«Ленинградский процесс почти не представлен в культуре памяти». (видео, фото)

В годовщину начала Нюрнбергского процесса «Фонтанка» публикует исследование одного из так называемых «малых советских Нюрнбергов» — Ленинградского процесса над немецкими военными преступниками 1945–1946 годов.

75 лет назад, 20 ноября 1945 года, начался Нюрнбергский процесс — ключевой суд над военными преступниками во Второй мировой войне. Накануне годовщины Санкт-Петербургский институт истории РАН провёл научную конференцию по тем процессам над нацистскими преступниками, которые меньше известны широкой общественности. «Фонтанка» публикует доклад кандидата исторических наук Дмитрия Асташкина. Старший научный сотрудник СПб ИИ РАН работает с доступными материалами по Ленинградскому процессу над группой нацистов, казнённых зимой 1946 года. Это была единственная публичная казнь в истории города. Историк отмечает, что Ленинградский процесс мало изучен. Его политические функции не исследованы вообще. Основной массив документов остаётся под грифом «секретно».

Организация процесса

В 1945–1947 гг. в РСФСР было проведено 6 открытых судов над немецкими военными преступниками в наиболее пострадавших городах: Смоленске (15–19 декабря 1945 г.), Брянске (26–30 декабря 1945 г.), Ленинграде (27 декабря 1945 г. — 6 января 1946 г.), Великих Луках (24–31 января 1946 г.), Севастополе (12–23 ноября 1947 г.), Новгороде (7–18 декабря 1947 г.).

Перед любым исследователем советских судов возникает проблема доступности источников. Материалы Ленинградского процесса были засекречены (как и все другие дела подобных судов) и хранятся сейчас в Центральном архиве ФСБ России. Они не выдаются исследователям, как и другие судебные дела военных преступников. В Государственном архиве РФ доступны лишь тома № 11 и № 12 с материалами следствия (показания обвиняемых Янике, Скотке, Зоненфельда и протоколы их опознания по фотографиям). Другие доступные нам источники о Ленинградском процессе: инструкции ЦК ВКП(б), личное дело председательствующего трибунала генерал-майора И.Ф. Исаенкова, фотографии суда, документальный фильм «Приговор народа» (1946 год, режиссёр Л. Киказ, оператор Е. Учитель, Ленинградская студия документальных фильмов), дневник специального корреспондента «Правды» П.Н. Лукницкого и свыше 50 материалов шести газет.

Ленинградский процесс, как и семь подобных процессов 1945–1946 гг., был инициирован постановлением ЦК ВКП(б) от 21 ноября 1945 г. «О проведении судебных процессов над бывшими военнослужащими германской армии и немецких карательных органов». НКВД, НКГБ, Главное управление СМЕРШ и Прокуратура СССР должны были закончить следствие всего за три недели — «не позже 15 декабря 1945 года».

На помощь в подготовке, организации и проведении суда из Москвы в Ленинград была командирована группа из четырех оперативных работников НКВД, НКГБ и Главного управления СМЕРШ во главе с генерал-майором Прошиным. За столь короткие сроки в лагерях немецких военнопленных они смогли найти лишь нескольких подозреваемых.

Предположим, что спешка следствия была вызвана внешнеполитическими причинами — началом Нюрнбергского процесса. Возможно, материалы локальных судов должны были поддерживать советское обвинение в Нюрнберге (в том числе через иностранную прессу). Напомним, что в феврале 1946 г. в Нюрнберге выступали свидетели (академик И. А. Орбели, протоиерей Н. И. Ломакин, колхозник Я. Г. Григорьев) о преступлениях нацистов в Ленинграде и Ленинградской области (включая Псков и Новгород).

Ленинградский процесс проходил в Выборгском доме культуры, который вместил 2 000 зрителей из Ленинграда, Пскова и Новгорода (вход был по пропускам). Декорации напоминали театр: трибунал Ленинградского военного округа разместился на украшенной сцене, позади стояи барельефный макет Кремля и большая статуя Сталина на постаменте, за ней — экран для показа документального фильма, перед началом заседаний открывался занавес.

Эту театральность отмечал в дневнике и П. Н. Лукницкий:

«Ремлингер входит первым, один, заходит за легкий деревянный барьер. Бегает глазами, пораженный торжественностью, светом «юпитеров», погонами, всей обстановкой молчащего переполненного зала. Он останавливается на минуту, неуверенно, несмело, как некий актер, раскланивается направо и налево...»

