Grazie, Ricardo! Год назад из Италии в Петербург приехал коронавирус (фото)

4 марта 2020 года в Петербурге официально завелся коронавирус. Прямиком из Италии его доставил студент по обмену СЗГМУ им. Мечникова Рикардо Пизатти. Вскоре грянул и первый локдаун — в масштабах общежития. Город еще не знал, что его ждет.

Итальянец прилетел из Милана 29 февраля, на выходе из самолёта в Пулково его температура не вызвала подозрений, и он смог спокойно доехать через весь город до общежития на проспекте Просвещения, 45. Там успел отметить Масленицу с новыми друзьями, а 2 марта отправился в больницу. 4-го числа лаборатория Роспотребнадзора подтвердила — началось, днем позже информацию подтвердили журналистам. Случай стал седьмым в России.

Рикардо оперативно увезли вместе с контактными студентами в изолированные боксы больницы имени Боткина, а 700 обитателей общежития закупились туалетной бумагой и закрылись от мира. Прибывшим журналистам они являлись молчаливыми призраками в окнах, прикладывали ладони к стеклу и запускали бумажные самолетики с надписью «Помогите». Снаружи для них даже устроили духоподъемный концерт.

16 марта Рикардо выписали из больницы, а затем он покинул страну. Как уточнили «Фонтанке» в СЗГМУ им. Мечникова, на связь он больше не выходит. Итальянцу не понравился общественный резонанс вокруг его персоны. Не смогли помочь связаться с ним и в итальянском генконсульстве. Поэтому «Фонтанка» попросила рассказать о начале пандемии человека, который был в её эпицентре с самого первого дня. Заведующий отделением особо опасных инфекций больницы имени Боткина Владимир Капацына лечил Рикардо, затем первого заболевшего в городе ребенка и сотни других пациентов.

— Уже в первой половине февраля стало ясно, что у нас рано или поздно появится первый заболевший. Особенно после того, как их стали выявлять в Москве, Чите, и когда «вспыхнула» Италия. Готовиться мы начали еще в январе. Читали публикации китайских и итальянских коллег, изучали тогда первые методические рекомендации Минздрава. Они отличались от нынешней, 10-й версии только тем, что в более новых вариантах добавлялись препараты для лечения коронавируса и его осложнений. А вот база и принцип лечения инфекционных заболеваний один и тот же. Так что мы были готовы.

Когда начали поступать пациенты из аэропорта, прилетевшие из КНР и других стран, мы начали отрабатывать механизмы работы с особо опасными инфекциями, проводили тренировки — постоянно ходили в костюмах, обрабатывали руки и так далее.

— Тренировались на живых людях? Ведь большинство попадали в Боткина в феврале с простудой и просто две недели скучали в боксе. А иногда и сбегали — как Алла Ильина.

— Нет, у них выявляли инфекционные заболевания. Грипп и парагрипп, был и наш местный коронавирус, который циркулирует в популяции давным-давно. Учитывая, как потом быстро распространился COVID-19, я считаю, что все меры предосторожности были не зря и абсолютно оправданны.

— Когда к вам поступил первый настоящий пациент?

— Итальянца Рикардо привезли к нам 2 марта с похожей на коронавирус симптоматикой. Привезли не только его, но и другого итальянца, с которым он приехал в Петербург по обмену, и четырех студентов Академии имени Мечникова. Там так заведено, что к иностранцу приставляются российские студенты, которые помогают адаптироваться в стране. Мы положили их всех на одном отделении в разных боксах. И у всех пациентов взяли мазки и отправили в лабораторию Роспотребнадзора. 4 марта оттуда пришёл положительный результат. Впервые.

— В каком Рикардо был состоянии?

— Первые три дня у него была лихорадка, проявление катаральных симптомов, то есть кашель и так далее. Он сразу же начал получать лечение и довольно быстро стал чувствовать себя нормально.

— Сейчас с такими симптомами даже не госпитализировали бы. Наверное, лечили бы амбулаторно?

— Он бы не смог лечиться амбулаторно, так как проживал в общежитии. Но, вероятно, исходя из сегодняшних реалий и состояния, попал бы не в Боткина, а в стационар, где оказывается помощь более легким больным. Например, в «Ленэкспо».

— Как вы с ним общались? На английском? На итальянском?

