«Агитку на острую тему снимать не хочется». Продюсер фильма, отобранного на конкурс Канн, — о ленте, будущем и «Ленфильме» (фото)

6 июля открывается Каннский кинофестиваль. Среди лент основного конкурса — финско-российско-эстонско-немецкий фильм «Купе номер шесть». Один из продюсеров фильма и глава дебютной образовательной лаборатории киностудии «Ленфильм» Наталья Дрозд рассказала «Фонтанке» о работе над лентой, сотрудничестве с неизвестной молодёжью на петербургской киностудии и цензуре в новом русском кино.

— Наталья, вы привезли в Канны «Купе номер шесть». Почему Каннам интересна странная связь русского шахтёра и финской студентки?

— Юхо Куосманен, человек, который рассказывает эту историю, — очень хороший режиссёр. Канны же в первую очередь оценивают именно режиссёрский, авторский взгляд. Его первая лента «Самый счастливый день в жизни Олли Мяки» (2016) уже была на этом фестивале и взяла главный приз в «Особом взгляде», что означает, что Юхо вошёл в пул каннских режиссёров. Первый фильм не был связан с Россией, это была совершенно финская история. Новый фильм базируется на очень популярной в Финляндии книге «Купе номер шесть» финской писательницы Розы Ликсом. Книга довольно сильно была переписана авторами сценария, одним из которых стал сам режиссёр. Думаю, что Юхо так сильно заинтересовался этой историей, потому что у него был собственный опыт езды на поезде, на Транссибирском экспрессе. Надо сказать, что в первом варианте сценария герои, как и в книге, ехали в Монголию. Но на этапе выбора натуры авторы фильма съездили в Мурманск и переписали историю для поезда Москва — Санкт-Петербург — Петрозаводск — Оленегорск — Мурманск.

— Поближе к Суоми — попонятнее?

— Представляете, что это такое, снимать всю Россию в поезде? Это очень сложно.

— На Севере работать легче?

— В Карелии снимают много картин. И в Мурманске тоже. Это не суперэкзотика.

— Что было самым сложным в процессе съёмок?

— Последняя смена была у нас 24 марта 2020 года. Группа у нас была интернациональная: русская, финская, эстонская. И в Эстонии с Финляндией локдаун уже случился. В России же всё это было недели на две попозже. Но вот уже президент выступил по телеку, понятно, что будет локдаун. А нам надо снимать. В календарно-постановочном плане эта сцена была запланирована к съемкам в Москве. Там такая тусовка в полубогемной квартире. Было совершенно точно понятно, что в Москву мы уже не едем. То есть надо либо съёмки останавливать и переносить финальную сцену, которая в фильме начальная, либо придумывать что-то иное. В итоге нас любезно пустил в свою квартиру поснимать режиссёр Николай Хомерики. У него прекрасная, очень атмосферная квартира на Васильевском острове. Мы снимали, буквально собравшись друзьями и знакомыми. Времени ни на какую массовку, конечно, уже не было, просто позвали друзей, изобразили полубогемную тусовку. С минимумом света. Ничего не светили в окна. Полуподпольная такая съёмка получилась. Партизанское кино. (Улыбается.)

— Введи власти локдаун чуть раньше, мы бы сейчас не говорили про Канны?

— Возможно. Думаю, что мы бы просто остановились бы… Стали бы снимать осенью.

— Кто едет с вами в Канны?

— Планируем ехать вместе с актёром Юрой Борисовым. Я уже получила специальное разрешение на въезд от МИДа Франции, Юра должен получить его на днях. С этим разрешением можно въехать без тотального 10-дневного карантина — это такая полуволшебная бумага, что-то вроде «всё, что сделано этим человеком, делается c ведома кардинала и на благо Франции…». (Улыбается.) Спасибо большое Роскино за помощь в её получении, они очень помогли.

— Канны не интересует, откуда у русского шахтёра в конце 90-х, когда и разворачиваются действия сюжета, деньги на купе?

