Нахимовцы из бутылки. Ленинградское послание питонов возвращается в Петербург

Брошенная за борт учебного корабля бутылка с письмом была обнаружена яхтсменкой из Финляндии. Она хранила ее почти 40 лет. «Фонтанка» нашла авторов этого письма.

Интернет-издание «Фонтанка.ру» и финский русскоязычный информационный портал Gazeta.fi представляют серию публикаций о том, как шалость воспитанников Ленинградского Нахимовского военно-морского училища запустила цепь случайностей и невидимыми нитями связала людей разных поколений и судеб. Первый материал вышел 18 марта, в нем мы рассказали о нашедшей бутылочную почту Тууле Саарентаус, ее кузине Тайне Седерстрём и дедушке Евгении Маркове.

В найденной на северном берегу Финского залива поллитровке было четыре листка бумаги. Письмо состояло из 19 автографов и просьбы вернуть находку в Ленинградское Нахимовское военно-морское училище. На послании стояла дата — июнь 1984 года. Потомок участника Кронштадтского мятежа долгое время хранила записку как семейную реликвию, а сегодня решила отдать ее в музей училища. Из 19 подписантов «Фонтанка» поговорила с пятью выпускниками Нахимовского училища. На их долю выпало стать свидетелями трагедии советского военно-морского флота.

О том, кем он будет, москвич Лев Крошкин знал с детства. Дед по материнской линии — контр-адмирал — предопределил судьбу, а единственное на весь Союз Нахимовское училище не предполагало выбора. Конкурс в Ленинград — четыре человека на место. В 1983-м Лев Крошкин окончил 8-й класс московской школы. Нужно было сдать четыре экзамена и физподготовку: бег, подтягивание. Мандатная комиссия сказала: «Принят».

У Димы Санченкова были дядя-моряк и «Морская азбука». На букву «Н» в ней говорилось о нахимовцах. Восьмой класс Воскресенской школы он окончил с отличием, поэтому при поступлении сдавал не четыре, а один экзамен.

— Там порядка 100–110 человек было круглых отличников, то есть они могли сдавать один экзамен, и если сдал на пятерку, то они зачислялись. Это была математика. Я сдал на пятерку.

Ленинградец Коля Зарубо решение стать военным моряком принял в детском саду. После утренника в бескозырке других профессий для него не существовало. Страсть была такой силы, что заразила старшего брата. С разницей в два года они окончили Нахимовское, потом училище им. Дзержинского, служили на Северном флоте.

Родившемуся в ленинградской семье с дедом-подводником, участником Таллинского перехода в 1941-м, Алексею Комиссарову тоже не виделось иной судьбы, чем море.

У Вити Демьянова прославленных флотоводцев в роду не было. После смерти матери в Нахимовское отправила тетка. Его военно-морская жизнь оказалась самой короткой, и потому, наверное, самой яркой.

— Это была середина лета, июль, — вспоминает Крошкин. — Времени на прощание с родителями не дали. Нас сразу обрили налысо и отправили в летний лагерь в Каннельярви, местечко под Питером. До 1 сентября прошли курс молодого бойца, а потом уже учебный процесс, наше здание возле «Авроры», там два года и проучились.

В Нахимовском училище новых воспитанников поделили на шесть рот — в каждой четыре класса по 25–28 человек. 6-я рота считалась парадной. За время учебы ребята из этой роты участвовали в трех парадах на Красной площади, в том числе в честь 40-летия Победы.

На первом году обучения нахимовцев называют карасями. Переходя на второй курс, караси смывают с себя чешую и становятся питонами. Почему караси превращаются именно в питонов, внятного объяснения нет. Самая распространенная версия связана с лингвистическим хулиганством: «воспитанник» — «воспитон» — «питон».

Строгих правил у традиции также не существует — главное, облиться водой. «У нас, кажется, было в умывальнике. В личное время собрались, смыли с себя чешую», — говорит Алексей Комиссаров. Свою подпись на том письме уверенно узнать он не может, но помнит рисунок с тремя лычками и надпись — «Питоны 62 класса».

