«ФСБ захватила шпиономания. Если виновен — покажите доказательства». Адвокат Ивана Сафронова Иван Павлов

Журналист и советник главы Роскосмоса Иван Сафронов остаётся в «Лефортово». Чем уникально дело о «госизмене» бывшего автора «Ведомостей» и «Коммерсанта», «Фонтанке» рассказал его адвокат.

Пока защита Ивана Сафронова готовится в четверг, 16 июля, добиться в Мосгорсуде отмены судебного решения о двухмесячном аресте в «Лефортово», сам специалист по военно-техническому сотрудничеству России с иностранными государствами теряет в весе. За несколько дней с момента задержания 30-летний Сафронов похудел уже на 5 килограммов. Советник главы Роскосмоса не отказывается от общения со следствием, но следователь не даёт никакой конкретики, которая традиционно сопутствует рассмотрению уголовных дел по столь тяжкой статье УК РФ, как «Госизмена», рассказал «Фонтанке» адвокат Ивана Сафронова Иван Павлов.

— Иван Юрьевич, Ивана Сафронова в СИЗО посетили члены ОНК. Говорят, что он похудел на 5 килограммов. Если это правда, то возникает вопрос, что с ним делают? Вы были у него в СИЗО?

— Членам Общественной наблюдательной комиссии, конечно, виднее. Поскольку они могут его практически беспрепятственно посещать в СИЗО. Мы такой возможности не имеем. Мы видели его только на одном следственном действии. И на судебном заседании. Пройти в следственный изолятор «Лефортово» мы не можем. Там есть сложности сейчас с посещением адвокатами своих подзащитных. Там всегда были сложности, но сейчас особенно. Все встречи происходят в одной комнате, которая оборудована стеклянной перегородкой. Общение происходит по телефону. Ни о какой конфиденциальности и нормальных условиях общения в такой ситуации речи просто быть не может. Нам надо с ним встретиться, конечно. И каждую встречу с ним в суде, или у следователя, мы используем, чтобы пообщаться по делу. Но общество интересует не только дело, но и его состояние. Здесь лучше ориентироваться на слова тех, кто его посещает в рамках визитов ОНК. Чтобы мне заметить разницу в его состоянии, мне надо знать, как он выглядел до того, как был задержан. Но мы с ним не настолько близко знакомы. В любом случае, информацию ОНК мы будем учитывать в своей работе. Будем ориентироваться на медицинские документы. Вообще документы по Ивану продолжают поступать постоянно. Различные поручительства, письма…

— Об этом отдельно чуть позже. Сразу после задержания вы сообщали, что в материалах следствия нет стандартных для такого рода обвинений документов от ФСБ. Что это за документы, и появились ли они к моменту предъявления обвинений в минувший понедельник?

— Нет, не появились. То судебное заседание, которое было, это был суд по избранию меры пресечения. Это такая ответственная процедура, в ходе которой следователь должен был убедить суд, что у него есть достаточно доказательств, свидетельствующих о причастности лица к совершению преступления, в котором он обвиняется. Следователь же направил в суд постановление о возбуждении уголовного дела. Это тот документ, в котором изложена фабула обвинения, которое ещё надо доказать. Больше ничего следствие суду не предоставило. Никаких документальных свидетельств о том, что Иван Сафронов причастен к совершению преступления, не было представлено совсем.

— Возможно, это обычная практика?

— Это не обычная практика. Даже по такого рода делам следователи всегда прикладывают документы. Иван обвиняется в сборе информации и передаче документов иностранному лицу. Чешской разведке. Обычно в такой ситуации в обязательном порядке прикладывается какое-нибудь перехваченное по электронной почте сообщение, или подслушанный телефонный разговор, или копия документа, который нашли у него в багаже при вывозе. Но в деле Ивана Сафронова следствие вообще никак не обосновало выдвинутые против него подозрения.

— Работа на иностранную разведку чаще всего предполагает оплату услуг завербованного лица. Вы отмечали, что в деле нет данных, которые бы на это указывали. Какова вероятность, что следствие просто бережёт такие сведения для дальнейших стадий разбирательства?

— А зачем это беречь? В чём здесь процессуальный интерес? Сейчас, вот на этой стадии, надо убедить суд в том, что человек что-то совершил, что он к чему-то причастен. Для этого нужно хоть какие-то доказательства показать. Здесь нет никакого интереса с точки зрения национальной безопасности. Если он передал уже что-то, значит, что-то куда-то уже ушло. Так вы хотя бы скажите, когда это что-то ушло. Кому передал? Не надо с нами играть загадками. Это серьёзный вопрос! Это право на защиту. Это фундаментальное право человека — знать, в чём его обвиняют. Как можно защищаться от такого обвинения, которое настолько неконкретно сформулировано. А написано буквально так: в 2017 году он собрал какие-то сведения, составляющие государственную тайну, и в том же году передал эти сведения каким-то неназванным представителям чешской разведки. Как от этого защищаться? Хотя бы день сообщите! В 2017 году было 365 дней!