Театральность усиливала публичный эффект суда.

Преступления

По данным Чрезвычайной государственной комиссии (ЧГК), которые легли в основу обвинения, оккупанты уничтожили в Ленинградской области (в ее состав входили новгородские и псковские территории) 52 355 мирных жителей, угнали на принудительные работы 404 230 советских граждан. Нацисты маскировали свои преступления, поэтому судебно-медицинский эксперт Ленинградского военного округа А. П. Владимирский считал, что «небоевых» смертей было намного больше — до полумиллиона. По его подсчетам, главным центром уничтожения людей в Ленинградской области стал Псков. Возможно, поэтому главным обвиняемым на процессе стал генерал-майор Генрих Ремлингер, псковский комендант в 1943–1944 гг.

На суде разбирались преступления Ремлингера и его подчиненных, совершенные в Ленинградской области зимой 1943–1944 годов: карательные акции (расстрелы, сожжения заживо, пытки), угон на принудительные работы, уничтожение населенных пунктов при отступлении. Ремлингер лично приказал провести ряд карательных экспедиций, жертвами которых стали тысячи советских граждан (в основном женщины, дети и старики). По указанию Ремлингера было угнано на принудительные работы 25 000 человек, сожжено 145 деревень.

Преступные приказы о расстрелах отдавали также капитаны Карл Штрюфинг и старший лейтенант Э. Визе (командиры рот «особого батальона»). Восемь исполнителей этих приказов (фельдфебели и рядовые Э. Бем, Ф. Энгель, Э. Зоненфельд, Э. Скотки, Г. Янике, Э. Герер, Э. Фогель, А. Дюре) служили в первом и втором батальонах «особого назначения» 21-й авиаполевой дивизии. Лейтенант Зоненфельд был командиром «особой группы» 322-го пехотного полка. Каждый из исполнителей лично убил от 11 до 350 человек и сознался в этом на суде. Свою вину не признали только Ремлингер и Визе.

Подсудимые попали в батальоны «особого назначения» из военной тюрьмы Торгау (под Лейпцигом. — Прим. ред.), которую возглавлял Ремлингер. Поэтому обвинение и пропаганда показывали подсудимых как его учеников:

«Шесть лет Ремлингер воспитывал попадавших к нему людей. <…> Вот они, его выученики, сидящие перед Трибуналом на одной с Ремлингером скамье подсудимых. Это — Янике, убийца более трехсот русских детей, женщин, стариков, поджигатель, грабитель и садист, заживо сжигавший ни в чем не повинных мирных людей. Это — Скотки, взрывавший землянки с русскими семьями, сжигавший деревню за деревней. Это — Зоненфельд, инженер по образованию, добровольно ставший агентом гестапо и затем руководителем карательных налетов на псковские и лужские деревни». (Сообщение ТАСС об утреннем заседании 30 декабря. Цит. по: Борисов А. Сборник материалов Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников. — Прим. ред.)

Подсудимых из «особого батальона» могло быть больше, но некоторые из подозреваемых активно сотрудничали со следствием и получили статус свидетелей, хотя участвовали в тех же акциях. Ленинградский суд использовал коллаборациониста в качестве свидетеля против Ремлингера — сотрудник немецкой комендатуры в Крестах (район на окраине Пскова. — Прим. ред.) Н. И. Сердюк свидетельствовал о нечеловеческих условиях в лагере для мирных жителей в Крестах. Его участие было нетипичным, поскольку тема коллаборационизма цензурировалась, все послевоенные суды над ними проходили в закрытом режиме.

Все преступления попадали под указ 19 апреля 1943 года, который стал юридической основой для всех судов над иностранными военными преступниками в СССР. Кроме того, в общую часть обвинительного заключения входили разрушения памятников культуры в пригородах Ленинграда, в Пскове и Новгороде (в обвинительном заключении всех судов 1943–1947 гг. была общая часть о преступлениях анонимных оккупантов в этом регионе, по данным ЧГК, и индивидуальные части о конкретных преступлениях конкретных подсудимых, по данным следствия. — Прим. Д. Асташкина).

Мы не можем выделить в обвинительном заключении Ленинградского процесса уникальные черты, список преступлений в нем отражал типичную политику нацистов в РСФСР: карательные акции против мирных жителей, разграбление и уничтожение населенных пунктов. Таким образом, оно соответствовало обвинительным заключениям других судов в РСФСР (например, Брянского и Новгородского).