— Я не знаю. Думаете, что тогда ездили только плацкартом? На самом деле, у нас было объяснение, что герой Борисова — одиночка. Его товарищи как раз едут в плацкарте. А он немножко изгой и немного заносчив. Это было в сценарии. Плюс он едет не очень далеко. До Мурманска. Небольшие деньги. И поезд затрапезный. Он долго стоит в Петрозаводске, пропуская скоростные поезда. Поезд, который начинается на 100 с чем-то там. Пролетарский поезд.

— Буквосочетание «купе номер шесть» ассоциативно отправляет к «палате номер шесть». Это случайность или преднамеренная игра?

— Для нашей российской команды это абсолютная случайность. Это название финской книжки. Возможно, что-то такое было в сознании автора книги… Наверняка она знакома с творчеством Чехова. Но для нас это случайная параллель.

— И в фильме всё не так грустно заканчивается, как было у Чехова?

— Да, у нас всё заканчивается прекрасно. Межнациональные недопонимания, неприязнь и конфликты у нас преодолеваются полностью.

— Зачем сегодня снимать фильм на плёнку? Это же сложнее, чем работать с цифрой.

— Я не знаю, с продюсерской точки зрения не могу ответить. Но это пожелание автора, который считает, что плёнка — это совершенно другая глубина резкости, другое ощущение. Пожелание автора и оператора-постановщика. И когда ты имеешь дело с каннским режиссёром и с таким оператором, как И.-П. Пасси, почему нет?

— Плёнка сейчас в моде в Каннах?

— Сейчас я довольно часто от режиссёров слышу «а мы хотим плёнку». Мода, правда, пошла. Но это непростая история. Мало где её проявляют, во всей Европе — 2–3 лаборатории. В России есть «Мосфильм». Но это как работа бутика: дорого. Раньше была конкуренция, сейчас конкуренции нет. Почему это важно режиссёрам? Мы же не можем провести чистый эксперимент и снять один и тот же фильм и на плёнку, и на цифру, а потом сравнить результаты. Мы имеем только снятый на пленку фильм, и должна сказать, что я просто восхищена работой оператора-постановщика. При этом у нас ни оператор, ни режиссёр почти совсем не говорят по-русски, а картина вся на русском языке, и надо было выхватывать тонкие моменты актерской игры. Причем снимали мы в настоящем поезде, а не в павильоне. А в настоящем купе не развернёшься, и мы не демонтировали стенки купе, чтобы облегчить задачу оператору. Тем не менее изображение получилось невероятным. Сколько тут заслуги плёнки, я не знаю. Но знаю точно, что И.-П. — выдающийся оператор. Мы с ним продолжаем сотрудничество дальше, уже на русско-финской картине, которую я продюсирую.

— Насколько серьезная конкуренция в Каннах вас ждет в этом году?

— Сложно судить. Мы же самих картин ещё не видели, но программа совершенно звёздная. Плюс огромный конкурс, картин гораздо больше, чем обычно. Мы, конечно, любим и верим в свою картину, но как сложится — никто не знает. Любой фестиваль — это исключительно работа жюри. Да и сам факт попадания в Канны в этом году — уже из ряда вон выходящее событие. Там такая давка из картин!

— И как вам это удалось?

— Юхо уже был в Каннах, и некоторая приоритетность, конечно, есть. Но «брони» нет ни у кого. У нас отличный международный агент по продажам, французская компания «Тотем», они очень помогли.

— Как раз только что министр культуры Ольга Любимова рассказала «Фонтанке», что вам поручено развивать на «Ленфильме» «молодёжное направление». Кто и как вас завербовал работать на государство?

— Это же всё вопрос отношения. Я родилась и выросла в городе-герое Ленинграде. Почти всю жизнь живу здесь. До сих пор работаю в Кинокомпании СТВ. Долгие годы ходила на «Ленфильм», у нас там офис. Люблю старые ленфильмовские картины. Понятно, что мы все на них выросли. Непосредственно, юридически на государство я не работаю — я не сотрудник «Ленфильма». Но я с удовольствием сделаю всё, что в моих силах, для того, чтобы на «Ленфильме» появилась новая интересная кинематографическая жизнь.

