Сколько России стоил разрыв сделки ОПЕК+, или почему это случайность (фото)

Из-за демарша на встрече по сделке ОПЕК+ национальный бюджет недосчитался более 2 трлн рублей нефтегазовых доходов. В итоге все вернулось на стадию «хорошо», но вряд ли так было задумано, считает аналитик Михаил Крутихин.

Российская делегация в прошлом марте демонстративно хлопнула дверью на переговорах о сокращении добычи, и чисто хронологически после этого приключился едва ли не самый драматический в истории вираж нефтяных котировок. Год спустя власти смело могут спрашивать недовольных: а что, собственно, случилось плохого? Рекордный за последние годы дефицит бюджета — это лишь цифры, которые ни потрогать, ни увидеть никто не может. И даже при 4 трлн рублей трат на борьбу с коронавирусом 1 триллион остался в бюджете.

Кроме того, распечатанный в сентябре Фонд национального благосостояния похудел за два месяца всего на 10 миллиардов долларов. А до этого, даже в самом пекле коронавирусных ограничений в апреле, и после этого, начиная с ноября — исключительно рос. В сухом остатке прагматической политики монетарных властей России — 183 миллиарда долларов в ФНБ на 1 января 2021 года против 123 миллиардов 1 марта 2020.

«Фонтанка» обратилась за разъяснениями к нефтегазовому аналитику, партнёру агентства RusEnergy Михаилу Крутихину.

— Цены на нефть уже даже выше, чем в марте прошлого года. Глядя на повысившиеся в итоге доходы бюджета, у вас не складывается ощущение, что все так и было задумано?

— Вряд ли. Я не верю в многоходовые комбинации наших руководителей. Это все примитивно и не более чем реакция на происходящее. Никакой инициативы в том, чтобы провести сложную комбинацию, я просто не заметил. Жадность и глупость. Глупость и жадность.

(тут Михаил Крутихин буквально цитирует самого себя в интервью «Фонтанке» год назад)

Надо вспомнить, что изначально саудовцы предлагали России сократить добычу на весьма незначительный объем по сравнению с тем, на что пришлось пойти потом. Так что там были полностью безрассудные действия по хлопанью дверями, а затем очень большие уступки, которые вряд ли были оправданы.

— Мы видим, что у России опять появились то, что принято называть «сверхдоходами» от продажи за рубеж нефти.

— Да, но идут-то они не в отрасль, а в кубышку, в Фонд национального благосостояния. Неизвестно, повлияла ли как-то та мера [выхода из ОПЕК+ в марте 2020], но от роста цен Россия на каком-то отрезке времени действительно выиграла. Правда есть опасения, что этот пузырь схлопнется. Посмотрим, что дальше будет, предсказывать вообще ничего невозможно. К тому же, зависимость курса рубля от цены на нефть давно не соблюдается — это работало только, когда они вместе падали. А с тех пор, как энергоносители пошли в рост, эта закономерность исчезла. Рубль сейчас управляется совсем другими силами, и это сознательная политика российского руководства — поддержка наших экспортеров.

— Но ведь и для бюджета дешевый рубль — это тоже хорошо?

— Надо помнить, что нам приходится не только экспортировать, но и платить подорожавшие доллары за то, без чего Россия обойтись не может. Так что такая политика противоречит интересам импорта. Давайте вспомним, например, фарминдустрию. Только 6% материалов для лекарств в России производится, все остальное мы импортируем. Не говоря о продовольствии, оборудовании, о хайтеке и так далее. По этому был нанесен удар.

Пока, видимо, задача набить кубышку и наплевать на то, что инфляция растет, и что цены на весь импорт растут. Такая политика.

— Много ли наши нефтедобывающие компании за минувший год импортировали оборудования, технологий? Не ударило ли это и по ним? Не пришлось ли сворачивать инвестпрограммы?

— Импортозамещение в отрасли полностью провалилось. У нас как было 95% программного обеспечения в нефтегазе импортного, так и осталось. Примерно 60% оборудования — тоже. Да, что-то мы уже производим сами, но зависимость от импорта никак не уменьшилась.

Инвестпрограммы у нефтяников за прошлый год действительно сократились, и не только сократились, но и исказились. Если раньше инвестиции шли в значительной мере в бурение на новых участках, освоение новых месторождений, то сейчас основной объем бурения — это интенсификация добычи уже давно введенных в эксплуатацию промыслов.

— А это плохо или хорошо? Может, речь идет о повышении эффективности?

— Это отражение реальности. Первое: из оставшейся недобытой у нас нефти — где-то 70% трудноизвлекаемой, с высокой себестоимостью. Кто будет вкладывать, если продажи не будут покрывать затраты? Второе: полная неуверенность в стабильности налоговых условий. То есть компания не хочет идти на новые проекты, поскольку в любом новом «добычном» проекте в нефтегазе срок окупаемости от семи до 15 лет. А за 15 лет в налоговом законодательстве могут произойти большие изменения, поэтому у нас и отсутствует горизонт планирования.

— Но ведь некоторые наши компании умеют добиваться эксклюзивных налоговых режимов?

— Ну конечно, есть абсолютно некоммерческий проект «Восток Ойл» «Роснефти», который в течение десяти лет получит налоговых льгот на триллионы рублей. Складывается ощущение, что этот проект направлен на максимизацию издержек в интересах чиновников, которые управляют этой компанией.

— Но может, логика в том, что «Восток Ойл» будет подпитывать смежные отрасли — машиностроение, сервис?