— Возможно, в деле просто есть свидетельские показания человека, которые изобличают Ивана Сафронова?

— Пожалуйста! Но покажите их суду! Это должно подлежать оценке наряду с другими данными. Хотя бы будет понятно, что есть это свидетельство. Но сейчас мы с вами просто сидим и гадаем. Мы не оцениваем конкретно документы. Мы гадаем! Может быть, это чьи-то слова? А может, перехваченное сообщение по Интернету? А может, это подслушанный разговор с другом?

— То, что мы сейчас с вами ищем эти ответы, — это же нормально…

— Нет, это не нормально! Я не Нострадамус. Я не предсказатель. Я — адвокат. Я должен оперировать фактами.

— Вернёмся к фактам. Сафронов продолжает отказываться от дачи показаний? На что он ссылается, на 51-ю статью Конституции РФ?

— Ничего подобного! Хороший вопрос, на самом деле. На допросе, который последовал в понедельник, сразу после предъявления обвинения, следователь почему-то не задал Ивану Сафронову ни одного вопроса. Ни одного вопроса от следователя не было! Наоборот, Иван Сафронов задал несколько вопросов следователю. И это было зафиксировано в протоколе допроса. Иван попросил разъяснить ему обвинение. Он попросил просто дать ему какие-то детали, которые бы навели его на мысль о том, от чего ему надо защищаться. Сейчас у нас нет никакого представления, от чего нам защищать Ивана Сафронова.

— Но вы ранее сообщали, что Иван будет говорить, когда будет конкретика в деле. Могло показаться, что он отказывается общаться со следователем.

— Пока следствие не конкретизирует, невозможно общаться. Нельзя же перебирать все 365 дней 2017 года, вспоминая, что тогда было отправлено, анализируя эту отправленную информацию с точки зрения возможности наличия в ней гостайны. Как только следствие конкретизирует обвинение, чтобы обвиняемый понимал, от чего ему защищаться, мы дадим свои показания. Как я уже сказал, сегодня следователь отказался от формулирования вопросов Ивану в ходе допроса. Не задано ни одного вопроса.

— Почему два адвоката дали подписку о неразглашении, а два отказались, как пишут коллеги. Так можно?

— Во-первых, все отказались. Все пять адвокатов, которые зашли в Следственное управление ФСБ, отказались давать подписку о неразглашении данных следствия. Напомню, что подписку о неразглашении государственной тайны мы дали ещё в суде. Здесь никаких демаршей защиты не было. Адвокаты, которые были на следственных действиях, на предъявлении обвинения при входе в СУ встретили следователя, который был уже готов к тому, что адвокаты отказываются давать такую подписку. Следователь составил протокол с участием понятых. Там сказано, что он разъяснил адвокатам, что есть обязательства о неразглашении данных следствия. При понятых составлен документ, где зафиксирован факт отказа от подписей в этой подписке о неразглашении. Протокол подписан следователем с участием понятых. Вообще, это дискуссионный вопрос. Некоторые считают, что для привлечения адвоката к ответственности за разглашение данных следствия надо, чтобы он дал подписку. Некоторые считают, что если адвокат отказывается от такой подписки, достаточно оформить протокол, что ему разъяснена обязанность не давать никаких комментариев по поводу дела. Протокол, оформленный с участием понятых, якобы позволяет адвоката привлекать к уголовной ответственности. Есть разные подходы. Я надеюсь, что по этому делу следователь не станет из одной проблемы делать несколько и пытаться привлекать моих коллег к уголовной ответственности. Очень бы хотелось этого не допустить.

— Вы продолжите курировать защиту Сафронова, избегая подписки о неразглашении?

— Если следователь так же, встретив меня где-нибудь, а не обязательно на территории СУ это делать, составит протокол в отношении меня о том, что он считает, что мне нельзя давать никаких комментариев, то, конечно, будет определённый риск. Если я буду продолжать давать комментарии, следователь может отреагировать и возбудить уголовное дело по 310 статье УК. Но мы что-нибудь обязательно придумаем. Сделаем так, чтобы у вас оставалась возможность получать информацию об этом деле.