«Вечером, после отбоя, кто-то крикнул: «Вперед!». Старший офицер уехал домой, дежурный спал, а мы в гальюне подсоединили шланг и водой поливались», — вспоминает Николай Зарубо. Смыв «чешуи» распорядком Нахимовского не был предусмотрен, но традиции на флоте зачастую священнее Устава. Начальник училища Герой Советского Союза контр-адмирал Лев Столяров спросил потом у старшего воспитателя: «Ну что, твои-то смыли чешую, в питоны посвятили?». Свидетелем неловкого диалога был Николай Зарубо.

— А он же не знает, как ответить. С одной стороны, это же нарушение дисциплины. Столяров: «Что они, до сих пор караси, что ли?» — «Не, ну водичкой пообливались». Вот такой у нас был начальник училища. Обалденный человек.

В июне 1984 года повзрослевшие «караси» приступили к прохождению летней практики. Осознавать себя «питонами» предстояло на учебном корабле «Гангут». Строго говоря, это была плавучая база. В 1970-м со стапелей Черноморского судостроительного завода спустили на воду две плавбазы пр. 1886У — «Бородино» и «Гангут». Конструкторское бюро внесло коррективы в проект, чтобы корабли можно было использовать в учебных целях. «Бородино» списали с Тихоокеанского флота в 1996 году, через два года на Балтике педагогический путь завершил «Гангут». Но в тот день, когда наши мальчишки ступили на первый в своей жизни корабль, «Гангут» был полной сил единицей советского военно-морского флота. Это был настоящий морской поход: из Кронштадта в калининградский Балтийск с заходом в латвийскую Лиепаю — и обратно.

Спустя почти 40 лет никто не может сказать, кому именно принадлежала эта идея. Лев Крошкин помнит, что дело было днем. Питоны 62-го класса пробрались на верхнюю палубу и, прячась между трубами, подписывали свое «Послание нахимовцев». Кто-нибудь наверняка хихикал. Серьезное же дело — меньше суток на корабле, а уже нарушают.

Так как спецоперация была спонтанной, текст тоже заранее никто не продумывал. Минута на лихорадочное размышление: «Что написать? Что сказать потомкам?».

Ну и написали: «Тот, кто найдет эту бутылку с посланием, то просим занести в Ленинграде эту бутылку».

Ниже адрес и подписи — восемнадцать плюс одна. Самая последняя и самая читаемая подпись принадлежала не нахимовцу, а матросу срочной службы. Этот затесавшийся среди школьников Гаврилов А. впоследствии сбил с толку и осложнил «Фонтанке» поиски.

— Ещё был вопрос — как эту бутылку заделать так, чтобы она не разбилась, — вспоминает Крошкин. — Обмотали ее какой-то то ли тряпкой, то ли сетью. Упаковали сильно, в общем.

Дмитрий Санченков тоже не помнит эпизод с бутылкой, хотя подпись свою нашел. Ему в том походе больше всего запомнилось море.

— Море становилось морем. Когда вышли из Маркизовой лужи (так в шутку называют Невскую губу. — Прим. ред.), оно становилось шире, шире. Потом берега-острова остались только на картах. Потом у нас началась штурманская практика — это безумно было интересно.

Вообще-то свободного времени было немного: несли вахту, изучали штурманское дело, драили палубу, в конце концов. Но несмотря на старания офицеров, силы на шалости оставались.

«Я помню, как мы привязывали носки к веревке и бросали за иллюминатор, стирали в Балтике», — говорит Виктор Демьянов, вспоминая также, как в трюме на нижней палубе устраивали стрельбы по крысам.

— Они же могут передвигаться по вертикальной поверхности. Вот ботинком в нее кинешь, а она еще и не уходит. Было весело.

Вернувшись в Нахимовское, «питоны» 62-го класса поначалу ждали свое послание. А потом забыли. После практики на «Гангуте» им дали 49 суток отпуска. «И мы все уехали по домам, — рассказывает Демьянов. — Представьте, после муштры ты оказываешь на воле. И, конечно, когда вернулись, многие стали писать рапорты об отчислении. Многим не нравилось ходить строем, когда вокруг «Аврора», девчонки, а ты молодой, 9–10 класс».

Тех, кто справился с первым соблазном, после отпуска отправили в летний лагерь на Нахимовском озере.

— Однажды нас разбудили, часов в 12, и пошли мы на озеро, сели в шлюпку. У нас два офицера поспорили на ящик коньяка, кто выиграет гонку под парусами. Наша шлюпка проиграла, то есть наш командир побежал за коньяком, — смеется Демьянов.