— У одного из итальянцев был на хорошем уровне английский язык. А другой, к сожалению, знал его плохо и больше по-итальянски разговаривал. Среди студентов была девочка, которая знала этот язык. И все общение было построено по такой схеме: один доктор находится в боксе у итальянца, другой — у этой студентки. И они общаются по громкой связи. Коллеги даже учили итальянские слова, чтобы здороваться.

— Были ли какие-то жалобы от иностранцев?

— Никаких, но, например, для итальянцев оказалась неожиданностью наша больничная еда. Рикардо на родине больше привык к фастфуду, итальянским блюдам. Он хорошо относился к пастам и пиццам, а то, что каждый день в Боткина дают кашу, а на обед суп, — к этому его жизнь не готовила. Но к выписке и он, и его друг абсолютно привыкли и к русской каше, и к нашему борщу.

В целом итальянцы были очень удивлены условиями нахождения в российской больнице. Говорили, что в Италии все немного по-другому, у нас более человечное отношение к пациентам. Было приятно.

Единственный вопрос, который их волновал, это то, как они будут возвращаться домой. Границы постепенно закрывались, перелеты запрещали. Но день на пятый пребывания Рикардо в Боткина со мной связалось генконсульство Италии и попросило наладить связь со своими гражданами. Они оказывали студентам отличную психологическую поддержку по телефону, передавали съедобные посылки. И консультировали их о возвращении домой.

— По вашему мнению, быстрая изоляция Рикардо в Боткина и карантин в общежитии Мечникова позволили замедлить развитие пандемии в Петербурге?

— Я бы сказал, что в первую очередь это позволило не допустить заражения студентов самой Академии имени Мечникова, которые проживали в общежитии. А с учетом того, что они проходят обучение на различных клинических базах Петербурга, то не произошёл занос инфекции в другие стационары.

— Коллеги приходили посмотреть на первого в городе живого заболевшего?

— Нет, но звонили из других больниц, и мои знакомые доктора спрашивали, как люди болеют. Тогда многие не знали вообще ничего про это заболевание. Но первое удивление быстро прошло. К моменту выписки Рикардо, а мы отпустили его на 14-й день, как по учебнику, у нас уже лежали 20 человек с подтвержденным коронавирусом.

— Тоже иностранцы?

— Нет, наши соотечественники, приезжавшие из-за границы: из Италии, Франции, Бельгии и других стран. Средний возраст был 40 лет. Но уже к концу месяца пошли тяжелые формы — с дыхательной недостаточностью, пневмонией и так далее, и началась совсем другая история.

Это было связано с тем, что приехавшие из-за рубежа, несмотря на все рекомендации о том, что после приезда нужно соблюдать самоизоляцию и ждать, пока придут отрицательные тесты, спокойно навещали родственников, передавали подарки... и заодно коронавирус. Скоро появились и заболевшие старики и дети, возрастной диапазон пациентов значительно расширился.

— Кто больше всего запомнился из пациентов?

— 10-летняя девочка — первый маленький пациент. Она приехала из-за границы и уже 11 марта поступила к нам с температурой, кашлем. А когда у неё подтвердился коронавирус, мы даже немного растерялись, ведь случаи лечения детей были редкостью тогда даже в Италии и Испании и почти не описаны. Мы положили её в боксе вместе с мамой, которая была здорова. И девочка очень переживала, что может её заразить. Меня поразило, как она держалась, особенно на фоне других пациентов.

Взрослым нужно было объяснять, что такое коронавирус, что он плохо изучен, летальность высокая у него за рубежом и не стоит его распространять, а они лишь отмахивались и уверяли, что ничем не болеют и вообще это очередная выдумка фармкомпаний для зарабатывания денег. Девочка, в отличие от них, постоянно училась, рисовала рисунки и развешивала их на стеклах бокса, каждый день новые. Спрашивала нас «большой коронавирус или маленький?». С ней было просто приятно работать, и все искренне радовались, когда она пошла на поправку. На 14-й день мы её выписали.

— Помните первых тяжелых пациентов?

— Первой тяжелой пациенткой стала 87-летняя женщина, которая заразилась от родственников, приехавших из-за рубежа. Она попала к нам 17 марта. Уже с пневмонией, проявлениями цитокинового шторма. К сожалению, она скончалась. А в мае к нам поступила еще более возрастная пациентка — 91-летняя женщина, прошла войну. У неё была температура под 40, масса сопутствующих заболеваний. Мы в любое время суток к ней срывались, лишь бы она поправилась. И ей через две недели стало лучше. Она все нас упрашивала отпустить её скорее домой, к дачным посадкам готовиться.