Почему тема блокады Ленинграда не стала главной на Ленинградском процессе? Ведь она была представлена советской стороной на Нюрнбергском трибунале в феврале 1946 года. Предположим, что для суда не были найдены конкретные виновные в организации блокады. Лишь позднее, на Новгородском процессе (декабрь 1947 года), генерал артиллерии Курт Герцог был осужден за участие в блокаде Ленинграда (среди прочих обвинений).

По всей видимости, Ленинград был выбран площадкой суда с учетом довоенных административных границ, включавших Псков и Новгород. Кроме того, для политических функций суда было важно символическое значение Ленинграда. Таким образом, он стал объединяющим местом для суда за преступления, совершенные в трех регионах (в границах 1947 года): Ленинградской, Псковской и Новгородской областях (практика объединения регионов соответствовала практике других судов зимы 1945–1946 годов: например, на Брянском процессе судили за преступления, совершенные в Брянской, Орловской и Бобруйской областях. — Прим. Д. Асташкина). Новгородский процесс не планировался вплоть до мая 1947 г.

Кинодоказательства

На Ленинградском суде (как и на Минском суде) по ходатайству государственного обвинителя был продемонстрирован документальный фильм о преступлениях нацистов на территории Ленинградской области. Нам пока не удалось найти этот фильм и сведения о его создании. Мы знаем лишь пересказ фильма в газетах и дневниковых записях:

«Кадры, заснятые кинооператором Ленинградского фронта, начиная с 1941 года, документально подтверждают чудовищные преступления немецко-фашистских злодеев в ленинградской земле. На экране возникают руины Пскова, Новгорода, Луги, Гатчины, Гдова, десятков других городов, тысячи сел, сметенных немцами с лица земли. <…> Кинооператоры, проникающие в тыл врага, засняли пылающие села, подожженные немцами. Жители их, женщины, дети, старики, лишенные крова, уходят в леса, селятся в землянках. Фильм воспроизводит десятки приказов немецкого командования, издававшихся в оккупированных районах. Каждый неизменно заканчивается словами — «подлежит расстрелу». Под одним из этих приказов размашистая подпись — Ремлингер. Еще одна неопровержимая улика против фашистского карателя, сидящего на скамье подсудимых. Фильм заканчивается короткими цифрами: на территории Ленинградской, Новгородской и Псковской областей немцы расстреляли, сожгли, замучили, повесили больше 67 тысяч мирных граждан». (Сообщение ТАСС об утреннем заседании 2 января).

Таким образом, фильм стал кинодоказательством преступлений оккупантов и конкретно Ремлингера. Скорее всего, его фрагменты были также показаны в кинотеатрах Новгорода перед началом Новгородского процесса.

Холокост

Пропаганда подчеркивала, что Ленинградский суд касается не только конкретных преступлений конкретных подсудимых в 1943–1944 годах, но и всей системы оккупации Ленинградской области в 1941–1944 годах. Тем не менее на Ленинградском суде (как и на Великолукском и Новгородском) были лишь в незначительной степени, в отдельных показаниях свидетелей, обозначены масштабные нацистские преступления 1941–1942 годов, совершенные на этой территории против евреев, цыган, душевнобольных, советских военнопленных.

Так, на территории Псковской области в 1941–1942 годах были созданы и уничтожены гетто в Пскове, Опочке, Невеле, Великих Луках, Порхове, Пустошке, Себеже. Осенью 1943 г. трупы евреев были извлечены из ям и сожжены. Публичной ответственности за эти преступления Холокоста никто не понес. Ремлингеру (коменданту Опочки в июле-сентябре 1943 года) на Ленинградском процессе вопросов о сожжении тел евреев не задавали (судя по доступным нам материалам). По контрасту с этим умолчанием прокурор спросил Ремлингера о его должности военного коменданта Будапешта (с апреля 1944 года до пленения в феврале 1945 года) и казнях венгерских евреев:

«– Кого там расстреливали?

— Никого не расстреливали.

— Евреев, наверное?

— Ни одного еврея. Наоборот, большому количеству евреев я спас жизнь, вы этому не поверите.

— Кто их расстреливал?

— Те, кто всегда этим занимался, СС, гестапо и другие. Я ничего общего не имел с ними и, когда имел возможность, спасал евреев». (Лукницкий П. Н. Ленинград действует. Книга третья. — Прим. Д. Асташкина.)