Формат такой: я придумала и организовываю лабораторию, которую мы делаем совместно с продюсерским центром Potential. Мы выбираем десять проектов-дебютантов со всей России. Привозим их трижды в течение года в Петербург, работаем над сценариями и над режиссёрским видением этих проектов.

У нас будет два мастера курса. Это Анна Гудкова, «главный человек по питчингу» в нашей стране — она креативный продюсер 1–2–3 Production, до этого была креативным продюсером ТВ-3. Второй мастер — Александра Васнецова, одна из самых талантливых редакторов в России, долгое время Саша трудилась на студии Валерия Тодоровского. Под их руководством пройдёт чтение, разбор, обсуждение сценариев.

Будут лекционные занятия. Не в форме «мы — самые прекрасные и сейчас расскажем вам, как надо делать», а работа над материалами проектов этих ребят. Скажем, если это лекция оператора-постановщика, то, конечно, он какое-то время посвятит общим для всех вещам, а дальше ответы на вопросы, модерируемая дискуссия о сложностях, которые есть в каждом из десяти проектов.

И параллельно будут присоединяться кураторы-звёзды — Борис Хлебников, Наташа Мещанинова, Бакур Бакурадзе, Анна Пармас, Люба Мульменко, Александр Велединский, Андрей Прошкин. Каждый выберет себе по 1–2 проекта, в зависимости от своей занятости. Будут с ребятами напрямую заниматься — обсуждать, читать, давать советы.

Вся программа рассчитана на 9 месяцев. Будут большие перерывы между занятиями, в течение которых участники будут должны переписывать сценарии, делать презентационные ролики и так далее. В финале будет питчинг, куда мы позовём всех главных — Минкульт, городскую кинокомиссию, «Кинопрайм», онлайн-платформы, которые активны сейчас в софинансировании кино, фестивальных отборщиков. Покажем наших прекрасных детей. У «Ленфильма» будет право «первой ночи» — киностудия сможет в первоочередном порядке выбрать себе проекты и дальше их продюсировать и производить.

Мне кажется, что это ситуация win-win. Ведь что такое продюсирование? Это именно умение формировать, создавать проекты. Если есть проект, деньги можно найти. Это всё будет бесплатно для участников. Если «Ленфильм» возьмёт себе 3–5 проектов из этих десяти, то и прекрасно. Все будут довольны и счастливы.

— Кто это придумал всё?

— Я.

— Ольга Любимова увидела это и поняла, что нужно работать с вами? Кто кого нашёл?

— Сказать, что мы познакомились в этот момент с Ольгой Борисовной, будет неправильно. Она была главой департамента кинематографии в Министерстве культуры. Конечно же, мы с ней по рабочим вопросам общались. И это не было её личным предложением. Предложение найти формат сотрудничества мне сделал Фёдор Щербаков, директор «Ленфильма».

— Какие стереотипы про Россию актуальны в мировом кино? Что можно было использовать вчера, используется сейчас и будет продаваться завтра?

— Ой!

— Или мы растворились в мировом кино уже?

— Ничего не растворилось. Что ни хорошо, ни плохо. Давайте посмотрим, какие фильмы из России на главных мировых фестивалях востребованы.

— Драмы.

— Да. Но на фестивалях вообще в первую очередь, конечно же, востребованы драмы. Это сложный вопрос для меня — ведь я же не иностранка и живу в России. Вообще, никогда не знаешь, что от тебя ждут отборщики мировых фестивалей или агенты по продажам. Мы живём в разных ментальностях.

— Ну, то есть комедийный фильм из России навряд ли получит награду вне России?

— Комедийные фильмы вообще очень плохо путешествуют, они в основном снимаются для внутреннего рынка. Не путешествуют ни немецкие, ни другие комедии… За исключением, наверное, французских, если говорить о Европе.

— А как же датская лента «Ещё по одной», получившая только что «Оскар»?

— Это разве комедия? Я не смеялась. Я могла бы предположить, что успешное за границей российское фестивальное кино отличает некая тяжесть. Тяжесть высказывания…

— И при этом про простого человека?