Или бюст Петра I на фасаде Нахимовского училища. Первому взводу повезло жить над ним. А вот Отцу Отечества не повезло.

— Они взяли швабру, взяли тряпку, тряпку обмазали пастой ГОИ (штука, которой бляхи ремней чистят), намотали эту тряпку на швабру и опустили эту швабру до носа Петра I. И начистили ему нос. Из гостиницы напротив (на другом берегу Невы. — Прим. ред.) звонили. Тогда она называлась «Ленинград», сейчас «Санкт-Петербург». Он очень здорово сиял.

Паста ГОИ вообще оказалась очень полезной штукой. Через пять лет курсант училища им. Дзержинского Зарубо в составе организованной группы сокурсников натирал ею первичные половые признаки коня Медного всадника на Сенатской площади.

За тот эпизод с бюстом Петра первый взвод был лишен увольнений. Но нос русского императора от дальнейших посягательств это не спасло.

— Наказывай — не наказывай, звони — не звони (из гостиницы напротив), а несколько минут он будет блестеть. И это весело, — говорит Николай Зарубо.

Во втором взводе, где учились авторы послания, были свои шалости. Виктор Демьянов был командиром отделения, но в карьерный рост вмешалась ручка-ластик. Ее в Нахимовское принес Андрей Терешков — племянник той самой Терешковой, первой в мире женщины-космонавта. Волшебство заграничной ручки позволило внести коррективы в журнал, и всё отделение отправилось в самоволку.

Демьянов был понижен в должности до рядового нахимовца и командных постов больше не занимал, окончательно потеряв интерес к службе. К слову, Андрей Терешков принимал активное участие в забавах, а потом с легкостью брал вину на себя. «Я покурил, например, в классе, — говорит Демьянов. — В форточку, но запах всё равно чувствуется. Приходит офицер-воспитатель: «Кто курил?», а Андрей Терешков отвечает: «Ну я». А ему всё равно ничего не сделают».

Андрей Терешков, по рассказам одноклассников, к учебе в Нахимовском был не расположен. За нарушение дисциплины и плохую успеваемость его отчислили еще после первого полугодия. Генерал-майор авиации Валентина Владимировна Терешкова лично приезжала к начальнику училища и просила за племянника. Терешкова-младшего восстановили, и Нахимовское он окончил, контакт с одноклассниками впоследствии не поддерживал.

Виктора Демьянова комиссовали перед выпуском. Детально не рассказывает, хотя за сухими фразами «сходил в самоход» и «упал с пятого этажа» угадывается еще одна история. Компрессионный перелом позвоночника оборвал военную карьеру. После госпиталя он вернулся в родную Барвиху. В 1985 году этот поселок еще не знал, что станет синонимом элитной недвижимости и президентской резиденции.

Военно-морские вузы для нахимовца открывали свои двери без экзаменов. Николай Зарубо поступил в инженерное училище им. Дзержинского, на специальность «Атомные энергетические установки». Служил на базе Северного флота в Гремихе, на атомной подлодке пр. 667Б «Мурена». В 1999-м Зарубо ушел с флота, в 2004-м утилизировали последнего представителя проекта. «Когда по три месяца не платят зарплату, то на голодный желудок защищать Родину не очень нормально, — говорит о причине ухода Зарубо. — Жена работала в госпитале, вот на ее маленькую зарплату и жили».

Алексей Комиссаров повторил путь деда и пошел в училище подводного плавания имени Ленинского комсомола. До 2000 года служил на Тихоокеанском флоте, потом вернулся в ставший Петербургом Ленинград, поступил в Военно-морскую академию, работал в научно-исследовательском институте. В каком именно — не говорит, над чем работал — тоже. «Сейчас не очень приветствуется рассказывать о таком», — объясняет он свою информационную скупость.

Лев Крошкин выбрал петергофское училище радиоэлектроники имени Попова. Дима Санченков — тоже. Закаленные двумя годами казарменной жизни бывалые мореходы выгодно отличались среди других курсантов — вчерашних школьников. Учились на одном факультете, в одном классе. На свадьбе Санченкова Крошкин был свидетелем.