— Ну, давайте затеем больше таких некоммерческих проектов? Какой-нибудь мост на Луну? Или газопровод в Индию? Или судоходный канал через Иран в Персидский залив? Куча народа будет занята, и все будут что-то такое делать, а смысл этого проекта для блага страны и ее населения останется неизвестным. Как в советское время, когда мы делаем много чугуна, чтобы сделать шагающий экскаватор, который позволит добывать еще больше чугуна, чтобы сделать еще больше шагающих экскаваторов, и вся страна счастлива. Что будут есть и во что будут одеваться те люди, что добывают чугун, до этого никому дела нет.

Это идиотский подход к так называемому мультипликативному эффекту от проектов. Это попросту называется «мартышкин труд».

— Но у нас же есть и хорошие, прибыльные проекты, в которые с удовольствием идут иностранцы, тот же Сахалин.

— Да, там два хороших проекта, и иностранцы там именно поэтому — они же следят за расходами, следят за минимизацией издержек и максимизацией прибыли. Но самое главное — они защищены соглашениями о разделе продукции, которые сохраняют им налоговый режим на все время действия проекта. И любые налоговые новации российского правительства на эти проекты никак не влияют. Они работают в стабильном налоговом режиме. Вот поэтому-то они и хорошие, у них есть уверенность в завтрашнем дне.

— С точки зрения бюджета — это выгодные проекты?

— Еще бы!

— Что же мы тогда для всех проектов так не делаем?

— Есть политики, которые такие соглашения о разделе продукции называют предательством национальных интересов. Но только почему-то «Газпром» под огромным административным давлением добился получения контрольного пакета в «Сахалине-2», и, кстати, «Роснефть» в «Сахалине-1». Они что, тоже занимаются предательством национальных интересов? Нет, это прекрасные проекты, которые много дают России, но нежелание чиновников распространить эту практику на другие проекты, как раз это и есть пакостное поведение.

— Чему нас научил март прошлого года и жизнь в условиях дешевой нефти? Появилось ли стремление повышать эффективность и снижать себестоимость, чтобы выживать в таких условиях?

— Ничему он не научил. Это как у Екклесиаста: «Все было и есть, солнце всходит, солнце заходит — ничего нового нет». Наши чиновники рекордно неадекватные. У них совершенно другие интересы, интерес собственного кармана.

В начале марта вновь состоится заседание технического комитета ОПЕК+. Россия — это уже говорилось в феврале — потребует разрешения повысить добычу, хотя и так уже нарушает квоты последние месяцы, и получает разрешение на небольшие повышения каждый месяц. А Саудовская Аравия противится, считая, что сокращение добычи должно сохраняться — будет конфликт, будут спорить. Что из этого получится, пока неясно. Возможно, будет компромисс, а возможны и какие-то красивые скачки.

— Если сейчас Россия добьется повышения квот, она лишь закрепит статус кво, узаконит тот объем, который она реально добывает, или действительно сможет резко нарастить сегодняшний объем производства? Например, на докризисный уровень?

— На мой взгляд, вернуться к рекордным объемам 2019 года уже не удастся. Во-первых, есть естественная убыль добычи в самом главном нашем нефтяном районе — в Югре. Она там падает на протяжении уже многих лет — объективное ухудшение качества запасов. Во-вторых, российские компании в прошлом году, выполняя требования ОПЕК+, не только сокращали добычу скважин с большим дебетом, на которых потом можно быстро возобновить производство, но и стали закрывать старые скважины — малодебетные. И это уже навсегда. К примеру, если год назад средний объем добычи с одной скважины был где-то 8 тонн в сутки, то теперь это 9,3 тонны. Это значит, что мы закрывали много неэффективных малых скважин, и никто их не будет возрождать, поскольку там стоит старый дряхлый насос, который заменять очень дорого, и оттуда прет уже не нефть, а скважинная жидкость, где 96% - вода, и только 4% — нефть, как на Самотлоре. Да, в среднем эффективность наших 180 тысяч скважин (в том числе, считая выведенные из эксплуатации) повышается, но я хочу напомнить, что при этом в Саудовской Аравии этот показатель — 1000–2000 тонн в сутки.

При этом вполне возможно, что наши чиновники на следующих мартовских переговорах принесут нам новые сюрпризы. У них полная некомпетентность в оценке состояния отрасли. И главные факторы, их modus operandi — все те же жадность и глупость.

— Но ведь очевидно, что в этом году уже не может повториться та цепочка ужасных событий, которая прошлой весной стала причиной коллапса на рынке.

— Неизвестно. Вот Меркель только что объявила, что идет третья волна эпидемии, которая будет еще хуже, чем первые, она имеет большую поражающую силу. И экономическая активность если и будет возрождаться, то очень слабыми темпами что в США, что в Европе.

— Ну, до сих пор эта медленно восстанавливающаяся экономика довела цену на нефть до 65 долларов за баррель.

— Там совсем другие факторы сейчас действуют на цену, по большей части это действия больших игроков на финансовом рынке в ожидании того, что сейчас хлынут тонны долларов в виде помощи экономике. Посмотрите, растут цены на все сырье, та же медь прет вверх. Это все растет на ожиданиях, что денег будет много, это ведь уже не баланс спроса и предложения — на рынке нет дефицита нефти из-за которой росла бы цена. И я думаю, что этот пузырь все-таки лопнет.

Эти ребята хорошо тогда поиграли фьючерсами, они падали ниже нуля. Разумеется, в реальности нефть все же так не стоила, но возврат к прошлогодним 20 долларам вполне возможен. Ведь все мы помним цены и в 8–10 долларов, которые были в 90-е годы, и менеджеров наших нефтяных компаний, которые уверяли, что вполне могут работать и с ценой в 7 долларов за баррель.

Беседовал Денис Лебедев, «Фонтанка.ру»