Насколько нам известно, следствие не связывалось с Венгрией об участии Ремлингера в расстрелах, так что диалог о Будапеште был побочным, в обвинительное заключение расстрел венгерских евреев не вошел. Роль Ремлингера в Холокосте на территории Будапешта нам еще предстоит исследовать.

О массовых казнях дал подробные показания судебно-медицинский эксперт — профессор А. П. Владимирский (он же выступал на Новгородском процессе 1947 г.). Он описал многие места захоронений жертв, включая жертв Холокоста:

«По свидетельским показаниям, собранным в районе Моглино-первое около Пскова, где-то там, в районе Пскова, в тысяча девятьсот сорок первом году все в лагере были уничтожены и туда же были доставлены евреи, вывезенные из Пскова. Мы стали проверять эти показания, долго искали, чтобы найти вещественные доказательства. Около Моглино-первое, на площади, засеянной рожью, мы нашли десять ям-могил, заполненных трупами: дети, женщины, мужчины. Так как их убили в начале войны, то немцы еще не раздевали людей перед уничтожением — еще не скрывали тогда следов своих преступлений. Многое нам удалось установить по бусам, амулетам и другим предметам, определявшим национальность уничтоженных людей. Затем немцы заровняли землю, превратили в поле, засеяли...» (Лукницкий П. Н. Ленинград действует. Книга третья. — Прим. Д. Асташкина.)

Нам неизвестно, понес ли кто-то из немецких военнопленных уголовную ответственность за казни у Моглино. Позднее, на суде 1967 г. в Пскове, были приговорены охранники Моглинского лагеря из числа этнических эстонцев, которые расстреливали цыган и евреев. (Алексеев Ю. В. Моглинский лагерь: история одной «маленькой фабрики смерти» (1941–1944). — Москва: Фонд «Историческая память», 2011. — Прим. Д. Асташкина.)

Катынская трагедия

Для Нюрнбергского трибунала советская сторона готовила двух немецких свидетелей по теме Катынского расстрела: Людвига Шнейдера (ассистента профессора Бутца) и солдата Арно Дюре (подсудимого на Ленинградском процессе). (Яжборовская И. С., Яблоков А. Ю., Парсаданова В. С. Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях. — Москва: РОССПЭН, 2009. — Прим. Д. Асташкина.) Они должны были поддержать советскую версию Катынского расстрела. Предположим, что показания Дюре в Ленинграде должны были стать репетицией его выступления в Нюрнберге. В то же время тема Катыни не была включена в обвинительное заключение Ленинградского процесса.

Согласно показаниям Дюре на суде, немецкое командование направило его из военной тюрьмы Торгау на исправительные работы в Катынский лес.

П. Л. Лукницкий так передает показания Дюре:

«В военной тюрьме, в Торгау, где до ноября 1941 года, в бытность комендантом тюрьмы Ремлингера, находился арестованный Дюре, его так воспитывали, уча безжалостности. «Практические занятия» при этом обучении происходили в Катынском лесу в сентябре 1941 года. Вместе с другими, такими же, как он, привезенный в этот лес Дюре рыл по ночам огромные могильные рвы. Эсэсовцы сбрасывали в эти рвы привезенные на автомашинах трупы людей — десятки тысяч трупов польских офицеров, русских людей, евреев, и Дюре участвовал в их закапывании.

— Вы можете приблизительно определить, сколько расстрелянных было сброшено в эти могилы?

— От пятнадцати до двадцати тысяч человек! — спокойно отвечает Дюре и добавляет, что видел снимок одной из таких могил в немецких газетах, под снимком была подпись: «Это сделали русские». (Лукницкий П. Н. Ленинград действует. Книга третья. — Прим. Д. Асташкина.)

Примечательно, что Ремлингера прокурор не спрашивал про эти «практические занятия» в Катыни. Видимо, Ремлингер не захотел сотрудничать. Советская пропаганда передала суть ответов Дюре, но не стала публиковать абсурдные подробности: Дюре объяснял прокурору, что Катынский лес находится в Польше, что огромная глубина рва составляла 15–20 метров, что стенки рва он укреплял для прочности ветками деревьев и т.д.