Первенец Санченкова, сторожевой корабль «Ленинградский комсомолец», был приписан к Видяево, где на губе Ара базировалась атомная подлодка «Курск». Лев Крошкин тоже хотел на Северный флот, но отправили на Балтийский — где служил дед. Крошкин начинал под Калининградом, в Балтийске, на малом противолодочном корабле. Это был 1990 год.

Жена и дочка Санченкова остались в подмосковном Воскресенске, в Видяево жить им было негде. В 1991-м здесь построили плавучий причал для базирования авианосного крейсера «Адмирал Кузнецов», и весь квартирный фонд распределили среди экипажа авианосца. Экипаж «Ленинградского комсомольца» жил на корабле, служебное жилье дали только старпому и многодетному старлею.

Через два года Санченкова перевели на корабль рангом выше. Служба продолжилась в столице Северного флота — в Североморске.

— И вот тогда, в 1993 году мне, наконец, дали жилье, и семья приехала ко мне. Дочери на тот момент уже было три года. Она называла меня Дима.

С семьей уже было полегче служить. Но новый корабль, «Маршал Василевский», оказался не на ходу.

— В то время, если корабли ломались, то их к причалу за веревку привязывали, и всё. Попасть в категорию неходовых кораблей было трагедией. Вроде и на корабле, а фактически — береговая служба. Не было запчастей, не было ремонта. Для ходовых кораблей снимали части с тех, что стояли у причала. И вот я попал на такой.

Дмитрию Санченкову повезло — на «Маршале Василевском» он не задержался, командир корабля переходил на большой противолодочный «Адмирал Левченко» и взял его с собой.

— Я считаю, что как офицер состоялся именно на БПК «Левченко». Я на него перешел, и через месяц-полтора мы ушли в большой поход, — говорит он.

В августе — сентябре 1993 года «Адмирал Левченко» с отрядом боевых кораблей Северного флота посетил французский Тулон с официальным визитом. БПК с бортовым номером 605 до сих пор в строю, а вот четвертый и последний корабль Санченкова — многоцелевой фрегат «Адмирал Харламов» списан. Формально Андреевский флаг на нем спустили в декабре прошлого года, но в море он не выходил последние 10 лет.

В 96-м и 97-м «Адмирал Харламов» носил звание лучшего корабля ВМФ по противолодочной подготовке.

— К концу 90-х дошло до того, что «Левченко» и «Харламов» были самые боеготовые корабли из надводных на Северном флоте. Мы не ходили в море, потому что не было топлива.

Еще в начале 90-х перестали призывать студентов технических вузов, а затем уклонение от армии в принципе стало модой. На флот перестали приходить сначала москвичи, потом петербуржцы, а затем масштабно «косить» начали другие крупные города.

— И к середине 90-х у нас на флот стали приходить матросы с 3–4 классами образования. Они с трудом писали, потому что выросли в неполных семьях и с 14 лет были вынуждены идти работать. Это не потому, что они плохие. Время было такое. Но доверить им радиоэлектронику было нельзя. И с середины 90-х во время выходов в море мы, офицеры, стали сами садиться за приборы. Обучить этих матросов было невозможно.

Предметом особой охраны стали запасные части корабля. Берегли от матросов, которые выпаивали печатные платы. Золотом и техническим серебром в этих пластинах не гнушались порою и мичманы. Это был единственный источник дохода. Зарплату не платили по 3–4 месяца.

— У нас семьи встречали Новый год на корабле. Потому что денег не было, детям нечего было купить. Коки готовили стол из офицерских пайков, для детей пекли пирожки элементарные. И с компотом встречали Новый год.

А потом был «Курск». И они сразу поняли, что произошло. Гибель атомной подлодки — не диверсия и не нападение американцев с Марса, а закономерный итог общей деградации флота. Именно тогда Дмитрию Санченкову впервые по-настоящему стало не по себе.

В августе 2000 года на главной базе ВМФ, в Североморске, на выход в море были способны 2–3 корабля. Включая авианосец «Адмирал Кузнецов», который вместе с «Адмиралом Харламовым» использовали в качестве сторожевых псов. Сменяя друг друга каждые две недели, они в течение года стояли на месте гибели «Курска» — отстреливали гранаты из противодиверсионных гранатометов, чтобы никто не мог подойти к затонувшей подлодке.

