Прогони меня, если сможешь. В Петербурге жену врача девять лет преследует пациентка

Неслучайные встречи на улице, в метро, на выставках, ночные звонки, записки в дверях, разложенный по парадной мусор и напуганные знакомые — в такой атмосфере семья петербургского врача живет девять лет. Реакция полиции предсказуема.

В России о явлении сталкинга публично заговорили в октябре 2017 года, когда в редакции «Эха Москвы» мужчина с ножом напал на журналистку Татьяну Фельгенгауэр. С ранением в шею девушка попала в больницу в тяжелом состоянии. Нападавшего задержала охрана радиостанции. 48-летний Борис Гриц рассказывал в полиции, что с Фельгенгауэр у него была «телепатическая связь», но она стала слишком навязчивой. Знакомые Грица вспоминали, что за несколько месяцев до нападения он часто и не к месту говорил о журналистке, и встреча с ней стала для него идеей фикс. Суд отправил мужчину на принудительное лечение.

Сталкинг — это нежелательное, навязчивое внимание к одному человеку со стороны другого человека или группы людей, выражающееся в преследовании жертвы, слежке за ней.

История Ольги Борисоглебской началась задолго до московской трагедии и длится до сих пор. Её муж, врач-терапевт, в 2011 году наблюдал пациентку Марию. Когда закончились поводы для лечения и приемы прекратились, она продолжала ходить к клинике. А потом появилась во дворе дома на Московском проспекте, где врач жил с супругой Ольгой.

«Она подошла ко мне на улице, когда я гуляла с собакой, и попросила задать вопрос. Я видела её впервые и просто отрицательно покачала головой. Пошла дальше», — рассказывает Ольга.

После этого встречи с Марией участились. Они могли «случайно» столкнуться несколько раз в день: на улице, в метро, на выставке. Женщина просто смотрела издалека, могла приветственно махнуть рукой или подойти с вопросом. Например, её интересовало, почему она так плохо живет.

Через несколько месяцев такого тотального присутствия «третьего лишнего» Ольга решилась зайти в соседний опорный пункт полиции. Её интересовало, может ли она написать заявление, чтобы с Марией кто-то поговорил и попросил отстать. Но полицейский лишь предложил послать преследовательницу подальше и жить спокойно, не обращая на неё внимания. Мол, сама отстанет.

Но Мария не отстала. Она, как рассказывает Борисоглебская, вынимала пакеты с мусором, которые выбрасывала семья, и либо раскладывала его по парадной, либо стучала в дверь, чтобы «вернуть их вещи». Потом начались звонки по домашнему телефону в три часа ночи с вопросами, не знают ли супруги, почему ей не спится. Женщина всегда маячила где-то по соседству на встречах со знакомыми, а потом подходила к ним с вопросом, о чем они разговаривали с Борисоглебской, или предлагала вложить деньги в интересный проект.

«Многие после такого просто сводили наше общение на нет. Некоторые смеялись, мол, чего она сделает, и это мы больше сумасшедшие, что так на это реагируем. Один раз моя знакомая после встречи и такого комментария вдруг позвонила мне. Она была испугана, так как Мария зашла за ней с парадную дома, окликнула и стала что-то бормотать», — голос Ольги в этот момент дрожит.

Заметим, что Мария вполне социальна: сейчас она работает в известном театре, а раньше была мировым посредником.

Иногда Марии не было несколько дней или недель, но не больше. А потом давление усиливалось. Она уже догоняла Ольгу на машине и сигналила ей, иногда подрезая автомобиль супруги доктора.

И вот однажды преследовательница купила квартиру в том же доме, что и супруги, — «окна в окна». Её машина теперь всегда стояла у дверей их парадной. А сама она завела разговор о совместном проживании. «Я хочу с вами жить. На любых условиях», — вспоминает Ольга. Затем она предложила Борисоглебской «подвинуться» и освободить ей вакансию жены доктора: «В последние годы она уже уверенно улыбалась при встречах. И говорила: «А что вы мне сделаете?» Или предлагала: «Вам хочется меня ударить? Да, выбейте из меня эту глупость!»

Семья все-таки подала заявление в полицию. Но участковый вышел на разговор с преследовательницей только после жалобы в прокуратуру. Результата он ожидаемо не принес. Ольга с супругом добились того, что Марию обследовали в районном ПНД. Заболевание у нее диагностировали, но оснований не нашли не только для госпитализации, но и чтобы лишить её водительских прав.