Обо всех судах 1945–1946 гг., включая Ленинградский суд, советская пропаганда сообщала иностранным журналистам. В том числе, краткий перевод показаний Дюре был опубликован 3 января в газете Die Tägliche Rundschau, издававшейся Красной армией для немецкого населения в советской зоне оккупации. Тема Катыни для зарубежной прессы была важной, но сами показания Дюре не казались убедительными. В итоге газета New York Times совместила в одной заметке сразу две версии Катынской трагедии — версию от Дюре в пересказе ТАСС и версию 1943 года от нацистского Deutsches Nachrichtenbüro:

«Сегодня вечером ТАСС сообщил, что немецкий офицер из числа подсудимых Ленинградского процесса по обвинению в «кошмарных преступлениях» во время войны признал вину нацистов в Катынском расстреле в Смоленской области, где было обнаружено массовое захоронение около 10 000 человек. Ранее немцы утверждали, что поляки были убиты советской политической полицией и захоронены в Катыни в 1939 году. Подробно описывая, как отступавшие немецкие войска убивали русских женщин, детей и стариков, офицер по фамилии Дюре (это ошибка «Нью Йорк таймс»; в реальности Арно Дюре не был офицером. — Прим. Д. Асташкина) заявил, что в Катынском лесу было расстреляно и захоронено от 15 000 до 20 000 человек, включая польских офицеров и евреев. В апреле 1943 г. немецкое новостное агентство утверждало, что немцы обнаружили катынские захоронения и обвинили в этом чудовищном злодеянии русских. Четыре дня спустя польское правительство в Лондоне объявило, что обратилось в Международный Красный Крест с просьбой направить делегацию для расследования на месте. 25 апреля 1945 года Москва официально разорвала отношения с правительством Польши в изгнании». (Two nazi generals hanged by russians // New York Times. 1945. 31 декабря. — Прим. Д. Асташкина.)

Как утверждает И. С. Яжборовская, за эти показания Дюре получил каторгу вместо смертной казни, но все же советские власти не решились везти его в Нюрнберг. Это неудивительно, поскольку Дюре издевался над Ленинградским процессом и мог устроить скандал в Нюрнберге. Согласно дневнику П. Н. Лукницкого, Дюре смеялся на допросе («когда речь пошла о расстреле им женщин, утвердительно кивает головой и... улыбается, смеется!..»), во время приговора («Только Дюре криво усмехается...»), во время последнего слова («Дюре встает, заложив руки назад. Смеется! Зал ждет. Дюре продолжает смеяться и сквозь смех говорит: «Я ничего не хочу сказать!»). (Лукницкий П. Н. Ленинград действует. Книга третья. — Прим. Д. Асташкина.) Усмешка Дюре попала и в документальный фильм «Приговор народа», но тема Катыни в фильме не была представлена. В итоге тема показаний Дюре не была развита ни в советских, ни в зарубежных медиаматериалах.

В 1954 году Дюре вернулся в ФРГ, где отказался от своих показаний про Катынь и заявил, что его заставили так говорить на следствии. (NS-Prozesse und deutsche Öffentlichkeit: Besatzungszeit, frühe Bundesrepublik und DDR / ed. C. Vollnhals, J. Osterloh. — Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 2011. — Прим. Д. Асташкина.)

Таким образом, тема Катынского расстрела — единственный известный нам факт ложных показаний на Ленинградском процессе. Другие показания подсудимых исследователями не оспаривались.

Медиатизация

Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О проведении судебных процессов над бывшими военнослужащими германской армии и немецких карательных органов» предполагало медиатизацию: «Ход судебных процессов систематически освещать в местной печати и кратко освещать в центральной прессе». В письме ленинградским начальникам УНКВД, УНКГБ, Управления СМЕРШ их московские руководители (Круглов, Рычков, Абакумов) указывали кратко: «предлагаем… принять меры к обеспечению правильного освещения хода процесса в местной прессе». Какие это были меры? Из дневника П. Н. Лукницкого нам известно, что журналисты имели доступ к материалам предварительного следствия и могли беседовать с членами трибунала. Из-за нехватки источников неясна степень влияния власти и редакторов на содержание материалов о процессе. Поэтому возьмем за гипотезу, что журналисты (пусть и под контролем органов) готовили публикации более-менее самостоятельно, руководствуясь своими патриотическими чувствами и идеологическими установками. Кроме того, авторы могли вдохновляться материалами газет об аналогичных судах (в Брянске, Смоленске и др.) и в особенности материалами Нюрнбергского процесса (о нем писали лучшие журналисты страны). Напомним также, что все советские СМИ цензурировались.

