпеть, что скоро будет врач и всё пройдет.

Около 16 часов к нам наконец доехала обычная скорая. Через 10 минут доехала и частная. Приехали, уехали, увидев, что уже работает бригада. За «ложный» вызов я заплатила им 3 600 рублей.

Врачи обычной скорой стали первыми настоящими врачами в этой истории. Доктор тут же поняла, что проблема в сахаре. Диагноз — диабетическая кома на фоне приема антибиотиков и низкого потребления обычной еды (из-за недомогания мама ела мало эти 2 дня). Тут же, сняв маску и перчатки, зная, что мама Сovid +, врач начала лить в её вену глюкозу и отпаивать сладкой водой из ложки. На вопрос фельдшера: «Зачем сняли средства защиты?» — врач ответила: «Я спасти хочу, а в маске и перчатках я не вижу ничего и не попаду в вену».

Через 5 минут мама уже пришла в себя, начала говорить, шутить, порозовела, мы, счастливые и ошалевшие от кошмара, вновь услышали её звонкий голосок. За 5 минут и совершенно бесплатно нам вернули человека, правильно поставив диагноз, пренебрегая собственной безопасностью. Низкий поклон и вечная благодарность бригаде!

Прослушав легкие, врач сообщила, что очевидна пневмония. Сатурация на начало введения глюкозы была 60. Через 10 минут поднялась до 90. Из машины принесли кислород и поставили канюли, маме стало значительно лучше. Спрашивается, что мешало частной скорой накануне вечером провести аналогичные манипуляции? Героизм, знания, талант диагностов?

Тут же стало ясно, что мама нуждается в госпитализации, причем со слов врача СМП — «срочно на ИВЛ в реанимацию».

Был вызван реанимобиль для транспортировки. Мы собирали вещи. Мама сидела на кровати и была совершенно внешне в норме. Началась возня с бюро госпитализации. Критический момент, который, как и всё происходящее ранее, я пропустила. Не настояла на госпитализации в 122 МСЧ или в другую приличную больницу. Видимо, Сovid реально убивает мозг. Еще час ушел на выяснение, куда везем и как сопроводить маму из квартиры. Она весит 120 кг. У нее артроз тазобедренного сустава. Нам на помощь пришли сотрудники МЧС, до выхода из квартиры мама дошла сама, далее её везли в инвалидном кресле МЧСники в пожарных одеяниях, неких защитных балахонах сверху, в кислородных масках и с баллонами за спиной (благодарю этих граждан!).

В итоге повезли в Госпиталь для ветеранов войн (Народная, 22). Когда мама была уже в реанимобиле, еще минут 30 врачи тыкали пальцами в планшет, чтобы оформить некую документацию. Тыкать в двойных перчатках было сложно, буквы не набирались, врач очень переживал, что все эти манипуляции замедляют процесс. Маму повезли, мы с папой поехали на машине следом. В этот момент мне позвонила девушка в костюме астронавта из поликлиники (опять не наш врач). Она пришла! Спустя 8 часов после вызова. Но уже не нужно, извините, спасибо.

В Госпитале для ветеранов войн не было никакой очереди, стояли только 3 скорые, уже передавшие пациентов в приемный покой. Мы с папой отправились туда же. Нас слабо пытались не пустить. Но когда я увидела маму в инвалидном кресле посреди коридора, совершенно одну, под раскрытым окном, я впала в дикую агрессию и стала сметать «героических» врачей. Отмечу, что они тут же перестали сопротивляться и забили на нас, запустив в госпиталь. В приемном покое было около 15–20 человек на госпитализацию, половина возрастных, половина молодых. Все окна в длинном коридоре были открыты. 21 мая. Температура + 3 градуса. Это я четко запомнила, было холодно, сквозняк и ветер. Бабули и дедули стенали и просили закрыть окна, все же с кашлем, а тут такой ледник. На что иногда на них орали врачи: «Проветриваем от вируса, терпите».

Маму никто не собирался возить на коляске, эту функцию предоставили мне с вопросом: «А чего она сама не идет?» У мамы артроз тазобедренного сустава, она плохо и с трудом ходит, у нее вирус, только что была гипогликемия, низкая сатурация. Почему она не идет сама — странно, действительно.

Смотровая, где оформляли истории болезни, была одна, там одновременно находились несколько человек, по каждому из них я всё слышала, так как дверь была открыта, а врачи просто орали друг другу: «Температура 40, пневмония, нужен еще и невролог» — и в таком роде про каждого.

Было ощущение полного хаоса. Я завезла маму в смотровую, после вывезла. Ко мне подошла какая-то девушка (сестра, волонтер, врач, я не знаю) и попросила заново рассказать, что с нами? Я снова начала рассказывать всю историю, девушка смотрела на меня ошалевшими глазами, ничего не записывала, а в какой-то момент просто убежала.