— ФСБ утверждает, что Сафронов шифровал свои файлы с помощью программы VeraCrypt. Телеком-эксперты отмечают, что это инструмент защиты данных на персональном компьютере, но не механизм шифровки пересылаемых файлов. Вы будете привлекать экспертов к дискуссии со следствием по этому вопросу?

— Как только у нас такая возможность появится, разумеется, будем. Будем смотреть, что они имеют в виду. Если мы сочтём, что следствие ошибается, мы будем использовать все возможности, чтобы убедить их в том, что они совершают ошибку.

— Если зашифрованные файлы не расшифровываются никем, то насколько это вообще может быть фактором в деле? Это аргумент в пользу обвинения или защиты?

— Вы продолжаете меня просить гадать. Не хочу гадать. Хочу оперировать фактами. Их пока нет.

— В России уже было громкое дело, связанное с шифрованным трафиком. Дело математика Дмитрия Богатова, который был одним из евангелистов сети TOR. Следователям понадобился год, чтобы понять, что через компьютер Богатова мог идти любой трафик, и к экстремизму внутри этого трафика он не был причастен. Сафронов пользовался ТОР или аналогами для обхода блокировок?

— Не могу сказать. Мы это с ним ещё не обсуждали. Не так много времени на обсуждение было. Я понимаю, что технические вопросы могут быть решающими. Версий много. А времени для нормальной работы с подзащитным очень мало.

— Вы говорите о попытках лишить защиту возможности полноценно работать?

— Все лица, которые содержатся в СИЗО «Лефортово», лишены нормальной возможности работать со своими защитниками. Суммарно с Иваном нам удалось поговорить не более часа за всё это время. Это ничтожно мало.

— Счета родственников Ивана в итоге заблокированы или нет? Обыски были?

— По блокировке счетов родственников у меня нет никакой информации. Но обыски были проведены у всего ближнего окружения Ивана. Оценить степень законности этих действий мы пока не можем. Но это обычная практика следствия ФСБ. Следствие по таким делам проводит обыски у ближнего окружения всегда.

— Вы не первый раз работаете по статье «Госизмена». Общественная поддержка вашего подзащитного сейчас похожа на что-то из вашей практики? Через два дня после задержания петицию в его защиту подписали 47 тысяч человек. Сегодня уже 60 тысяч.

— Было похожее дело Светланы Давыдовой, когда люди возмутились помещением под арест многодетной кормящей матери. И через некоторое время так же были собраны петиции. Более 50 000 подписей легли на стол главе государства. Светлана была освобождена. А через несколько месяцев дело было прекращено за отсутствием состава преступления. Тогда следствие убедилось в том, что оно совершило ошибку, возбудив против этой женщины уголовное дело по самому страшному государственному преступлению. И это было следствие ФСБ. Это было то же управление следственного отдела ФСБ. Сейчас мы требуем открытости. Открытости в допустимых формах. Пока полная закрытость. Мы просим решить гуманитарную задачу. При таких обстоятельствах нельзя держать человека под стражей. Его надо освобождать. И решать дальше всё в юридической плоскости. Доказывать. Пусть следствие этим занимается, когда Иван на свободе, у себя дома. Для этого необязательно его держать в неприступной крепости. Общественная поддержка важна. Но мы делаем своё дело, а общество делает своё дело. Разумеется, я прекрасно понимаю, что на то оно и общество, чтобы своим мнением как-то влиять на власть.

— Вы видите политические мотивы преследования Сафронова?

— Безусловно, я вижу некоторую истерию на фоне привлечения людей… Вернее, не истерию, а шпиономанию, которая развязана в России. Шпиономания, которая захватила ФСБ. Под угрозой привлечения по этой статье теперь находится чуть ли не каждый. В группу риска входят те, кто, так или иначе, оперируют информацией. Учёные, журналисты. Первая ласточка в сфере журналистики — Иван Сафронов. До этого 20 лет назад был журналист Григорий Пасько. А по учёным можно назвать несколько известных фамилий. Я сейчас защищаю двух учёных. Известных людей, с именами. Академик Валерий Митько. Учёный Виктор Кудрявцев. Люди получили абсурднейшее обвинение в госизмене. Это люди, которые отдали здоровье своё, свои лучшие годы служению России. А сейчас под таким тяжким грузом обвинений. Дело Ивана Сафронова идёт через запятую.

— В Кремле говорят, что не знают детали этого дела. Песков уверен, что закрытость дела Сафронова не может стать «дестабилизирующим фактором общества». Вы можете ответить Пескову?