Газеты были наиболее массовым средством массовой информации в СССР того периода, они использовались агитаторами для «читок» (чтений вслух и обсуждения) на заводах и в колхозах. Материалы о Ленинградском суде распространялись в общесоюзных СМИ (ТАСС, «Известия», «Московское радио») и в местных газетах («Ленинградская правда», «Новгородская правда», «Псковская правда», «Смена», «Вечерний Ленинград» и др.). На полосах печатных изданий материалы о Ленинградском суде помещались после полосы о Нюрнберге, рядом с материалами о судах над военными преступниками в СССР (Брянск) и в мире (Манила, Филиппины). Так создавался общий контекст мирового правосудия.

Кроме того, через Московское радио и ТАСС информация поступала агентствам Reuters и Associated Press, Лондонскому радио, в газету Советской оккупационной зоны Die Tägliche Rundschau, газету New York Times и др. Так, New York Times опубликовала о Ленинградском процессе три новости: о начале суда (30.12.1945), о теме Катыни на суде (31.12.1945), о приговоре (06.01.1946).

В качестве иллюстраций советские газеты опубликовали четыре фотографии из зала суда (суд, подсудимые и зрители) и карикатурные портреты каждого обвиняемого.

Поскольку волна советских судов началась одновременно с Нюрнбергским трибуналом, то пропаганда постоянно отмечала их связь:

«В Нюрнберге, где впервые появилась фашистская чума, Международный Трибунал слушает сейчас дело главных военных преступников. А в областных центрах нашей страны военные трибуналы судят тех, кто непосредственно устанавливал гитлеровский «новый порядок» на советской земле, убивал женщин, стариков, детей, разрушал созданное многими веками творческого труда народа» (Час расплаты. Ленинградская правда. 28 декабря 1945. — Прим. Д. Асташкина).

Пропаганда подчеркивала, что советские суды являются скоординированным решением союзников по антигитлеровской коалиции — Советского Союза, США и Великобритании:

«Преступники привлечены к ответственности на основании Декларации, подписанной в своё время Рузвельтом, Сталиным и Черчиллем. Согласно этой Декларации, германские офицеры и солдаты и члены нацистской партии, ответственные за зверства, убийства и казни или добровольно принимавшие в них участие, подлежат суду в странах, в которых были совершены их отвратительные действия».

Послевоенный культ личности еще не достиг апогея, поэтому в материалах о суде мало упоминаний Сталина. Зато часто упоминались Красная армия и советский народ:

«Только доблестная и неукротимая борьба нашей Красной армии могла избавить мир от подобной чумы. Только великая победа нашего народа в Отечественной войне привела к тому, что Геринг сидит на скамье подсудимых в Нюрнберге, а Ремлингер, Фогель, Янике, Штрюфинг и другие сидят в Ленинграде» (Карп В., Рискин А. Идёт возмездие. Ленинградская правда. 28 декабря 1945 года. — Прим. Д. Асташкина).

Пропаганда проводила параллель между Герингом (как главным обвиняемым в Нюрнберге) и Ремлингером (как главным обвиняемым в Ленинграде):

«Мир совершенно не интересует, признает или не признает себя Геринг виновным. Точно так же трудящихся Ленинградской области очень мало тревожит, признает или не признает себя Ремлингер виновным. В обоих случаях всех интересует другое: когда настигнет их заслуженная кара».

Схожие схемы сопоставления использовались пропагандой и в материалах о других судах. Государственный обвинитель Ф. Л. Петровский в своей речи прямо проводил параллель между Нюрнбергом и Ленинградом:

«Проходящий в Нюрнберге процесс главных военных преступников раскрыл перед всем миром, что злодейские планы вероломного и внезапного нападения на нашу Родину, разграбления её богатств, истребления и порабощения советских людей долго и тщательно разрабатывались гитлеровскими людоедами. Авторы этих планов — главари фашистской банды — держат ответ за свои преступления перед Международным Военным Трибуналом. Здесь, в Ленинграде, на скамье подсудимых сидят исполнители варварских планов, те, кто исполнял их (Судебный процесс по делу о немецко-фашистских зверствах в Ленинградской области.

Заседание 2 января. «Смена». 3 января 1946 года).

Аналогичная схема использовалась обвинителем Л. Н. Смирновым на Смоленском процессе. Поскольку журналисты были уверены в обвинительном приговоре еще до окончания суда, они гневно или иронически реагировали на попытки подсудимых оправдать себя выполнением приказов:

«Лишь хитрая бестия Франц Визе и главарь шайки Ремлингер, самый кровожадный и подлый из всех одиннадцати кровожаднейших и подлейших, заявили, что они виновными себя не признают. Палач в белых перчатках Ремлингер продолжает уже знакомую советскому следствию игру. Он-де лишь получал приказы сверху и отправлял их вниз, даже не записывая исходящих. Вверху сидели Гитлер и Заукель («Ленинградская правда». 28 декабря 1945 года)».