После этого пришла героически громко орущая санитарка (или медсестра, я не знаю) и провопила, что все, кто в одежде, — сдавайте на хранение, зачем так тепло одевались, в шапки и пальто, вас же на каретах СП везли!

Когда несчастные старики и молодые пациенты молча и смиренно разделись, она выстроила всех и проорала: «За мной! На рентген!». Маму, конечно, везла я.

На рентген выстроилась очередь. Маме стало больно сидеть, неудобно, коляска была кривая и узкая. Я побежала в приемный покой и попросила хоть кого-то дать каталку. Мне предложили пойти и поискать самой, переложить маму самостоятельно. Не вопрос, это я сделала.

Маму завезли на рентген. Врач пришел из приемного покоя. Тот же, что оформлял историю. То ли рентгенолог работает в приемном, то ли врач приемника сам делает рентген. Процедура длилась минуты две, никаких проекций, просто снимок лежащего на каталке человека.

Потом маму вывезли, и санитарка сказала нам: «Прощайтесь, всё». Я попросила её взять редкие лекарства, хотя бы посмотреть или спросить у врача, что из пакета лекарств нужно взять с собой? В любой реанимации врач смотрит и даже спрашивает о медикаментах, что принимает человек на постоянной основе, выбирает что-то, чего может не быть в отделении. Схема для лечения диабета из 3 препаратов, антикоагулянт, таблетки от гипотериоза.

Помимо этого, я попросила разрешить взять с собой в реанимацию молитвослов. Всегда и везде разрешают это сделать! Но нет. Ответ мне был: «Ничего нельзя! Она идет в хирургическую реанимацию (АИР1), там всё есть и ничего нельзя. И вообще, ты такая серая вся, болеешь? Зачем приехала сюда? Уезжай». Этими словами она довела маму до слез. Мы простились, мамуля в слезах попросила меня ехать отдыхать. Это был наш последний разговор в этой жизни.

Героическая санитарка вышла через пару минут и вынесла мамино платье. Далее она произнесла убийственную речь: «У твоей мамы онкология в анамнезе? Ну всё, вся метастазами пойдет». На мой вопрос: «Какие метастазы? Она 15 лет в ремиссии и только что после полного обследования!» — мне был ответ: «Ну так этот вирус вызывает тут же рак, не знала? Готовься к худшему».

Утро 22 мая началось со звонков в справочное. Можно звонить, согласно объявлению в госпитале, с 10:00. Дозвониться невозможно. Занято. Час, полтора, два. Наконец дозвонилась. «В реанимации, температура 36,6, состояние тяжелое». Почему тяжелое? Что-то нужно? Что-то еще можно узнать? Поняв, что нет, я стала искать знакомых, чтобы пробиться в реанимацию и как-то влиять на ситуацию, консультироваться с врачом. Благодаря связям удалось узнать, что мама ест, говорит и дышит сама, у нее кислородная маска, но о переводе на обычное отделение речи нет.

Ровно так было и 23 мая, когда мне даже дали телефон реанимации и сказали звонить самой. Опять: температура 36,6, всё сама, дышит, ест, говорит, но тяжелая.

Почему тяжелая? Какое поражение легких? Какая сатурация? Никаких ответов, только скупое: «Жалуется на слабость и недомогание, прогноз давать не будем» — очень странная реакция реаниматолога…

24 мая в 15:00 всё повторилось. Температура нормальная, но «тяжелая». Выраженная дыхательная недостаточность, но на кислороде, не на ИВЛ.

А вечером 24 мая я настолько плохо себя чувствовала, что пропустила два звонка с неизвестного городского номера. Позже я стала на этот номер перезванивать, но никто не ответил. На сайте больницы — я посмотрела — такого номера не было.

Тем не менее 25 мая в 7:30 позвонили опять с этого номера и сказали, что мама умерла вчера, в 19:55. «До вас невозможно было дозвониться вчера. Соболезнования... Я даже не знаю, что вам еще сказать… есть ли вопросы? Приезжайте в морг».

В тот момент я не смогла ничего спросить. Я была в шоке и не понимала, что случилось. Немедленно собралась, и мы с папой поехали в морг. В морге госпиталя была очередь и толкотня. Мамы в долгом списке умерших не было. Кто-то из персонала нам сказал, что «раз нет в списке, значит, еще не вскрыли, приезжайте завтра».

Пришлось снова искать знакомых, чтобы выяснить, где мама, теплить в себе надежду, что произошла некая чудовищная ошибка. В процессе поисков никто ни в морге, ни в больнице не мог назвать инициалы и дату рождения мамы, все называли лишь фамилию. Обоснование одно: «У нас перегруз».

