«Как будто они живут в мире животных». Как новгородская журналистка через суд доказывала изнасилование главредом

Бывшего главного редактора муниципальной газеты «Новгород» суд признал виновным в изнасиловании журналистки. Потерпевшая Алина Щеглова рассказала «Фонтанке» о том, как прошёл процесс, почему коллеги заступились за обвиняемого и что ей приходится слушать от незнакомых людей.

Полтора года в Великом Новгороде разворачивался скандал, связанный с изнасилованием журналистки Алины Щегловой. 26 апреля суд поставил точку, которая может превратиться в запятую: экс-главреда муниципальной газеты Михаила Боголюбова признали виновным и приговорили к 4 годам колонии. Находившийся всё это время под подпиской о невыезде Боголюбов не признал вину. Из зала суда он отправился в СИЗО — на время рассмотрения апелляций.

— Алина, расскажи, как прошло оглашение приговора?

— Обвиняемый пришёл с вещами, то есть он не рассчитывал на оправдательный приговор, несмотря на то, что этого требовали его адвокаты. Я волновалась, это всё тянулось так долго, и я уже не могла поверить, что дело подходит к концу. Конечно, будут ещё апелляции. Но первый приговор для меня очень важен. Я очень рада, что судья поддержал требования прокуратуры и не стал снижать срок заключения. Хотя мне было неважно количество лет, которые он проведёт в колонии, я просто рассчитывала на то, что приговор будет обвинительный, а срок — реальный. Честно говоря, я была рада увидеть его в наручниках. Жаль, что это произошло довольно поздно.

— Михаил Боголюбов что-то говорил во время последнего слова?

— Я не присутствовала на прениях, просто послушала запись, которую дал мне мой адвокат. Защита подсудимого настаивала на том, что если я не оказывала активного сопротивления, то можно делать всё, что угодно. Это звучало дико и нелепо, как будто они живут в мире животных. По их словам, основным мотивом оговора бедного и несчастного главреда было то, что я хотела сохранить семью и оправдаться перед мужем. Хотя на самом деле я сама сказала мужу о том, что произошло буквально в тот же момент, как я его увидела. И скрыть измену было бы проще простого, но это не измена, а преступление.

Сам подсудимый увидел политический подтекст. Он сказал, что так как являлся главным редактором газеты «Новгород», скандал привлек внимание и якобы некоторые лица собирались использовать его в политических целях. Естественно, никаких политических целей я не преследовала, когда я опубликовала пост о том, что произошло, я даже не называла имени. Моё основное требование было — возбуждение уголовного дела.

— Боголюбов и не признал вину?

— Нет, он считает, что ничего криминального не совершил.

— Пока длился процесс, он или его родственники пытались с тобой связаться?

— Он мне звонил из редакции на следующее утро после случившегося. Я знаю, что это был телефон редакции, потому что работала в мэрии и этот номер мне знаком. Я не взяла трубку, он мне написал сообщение, что накажет себя жёстко. Он передумал себя наказывать, решил, что ничего плохого не сделал, вины за собой не признаёт. Я рада, что суд пришёл к правильному выводу, хотя другого вывода не могло быть. Есть его слово и моё слово, моё слово подтверждается доказательствами.

— Ты говорила, что следователь не сразу принял вещественные доказательства — твою рваную одежду?

— Я принесла буквально в тот же день одежду — пиджак, платье, туфли и колготки, а следователь мне сказал, что у нас слишком много убийств сейчас, это всё затеряется, давайте потом. «Потом» наступило практически через неделю, я приехала уже по требованию другого следователя. Он мне сказал: «Вы понимаете, платье разрежут, неужели вам не жалко?». Я думаю, он мог рассчитывать на то, что я откажусь, потому что платье было роскошным и, конечно, мне действительно его жалко. Но справедливость дороже. Платье уничтожат, но у меня будет доказательство вины.

— Эта проволочка по времени сказалась на расследовании дела?

— Да, они могли сразу пойти на место преступления, если бы они попали туда в тот же день или на следующий после моего заявления, осмотрели редакцию, то нашли бы бисер в туалете. Именно там он на мне разорвал платье. Они пошли осматривать место преступления с подозреваемым спустя недели две, а со мной — спустя больше месяца после моего заявления. Редакция всё это время работала. Он был главным редактором и ходил на работу, только потом написал заявление по собственному желанию.

— На какие доказательства вы опирались в суде?

— Его адвокаты доказывали, что до суда дошло дело, в котором слово против слова. Но это не так, конечно же. Потому что мои слова были подтверждены вещественными доказательствами: моим платьем и пиджаком.

Грубо говоря, он заявлял, что он разорвал на мне платье, когда пытался его снять, послышался хруст и якобы лопнула бретелька. А платье было порвано совершенно в другом месте, и при таких действиях, которые он описал, невозможно его разорвать там, где это произошло. Плюс я снимала телесные повреждения, они тоже были приобщены как доказательства.

— Его генетический материал был найден на платье?

— Да, на платье он был найден. Но это не имеет решающего значения, потому что обвиняемый не отрицал факт контакта. Но расположение пятен и их характер говорили о моей версии.

— Насколько я помню, региональный союз журналистов не сильно тебя поддержал?

— Они пытались поддержать другую сторону и были уверены в невиновности этого человека. В уголовном деле даже есть характеристика от мэра, которую, я уверена, не сам мэр по своей инициативе писал, а по просьбе пресс-службы. А пресс-службу как раз возглавляла женщина, которую на тот момент выбрали руководителем регионального союза журналистов.

— Какие были аргументы у тех журналистов, которые тебя не поддержали?

— Они были друзьями или хорошими приятелями с подсудимым и считали, что этот человек не способен на такое. Они меня не знали и слышали обо мне, что я какая-то феминистка и выскочка, появилась недавно в этой сфере и давай сразу хорошего человека обвинять в насилии. Но дело не в том, кто я и кто он, а в том, что совершено преступление и оно должно быть расследовано. Самое ужасное, что в этой истории были люди, которым я доверяла и которые по каким-то причинам решили, что я могу оговорить человека. Я даже не выдвигала гражданского иска, чтобы потом не сказали, что денег захотела. Я только хотела доказать, что против меня было совершено преступление.

— Что было самым трудным для тебя за эти полтора года?

— Самым трудным было решиться на огласку, потому что я знала, что за этим последует много негатива. Собственно, он и последовал. Ты получаешь сообщения с пожеланиями сдохнуть от незнакомых людей из разных городов России. Конечно, были и сообщения с поддержкой, но больше всего было сообщений от женщин, против которых было совершено точно такое же преступление и они ничего не смогли с этим сделать. Это самое ужасное. Потому что у нас нельзя просто так прийти и заявить о таком преступлении — и его сразу начнут расследовать. Видимо, полиции легче зарабатывать палки другими путями — людей на митингах задерживать, например.

— Как твоя жизнь изменилась?

— Я осталась на той же работе, не возглавила никакое фемдвижение, не получила миллиард, не стала звездой Первого канала. Живу в том же городе, работаю на той же работе и пытаюсь делать то же, что и раньше.

Беседовала Лена Ваганова, «Фонтанка.ру»