Часто в тяжелом состоянии к нам попадали врачи и медсестры — уже в качестве пациентов. Они всё понимали и не хотели увеличивать нагрузку на коллег, пытались самостоятельно лечиться и тянули до последнего.

— Сейчас вы, исходя из своего опыта, можете сказать — этот пациент легко будет болеть, а вот у него тяжело пройдет инфекция?

— Нет, к сожалению, даже спустя год после начала пандемии нельзя предсказать, кто как будет болеть. Бывает, что и молодые люди без хронических заболеваний, ведущие здоровый образ жизни, болеют очень тяжело. Была пациентка с 70% поражения легких, которая чувствовала себя хорошо, и если бы ей не сказали, то в больницу бы она не поехала. Или, например, молодой человек, 32 года, здоровый, а поражение легких больше 90%. Он был буквально на грани жизни и смерти. После того как мы его спасли, я всерьез задумался о вакцинации.

— Пациенты боятся коронавируса?

— Конечно, но страхи за время пандемии изменились. Вначале люди боялись, что у нас в больнице недостаточно ресурсов или мы их неправильно лечим, и уточняли, можно ли им поскорее попасть в реанимацию и на ИВЛ. Потом узнали, что на ИВЛ высокая смертность, и теперь уговаривают, наоборот, без подключения обойтись. Хотя в критической ситуации никто согласия не спрашивает, конечно. Надо на вентиляцию легких — значит, надо.

Иногда страх проявляется неожиданно: люди категорически отказывается осознавать, что у них коронавирус. Тогда приходится идти на хитрость: соглашаться, говорить, что и правда не коронавирус, а некое ОРВИ, без названия. Тогда им легче начать лечение от этой непонятной болезни.

Как я и говорил, трудно предсказать итог лечения, первый, второй, третий препарат — вроде ничего не помогает, а потом заходишь в палату утром, а человек весь завтрак съел и добавки просит. Или вот ничего не помогает, а потом вдруг начинает резко поправляться и говорит: «Доктор, мне стало лучше». Это очень радостные моменты.

— Чувствуете, что после Нового года коронавирус начал отступать?

— Может быть, спад и есть, но, работая в больнице Боткина, мы его не видим: к нам пациенты как поступали, так и поступают. Мы выписали днём одного, а вечером привезли уже другого на его место. Но перепрофилированные стационары действительно освобождаются, и товарищи вздыхают: наконец-то это закончилось, и можно заниматься своей любимой работой.

Но от себя я отгоняю мысли о том, что можно расслабиться. Хорошо, если получилось уйти с работы вовремя. Хорошо, если удалось выспаться. Но нужно всегда готовиться к худшему. График у меня не меняется: в 6 утра просыпаюсь, к 7–8 на работу, после 6 часов домой, в 11 я засыпаю.

Я езжу на работу на трамвае. Уезжаю очень рано, когда в транспорте мало пассажиров, а возвращаюсь очень поздно. Но вижу, что по сравнению с первой волной люди сейчас расслабились и перестали носить маски, толпы в магазинах и общественном транспорте. Стараешься делать замечания. Но кто-то забыл надеть, другой среагирует агрессивно. В новостных рубриках появляются сюжеты, что кого-то убили за просьбу надеть маску. После этого еще 10 раз подумаешь.

— А было чувство усталости у вас и ваших коллег от монотонной нагрузки?

— Выгорание и усталость случаются на любой работе. И надо понимать, что когда ты устал, то тебе нужен отдых. В отпуск сходить или погрузиться во что-то другое.

— Вы сами-то то в отпуск успели сходить? Семья вас видит иногда?

— У меня отпуск совпал с рождением в семье ребенка. Третьего. Поэтому сложно сказать, что удалось отдохнуть, просто одна работа сменилась на другую. Пришлось более детально вникнуть в домашние обязанности и дела, больше помогать супруге. До этого я посвящал почти все время работе. А сейчас приходишь домой, смотришь на дочку и думаешь: первых шагов не видел, первых слов не слышал... И спрашиваешь себя каждый раз: а стоит ли оно того? И на это сын сказал очень хорошую фразу: «Папа, твоя работа очень важна, и нужно, чтобы ты на ней был». Это прямо в точку.

Беседовал Илья Казаков,
«Фонтанка.ру»