Пропаганда использовала для дегуманизации подсудимых не только их внешность, но и факты биографии, особенно подчеркивалось уголовное прошлое:

«Кто они, эти представители «высшей расы»? Карл Штрюфинг и Фриц Энкель — добровольцы немецкой армии, пошедшие на войну за грабежом да лёгкой наживой. Гергард Янике — вор, отбывавший каторгу. Достойно увенчает эту группу Арно Дюре — сутенёр, живший на содержании у проституток и грабивший их посетителей» («Ленинградская правда». 28 декабря 1945 года).

Согласно инструкциям из Москвы, адвокаты проходили специальный отбор:

«Предлагаем… тщательно проверить адвокатов, которые будут выделены для защиты обвиняемых представителем Наркомюста СССР на месте. Нежелательные кандидатуры должны были быть отведены и заменены проверенными адвокатами» (Даудов А. Х., Кунцевич Ю.М., Ходяков М.В. Военный трибунал Ленинградского фронта в годы Великой Отечественной войны. — С. 157). Таким образом, адвокаты работали формально, от них не ждали ярких выступлений и неожиданностей. Адвокаты строили защиту на размывании вины — от индивидуальной к коллективной. Так, адвокат Зимин, защищавший Ремлингера, отметил, что «за кошмарные преступления, совершенные немцами на территории, подведомственной коменданту Пскова, несёт ответственность не только его подзащитный. Здесь действовали также и части, не находившиеся в его подчинении» (Судебный процесс по делу о немецко-фашистских зверствах в Ленинградской области. Заседание 2 января. «Смена». 3 января 1946 г.). Все остальные адвокаты пытались изобразить подзащитных простыми исполнителями преступных приказов. Реплики адвокатов на всех судах 1945–1947 гг. почти не цитировались в пропаганде, а финальные адвокатские речи давались в кратком пересказе (как и последние слова подсудимых). Поэтому все читатели газет и зрители фильма «Приговор народа» были знакомы только со стороной обвинения.

Приговор и казнь.

Приговор утверждался не в Ленинграде, а в Москве. 3 января 1946 г. руководители спецслужб С. Н. Круглов, Н. М. Рычков, В. С. Абакумов в письме В. М. Молотову на двух страницах пересказали обвинительное заключение и предложили приговор:

«Учитывая степень виновности каждого из подсудимых, считаем необходимым приговорить подсудимых Ремлингер, Штрюфинг, Зонненфельд, Беем, Энгель, Янике, Скотки, Герер — к смертной казни через повешение; подсудимых Фогель, Дюре и Визе — к каторжным работам. Просим Ваших указаний» (докладная записка на имя Молотова. РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 894. Л. 5–6. — Прим. Д. Асташкина).

Молотов утвердил все предложенное. Отметим, что даже в письме Молотову не поясняется дифференциация приговора (казнь, 20 лет и 15 лет каторги).

Пропаганда концентрировалась на приговоре к смертной казни, почти не упоминая другие приговоры. Разница в сроках каторги (20 лет и 15 лет) зрителям и читателям никак не была объяснена.

Журналист М. Ланской художественно передал чувства людей, находящихся в зале во время оглашения приговора (смертная казнь для восьми подсудимых, каторга для трех):

«Потом вошёл суд. Все встали. Была необычайная тишина, когда председатель в последний раз напоминал о зверствах, содеянных каждым обвиняемым. Вновь поднялись из братских могил тени погибших. Пахнуло дымом пожаров. Донеслись стоны истязуемых. Встала окровавленная русская мать, протягивая расстрелянного ребёнка. Пепел сожженных людей забился в наших сердцах <…> Поэтому, когда раздались слова: «К смертной казни через повешение» — раздались аплодисменты солидарности и удовлетворения. Это народ подписывался под приговором окончательным и обжалованию не подлежащим» (Ланской М. Приговор народа. «Ленинградская правда». 4 января 1946).