Ольга с мужем съехали с квартиры на Московском и поселились на даче в Ленобласти. В городе они бывают по работе, но в квартиру приходят как воришки, по ночам.

«Я уже научилась просчитывать её шаги. Собираюсь гулять с собакой, думаю, так не пойду, обойду через другой квартал. Потом смотрю, и правильно сделала, вон её машина стоит», — описывает реалии своей жизни Ольга.

Сталкинг, как говорит главный внештатный специалист-психиатр Петербурга Александр Софронов, официально не признан психическим расстройством, но от этого не становится менее опасным.

«Сталкинг, как навязчивое нежелательное внимание одного человека к жизни другого, является поведенческим феноменом. Очень часто сталкинг проявляется не просто вниманием, а откровенным преследованием. Именно так лица — объекты нежелательного внимания — определяют происходящее с ними. Квалифицировать его довольно сложно. В одних случаях может иметь место рациональный расчет, имеющий четко выверенные цели. Например, человек выбирает преследование как линию поведения с целью вымогательства, шантажа, мести и пр. Близко к сталкингу стоит домашнее насилие, которое, по моему личному мнению, является его разновидностью. Безусловно, «преследователь» имеет те или иные личностные особенности, но эти особенности могут не достигать болезненного уровня. Может иметь место и безобидное навязчивое внимание к жизни другого человека. Например, влюбленный юноша стремится обратить на себя внимание девушки, которая не отвечает ему взаимностью. При этом он пристально изучает в деталях ее личную жизнь», — уверен главный городской психиатр.

С таким видом преследования, например, столкнулась петербурженка Ирина. Её бывший молодой человек отказывался принять разрыв отношений. Он писал ей тысячи СМС, встречал у дома, оставлял подарки под дверью. Когда её новый возлюбленный решил поговорить с ним по-мужски, они сначала подрались, потом выпили. Наутро Ирина получила предложение «жить втроем». Отношения Ирина прервала с обоими. А потом нашла работу в Москве и уехала.

Сталкинг, уверен Софронов, как болезненное состояние может быть как самостоятельным, имеющим свой собственный механизм возникновения, так и быть одним из проявлений психического заболевания в диапазоне от расстройства личности до тяжелых психозов.

«Наибольшее распространение в последние годы получили самостоятельные, или иначе изолированные, формы сталкинга. Эти формы имеют проявления, которые можно рассматривать в рамках аддиктивного (зависимого) поведения. Человек в этом случае может сообщить о непреодолимом желании преследовать другого и, что особенно важно, о том, что он страдает от невнимания к себе объекта преследования или получает удовлетворение от очевидных страданий своей жертвы. Внешне такой человек может производить на окружающих вполне нормальное впечатление и соответствовать другим нормам поведения в обществе», — говорит Александр Генрихович.

Филолог Алексей со сталкингом столкнулся в университете. Излишнее внимание ему оказывала одна из преподавателей. Она могла начать хвалить его перед группой, принижая успехи других, или, напротив, указывать на ошибку, за которую отвечать опять же приходилось всем одногруппникам. Женщина звонила и писала парню, а он не знал, как можно остановить поток внимания от всеми уважаемого учителя. После получения диплома Алексей вынужден был обратиться в клинику неврозов. Сейчас он преподает в одном из вузов Петербурга.

«Из литературных источников известно, что активное преследование может продолжаться от полутора и более лет. Динамика его развития и редукции четко не выверена. Имеет место описание случаев спонтанного прекращения преследования, однако есть сообщения и о случаях нарастания интенсивности преследования с появлением опасных для окружающих тенденций в поведении.

Однако такое развитие в большей степени характерно для лиц с серьезными психическими расстройствами. Несмотря на то что ряд специалистов находят в феномене сталкинга болезненные проявления, в современные психиатрические классификации он как самостоятельное психическое расстройство пока не включен. При верифицированных психических заболеваниях феномен преследования имеет те же черты, но сосуществует с другими нарушениями психики. Последние в своих проявлениях зависят от самого заболевания, которым страдает «преследователь».

Достоверной статистики встречаемости феномена при тех или иных психических расстройствах нет. Есть впечатление, что он чаще наблюдается при некоторых формах расстройства личности. В свою очередь, расстройства личности имеют труднораспознаваемые краевые формы, что еще более затрудняет диагностику и квалификацию данного феномена. При психозах преследование жертвы — относительно редкое явление. Оно характерно, например, для «бреда любовного очарования», когда больной человек стремится добиться расположения, пребывая в уверенности, что объект его внимания в него влюблен. К потенциально опасной форме следует отнести преследование жертвы в рамках патологической ревности у лица с бредовым расстройством», — уверен Софронов.