— Мы ходили как похоронная команда. Это совсем не то же самое, что морской поход. Не очень-то это весело — прийти на место, отстреливать гранаты и знать, что там, внизу, твои знакомые, друзья. Нахимовцы там тоже, кстати, были. Не очень это хорошо. Это многих тогда подкосило.

В 2001 году капитан 3-го ранга Дмитрий Санченков сошел на берег. Лев Крошкин закончил службу в 2002-м, в звании капитана 2-го ранга. К тому времени он уже давно перевелся с Балтики в московский военный НИИ. До минимальной выслуги Крошкину оставалось три года, но силы закончились. Энергия молодости и молодая жена требовали движения и денег. Ни того, ни другого научно-исследовательский институт дать уже не мог.

— Зарплату подолгу не платили. Жизнь в нашем НИИ замерла. Многие просто сидели и ждали — кто до пенсии, кто квартиру. Мне квартиру ждать было не надо, я москвич. И я понял, что пора уходить, — объясняет он.

Виктор Демьянов к тому времени уже прочно держал нос по капиталистическому ветру. После Нахимовского он поступил в кооперативный институт, и в 1990 году его специальность «экономист торговли» была уместнее в омолодившейся внезапно России. В Барвихе Демьянов работал товароведом. В зону ответственности входили магазины на Ново-Рублёвском шоссе. При явной склонности к авантюризму бандитом умудрился не стать. Последние 15 лет работает в филиале РЖД. Жен за эти годы было три, все имеют статус бывших.

Лев Крошкин два года назад справил фарфоровую свадьбу. Дочке 17 лет, сыну — 1,5 года. После флота занимался реконструкцией московского и петербургского Домов ветеранов сцены. Последние пять лет возглавляет бизнес по классификации гостиниц. Крестился еще в середине 90-х, но настоящая вера, по его словам, пришла позже. Он был пассажиром скоростного поезда «Невский экспресс», который был подорван террористами в августе 2007 года».

Уходить в гражданские тоже было непросто. Устроиться в новой жизни помогало военно-морское братство.

— Кому ты тут нужен? А что я умею? Я умею завести ядерный реактор. Кому это на гражданке надо? Никому. Я знаю, как на лодке бороться с пожаром, как — с водой. Много чего знаю, что на гражданке никого не интересует. Тем более, это были 90-е. Поэтому, конечно, выручало подводное братство, — говорит Николай Зарубо.

Сегодня он работает вместе с другом, тоже моряком-подводником, занимается обслуживанием систем безопасности.

Дмитрий Санченков на гражданке занялся коммерцией. И впервые стал не получать, а зарабатывать деньги. Уже через полгода продавец электроники приносил домой втрое-вчетверо больше денег, чем офицер ВМФ. Но торговля все-таки не легла по душе, поэтому через некоторое время он перешел на инженерную должность в энергоснабжающую организацию, где работает до сих пор. С 2006 года путешествовали с семьей на автомобиле. Объездили если не половину, то точно треть Европы. Дочь училась в Вене, сейчас пишет диссертацию в Японии. Младший сын окончил Московский энергетический институт и продолжает учебу в Германии.

Капитан 2-го ранга в отставке Алексей Комиссаров, уйдя с флота в 2009 году, с флотом остался. Председательствует в профсоюзе ВМФ. «Про Нахимовское говорят: «Кто окончил, тот гордится, кто не был, не жалеет», — усмехается Комиссаров. — Я не жалею». Из пятерых нахимовцев только Виктор Демьянов говорит об ошибке. Его одноклассники уверены, что в детской мечте не обманулись. Если бы сегодня была возможность заново бросить в Балтийское море то письмо, Николай Зарубо написал бы всего три слова: «Давайте жить дружно». А Дмитрий Санченков хотел бы дать совет себе 15-летнему — «Посмотри в глаза своим преподавателям, офицерам-наставникам. Посмотри и запомни. В жизни всё конечно. Они уйдут, но ты будешь помнить их уроки до конца».

Юлия Никитина, «Фонтанка.ру»

О том, как была найдена бутылка питонов 62-го класса, мы рассказали 18 марта. Это совместный проект «Фонтанки» и финского русскоязычного информационного портала Gazeta.fi. Материалы публикуются одновременно в России и Финляндии. На очереди — реакция руководства Санкт-Петербургского Нахимовского военно-морского училища. О ней мы расскажем в ближайшее время.