Некоторые газеты ограничились сухой констатацией приговора и штампом про «аплодисменты удовлетворения». Местом казни в Ленинграде была выбрана большая площадь Калинина у кинотеатра «Гигант». Сама казнь была описана ленинградскими газетами подробно и эмоционально:

«Они избежали на фронте справедливой пули советского солдата. Теперь им предстояло испытать прочность русской верёвки. На крепкой перекладине повисли вчера в Ленинграде восемь военных преступников. В последние минуты они снова встретились с ненавидящими глазами народа. Они снова услышали свист и проклятья, провожавшие их на позорную смерть. Тронулись машины. Последняя точка опоры ушла из-под ног осуждённых» (Ланской М. Приговор народа. «Ленинградская правда». 4 января 1946).

Смотреть на казнь пришли десятки тысяч ленинградцев, еще больше зрителей увидели ее в документальном фильме «Приговор народа».

Выводы

Как и другие региональные суды, Ленинградский судебный процесс призван был стать судом не только над конкретными 11 подсудимыми, но и над самой оккупационной системой на Северо-Западе РСФСР. Это удалось лишь частично — наиболее тщательно были расследованы карательные акции 1943–1944 гг. Вместе с тем, следствие не смогло или не успело определить виновных в блокаде Ленинграда, в военных преступлениях 1941–1942 годов (включая Холокост). Не были расследованы военные преступления финских и испанских частей на территории Ленинградской области, а также участие в них коллаборационистов. Вместо этих важных тем власть вынесла на Ленинградский процесс ложные показания рядового Дюре о вине нацистов в Катынской трагедии. Впрочем, политического и юридического эффекта эти ложные показания не дали.

Масштабный суд в Ленинграде скрывал в себе огромный политический потенциал, но этот потенциал не был реализован. Власть не стала выделять Ленинградский процесс из общего ряда судов, дав следствию крайне сжатые сроки и однотипные инструкции. Медиатизация была избирательной. В итоге, как и аналогичные советские суды, Ленинградский процесс почти не представлен в культуре памяти (даже на местном уровне) и нуждается в дальнейшем изучении.

Комментарий для «Фонтанка.ру»:

— В советское время было засекречены очень многие архивы, поскольку история была сферой идеологии, существовал институт цензуры и т.д. Часть их открылась в 1990-е годы, часть недоступна и сейчас. Причем сохранение грифа секретности иногда вообще не оправдано. Гриф не соотносится со сроком рассекречивания, не коррелирует с законом о гостайне. Видимо, нет на это политической воли. Плюс банально не хватает в архивах специалистов, которые вручную должны просмотреть дело. Да, рассекречивание идет, над этим работает по ежегодному плану Федеральное архивное агентство, но медленно. Поэтому некоторые сферы военной истории вообще не рассекречены, особенно в ведомственных архивах.

Так, почти все дела над нацистскими военными преступниками из Центрального архива ФСБ не выдаются исследователям. Это парадокс, поскольку часть этих дел уже опубликована 15–20 лет назад в РФ и скопирована для Мемориального музея Холокоста в Вашингтоне. Часть материалов этих есть в немецком архиве в Людвигсбурге, куда их передавал еще СССР. Так что получить доступ за рубежом иногда проще.

Кстати, вот архив СБУ рассекретили почти целиком, и небо не упало на землю. На пути рассекречивания может мешать советская ментальность, стремление защитить посмертно СССР, сохраняя «сор в избе». Эту логику я хотя бы смутно понимаю, но вообще не понимаю желания оберегать от ученых документы о нацистских преступлениях. Источник нельзя воспринимать как вредный или полезный инструмент информационных войн. Документ не агитирует «за» или «против», это лишь материал для научного анализа. Но даже если мыслить как чиновник, то демонстрация зла нацизма не имеет политических минусов для РФ.

Почему бы не открыть тогда доступ к делам военных преступников? Надеюсь, это сейчас поняли в Москве. Реализуется проект «Без срока давности», идет системная публикация источников о преступлениях оккупантов, в том числе и материалы судов. Этого я ждал шесть лет. И этот проект показывает, что пока не будет решения сверху — не запустится системный процесс на местах. Новая версия Конституции РФ гласит, что обязанность государства — «обеспечивать защиту исторической правды». Историческая правда базируется на документах, как часто говорят политики. И раз в России особое отношение к теме Великой Отечественной войны, то и документы о ней должны быть максимально доступны. Простая логика, которая не всегда работает на практике.

Дмитрий Асташкин,

старший научный сотрудник СПбИИ РАН

Подготовил к публикации Николай Нелюбин