По его мнению, сами «преследователи» крайне редко добровольно обращаются за медицинской помощью. В недобровольном порядке организовать медицинскую помощь им проблематично, так как по российскому законодательству необходимо доказать суду очевидную опасность лица с психическим расстройством для себя и окружающих.

Другими словами, сообщения преследуемого лица о письмах, подарках, ожидании у подъезда, слежке, в том числе в автомобиле, комментариях в социальных сетях интернета и прочем, не позволяют психиатру провести недобровольное освидетельствование и назначить лечение без определения суда. Сам по себе психиатрический диагноз не является основанием для недобровольного вмешательства. Кроме того, как уже отмечено выше, сам сталкинг пока официально не признан психическим расстройством.

Освидетельствовать больного без решения суда врач может только в случае острого психоза, но решение о недобровольной госпитализации все равно выносит суд.

«Если человек оценивает преследование как реальную опасность для своей жизни или ущерб благополучию, следует незамедлительно заявить об этом в полицию. Я не согласен с частным мнением, что полиция «не реагирует», наша практика показывает обратное. Однако предупреждение преследования станет эффективным тогда, когда будут приняты государственные нормативные акты, усиливающие защиту личной жизни», — заявляет Софронов.

Действительно в Уголовном кодексе РФ нет отдельной статьи (состава преступления), предусматривающей наказание за преследование. Да и полиция не всегда принимает соответствующие меры защиты прав «пострадавших» от сталкеров. Мнение юристов по этому поводу сводится к тому, что сталкинг — это группа правонарушений, за каждое из которых может наступить ответственность.

По мнению адвоката коллегии «Де ЛАТА» Евгении Бурмасовой, это эффективно в том случае, если преследователь угрожает жертве или членам семьи. Например, рассылает их данные на сайты больниц, бюро ритуальных услуг, сам звонит, предлагая такие услуги. Или если жертве и ее родственникам, друзьям и знакомым рассылаются письма, содержащие порочащие сведения о жертве. Тогда в действиях сталкера вполне прослеживается такое противоправное деяние, как клевета. Нарушением тайны переписки можно квалифицировать взлом мессенджеров или переписки через электронную почту, если еще и распространяется их содержание.

После нападения на Татьяну Фельгенгауэр журналистка Божена Рынска, которая также столкнулась со сталкингом, предложила ей возглавить борьбу с этим явлением, чтобы добиться введения в России охранных ордеров, по примеру Европы или США. Например, в Великобритании для полиции достаточно двух инцидентов, которые человек воспримет как нежелательные: это могут быть два телефонных звонка незнакомому человеку, два подарка, один случай физического следования за жертвой и один телефонный звонок. Однако журналистка «Эха» отказалась быть «сакральной жертвой». И дело с законодательной инициативой заглохло.

Тем не менее, уверена адвокат Евгения Бурмасова, Россия все-таки движется в сторону европейского опыта. В 2018 году Верховный суд при рассмотрении спора о «навязчивых» звонках и SMS-сообщений указал на гарантированную Конституцией РФ неприкосновенность частной жизни. При этом суд сослался на позиции Европейского суда, расширил понятие «частная жизнь» и попытки в неё вмешаться. Если раньше под эту формулировку попало все, что происходит за закрытыми дверями жилища, то сейчас понятие называется ёмкой категорией, которая охватывает как физическую, так и моральную сторону жизни индивида и не поддаётся исчерпывающему определению.

При этом Евгения Бурмасова честна. На вопрос, есть ли в практике российских судов дела о частной жизни и преследованиях, она говорит, что не нашла таких. Хоть и искала.

«Фонтанка» попыталась поговорить с Марией и узнать ее мнение о сталкинге.

«Я не буду это комментировать», — спокойным голосом ответила Мария и повесила трубку.

P. S. Расставаясь с Ольгой, корреспондент «Фонтанки» спросила её: «Вы планируете вернуться домой?» Ольга Борисоглебская неуверенно покачала головой: «Я не верю, что это как-то закончится. Все равно жду, что вот поверну за угол — а там она».

Татьяна Востроилова, «Фонтанка.ру»