— Если бы СУ ФСБ в рамках этого дела выполняло бы все требования закона, например представило бы улики, уверен, что никакого резонанса бы не было. Если виноват, надо отвечать. Но ведь не показывают улик. Не показывают тех документальных свидетельств, которые могли бы обосновать столь страшное обвинение. Это вызывает вопросы не только у юристов, но и справедливые вопросы у общества. Общество не приемлет такого отношения к себе даже со стороны самой могущественной спецслужбы.

— При этом коллега Путина, глава СВР Сергей Нарышкин говорит журналистам, что «задержание и предъявление обвинения ни в коем случае не связано с профессиональной деятельностью фигуранта». Нарышкин знает, а Путин не знает. Почему Нарышкин делится деталями с прессой, а не с президентом?

— Не знаю. Знает Путин или не знает? Хорошо бы, чтобы знал. Но в любом случае — почему мы должны им верить? Мы же живём в «правовом государстве». У нас ведь есть Конституция. Пусть с известными поправками, но всё-таки ещё есть. А там есть презумпция невиновности. «Виноват». Всё? Достаточно заявления чиновника, чтобы считать человека виновным? Почему же не показать доказательства, если виноват?

— В четверг, 16 июля, Мосгорсуд рассмотрит жалобу на арест Ивана. На что вы указываете суду в качестве обоснования смены меры пресечения?

— Мы требуем не замены, а отмены решения, которое принял Лефортовский суд на прошлой неделе (арест до 6 сентября. — Прим. ред.). Мы требуем отменить меру пресечения. При таких обстоятельствах суд не имеет права избрать даже самую мягкую меру пресечения, не то что арест в СИЗО. Никакой меры пресечения в таких случаях быть просто не может. У следствия есть процессуальная обязанность — обосновать свои подозрения. С этой обязанностью следствие не справилось. Единственное законное решение — отказ следствию. До тех пор, пока наш подзащитный находится под стражей по непонятному обвинению с необоснованными мотивами, с необоснованным подозрением, не обоснованным документально, мы будем считать, что это расправа над всеми журналистами, которые честно пишут и проводят свои расследования. Это угроза для всех вас, а значит, и для всего общества. Потому что на честной журналистике основаны определённые ценности общества. Мы будем эти ценности защищать 16 июля в Мосгорсуде.

— Почему защита утверждает, что дело Сафронова связано именно с журналистикой, а представители власти так упорно отказываются признать эту связь?

— Мы им не верим. Мы не должны верить на слово. От нас скрывают улики. Мы видим, что Иван обвиняется в действиях, которые якобы совершены в 2017 году, а тогда он был журналистом. Эти действия связаны с передачей информации, а журналисты часто пользуются этим правом (статья 29 Конституции РФ «Каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом». — Прим. ред.). Всё выглядит именно так, что его обвиняют за журналистику.

— Иван знает о поддержке? Одиночных пикетах, задержаниях их участников? ОНК сообщила, что другой новый постоялец «Лефортово» губернатор Хабаровского края Сергей Фургал не в курсе, что его земляки вышли на улицы.

— Адвокаты его, конечно, информируют обо всём происходящем. И в СМИ, и на улице. И то, что происходили задержания участников одиночных пикетов коллег Ивана. Обо всём этом он знает. Разумеется, он благодарен за солидарность, которую проявляют коллеги. Солидарность ему очень нужна.

— Вы уже сказали, что продолжают поступать многочисленные поручительства в поддержку Сафронова. Дмитрий Рогозин своё прислал?

— Мы до заседания собираем эти поручительства. И пока список мы решили не разглашать. Мы сообщим имена тех, кто обращается к суду в поддержку Ивана Сафронова.

Николай Нелюбин, специально для «Фонтанки.ру».

Справка:

Журналист Сафронов был задержан 7 июля по дороге на работу в Роскосмос, где он с недавних пор работает советником главы госкорпорации Дмитрия Рогозина. По данным ФСБ, он якобы «собирал и передавал представителю спецслужбы одной из стран НАТО сведения о военно-техническом сотрудничестве, обороне и безопасности России, составляющие гостайну». Чуть позже адвокаты уточнили, что Сафронова подозревают в работе на чешские спецслужбы, которые якобы действовали под руководством США. В Роскосмосе заверили, что доступа к закрытым данным Сафронов не имел. А специалисты из Института криминалистики ФСБ не нашли признаков разглашения какой-либо тайны в его журналистских работах. Сафронов работал в газетах «Ведомости» и «Коммерсантъ». Он продолжил дело отца, который погиб при загадочных обстоятельствах в 2007 году, занимаясь расследованиями военных поставок РФ. Ранее «Фонтанка» рассказывала о работе Сафронова-младшего в СМИ.