Лишь к ночи 25 мая мне сообщили, что тело в морге, лишь по фамилии. 26 мая мы снова приехали. Ожидая в очереди несколько часов, папа позвонил в реанимацию и попросил всё же уточнить, что случилось. Ему ответили: «Тромб». Где именно — мы так и не узнали. Как лечили эти три дня, какие меры принимались для стабилизации состояния, учитывая выраженную дыхательную недостаточность, озвученную 24 мая по телефону, пытались ли спасти, был ли перевод на ИВЛ — нам не сообщили. В полученном спустя время медицинском свидетельстве о смерти причиной было указано: 1. Дистресс взрослых 2. Пневмония неуточненной этиологии 3. Сovid подтвержденный 4. Многочисленные осложнения диабета.

Анализ на Сovid и разрешение Роспотребнадзора на захоронение мы ждали двое суток. Нам сообщили, что видеть, опознавать маму, прощаться с ней, отпевать, хоронить так, как мы хотим в рамках важных для нас православных традиций, — запрещено. Или два неизвестных кладбища в Ленобласти, или кремация. Мы, скрепя сердце, выбрали кремацию и захоронение в семейные могилы на Смоленском кладбище.

Очередная поездка в морг состоялась для передачи одежды и вещей мамы санитару. Я привезла венчик, текст молитвы, крестик на шею, деревянный крест в руки. Всей семье было очень важно соблюсти ритуалы, я считаю, что это неоспоримое право любого человека. Санитар вещи взял, но из беседы с ним мне стало ясно — тело вскрыто и уже обработано, завернуто в ткань, засыпано хлором. И при похоронах будет положено в двойной черный пакет. Не стану описывать свои эмоции и ощущения.

Отправить закрытый гроб в крематорий нам удалось лишь на 8 день. Мы с папой могли 2 минуты присутствовать при процедуре выноса гроба из морга и погрузке его в автомобиль «Специальная». Гроб поставили криво, боком, так как автомобиль, оплаченный нами, имел кузов, в который гроб ровно не влезал.

В крематории мы ждали приезда нашей «Специальной» 60 минут. Мне было нормально, я ждала маму. Многие старики, что так же приехали ожидать своих родных, впадали в истерику от столь длительного ожидания.

Урну мы получили 5 июня. Захоронение и отпевание было назначено на 12:00. Чтобы успеть на Смоленское кладбище, мы приехали в крематорий в 9:00. Была очередь из 5 человек. Выдача началась в 9:50. К этому времени очередь была уже около 50 человек. Охранник сортировал ожидающих, кто получает Covid, а кто нет. Большинство было таких, как мы.

Мы успели в 12:00. Провели отпевание, захоронили урну в землю. К концу отпевания вышло яркое солнце и очень звонко запели птицы. Это был 13-й день после смерти мамы.

Моя мама — врач-стоматолог, жизнерадостный, полный воли, веры и любви человек. С потрясающим чувством юмора, острым и ясным умом, самая нежная и любящая мама, бабушка, жена, теща. Она собиралась жить еще минимум 25 лет. Хотела растить внучку и жить ради нас, радуясь каждой мелочи и беззаветно отдавая себя нам, своей любимой семье. Мир пошатнулся без неё. И никогда не вернется на место. 21 июля мы собирались отмечать её день рождения — 61 год — и даже почти выбрали подарок — рыжего котенка.

Я знала всегда и убедилась в очередной раз. Здравоохранение — это задача каждого конкретного гражданина, каждого из нас. Забота о себе и своих родных. Никто о вас не позаботится, если не позаботитесь сами. Сейчас, в режиме военного времени, медицинская помощь, которая всегда у нас хромала на все свои три калеченые лапы, превратилась в хаос.

Так как есть кто-то с антигуманными предписаниями (кого пытаться спасать, а на кого сразу забить), есть бездарные и безразличные никчемные «герои» и совсем мало врачей с умом и душой. Так было всегда. И до пандемии так было. Так что спасайте себя сами всеми силами. Ведь человека могут увезти в больницу, где никто не расскажет, что с ним и как. А потом человек просто умрет. И снова никто не скажет — почему.

Вирус был и есть, и это чистое зло. Вроде как есть вразумительные протоколы лечения, которые даже не медику за эти месяцы стали логичны и понятны. Но схемы не принимаются, или принимаются только для избранных. Попасть в реанимацию, что ранее, что сейчас — это самое страшное. Особенно в реанимацию Госпиталя для ветеранов войн. Ваш родной будет полностью изолирован от вас. Вы не получите никакой вменяемой информации о нем. Я не понимаю, зачем так. Ведь психологический комфорт, ощущение безопасности и надежды важны для выздоровления. Считаю, лучше умереть дома. Умереть от ковида или с ковидом — это значит лишиться последнего права на опознание, прощание, свободы выбора порядка погребения, соблюдения религиозных обрядов (во многом их смысл — психотерапевтический, для живых, чтобы легче принять и отпустить), жизненно важных определенным семьям.

И родные никогда не узнают, кого похоронили, и умер ли на самом деле их дорогой человек. И будут бесконечно ждать звонка со словами: «Всё прошло, это была ошибка».

Так что берегите себя, своих — это сверхзадача на сегодня. Выжить. И не пройти пару кругов ада при жизни.