— Зачастую, но не всегда. Но я не фестивальный отборщик… Ну и потом, такой подход «а что у нас сейчас на фестивальном рынке лучше всего продается?» — это дефектный подход. Я полагаю, что слишком ориентироваться на фестивальную моду неправильно. Актуальность, безусловно, никто не отменял. Но, тем не менее, прежде всего должно быть чёткое понимание, почему ты, именно ты хочешь продюсировать именно эту историю. Так для меня. Это важнее желания попасть на Каннский фестиваль.

— В этом смысле ещё один ваш проект — «Три минуты молчания» Бориса Хлебникова — снова про простого человека?

— Да. Более того, он про «загадочную русскую душу», не побоюсь этого словосочетания. Кино про то, что мы не очень умеем достойно жить повседневной жизнью, прилично существовать в обычных обстоятельствах. Но если война, то мы всех победим… Мы — люди, способные на запредельные усилия, вне человеческих возможностей в экстраординарных обстоятельствах. Но это нас ничему не учит, не учит ценить обычную жизнь. Мы потом снова погружаемся в полуотсутствующее состояние, когда нас ничего не касается в принципе. Такая максимальная невключенность, причём в нашу собственную жизнь. Наш фильм не даёт ответов — кино вообще не про ответы, а про вопросы. А дальше каждый сам внутри себя либо задумывается, либо нет. Либо находит ответы, либо нет.

— Какие табу есть у вас самой? Какое молодёжное кино не станет реальностью на «Ленфильме»?

— Я не знаю. Правда. Надеюсь, что у меня нет табу. Могу ответить формально: запрещены законом определённые темы — порнография, разжигание розни и так далее. Что же касается других тем, то кино ведь не про то «что», а про то «как». Набор тем в искусстве в принципе невелик. Мне кажется, что всегда можно ту или иную тему раскрыть так или иначе. Если это раскрыто талантливо, то почему это не будет поддержано?

— Придет к вам человек со сценарием про условного Навального или ЛГБТ–сообщества. Их невозможно будет запустить?

— Про ЛГБТ, наверное, невозможно. Именно по причине законодательства. Про оппозиционера — смотря как. Вообще, повторюсь: важно, как рассказана история. Какую-то условную агитку на острую тему в принципе снимать не хочется. Сейчас у меня в производстве, в рамках моей собственной маленькой компании «Форест-фильм», есть работа про провинциальный детский коллектив, который поехал на театральный фестиваль. И они его с треском проиграли. Потому что во многом, к сожалению, наша реальность не предполагает искренность и нон-конформизм, а эти дети очень искренни. В сюжете есть эпизод, когда руководителям этого кружка, который ставит «Вино из одуванчиков», говорят: «Нет, так нельзя, у нас фестиваль 6 +. Вместо вина придумайте что-то другое». И они придумывают «Нектар из одуванчиков» и идут на дальнейшие компромиссы. Но в итоге всё равно проигрывают. Так вот, этот мой проект поддержан Министерством культуры России, за что ему большое спасибо.

— Вы были продюсером «Аритмии». Нет желания вернуться к теме на фоне пандемии?

— Если будет какая-то классная идея от автора про медиков, попавших, безусловно, в сложные обстоятельства в период пандемии, почему нет. Но у меня сейчас нет желания высказываться на эту тему. Мы находимся внутри этого момента, фиксировать его очень сложно. Хотя, возможно, кто-то снимет, это вполне себе «жареная» тема. Но хорошее кино не занимает ни одну из сторон, оно никого не судит и не «расставляет фишечки на доске». Полноценное художественное высказывание требует некоторого отстранения, автор не должен, на мой взгляд, занимать ту или иную крайнюю позицию. И про тех же оппозиционеров невозможно сейчас снять хорошее кино, потому что ты не можешь неэмоционально относиться к тому, что с ними происходит. Та же история и с пандемией, прививками, врачами — тут тоже сложно оставаться нейтральным. Слишком сильно «нагрето» информационное поле, в котором мы живем.

— Да, но оды медикам под камеры поют все, а с правдой всё равно сложно. И мне кажется, что высказывание тут всё равно необходимо.

— Я понимаю. К сожалению, со времен «Аритмии» мало что поменялось. Скорее, эскалировалось до невозможности. Сейчас это касается почти всех. Все инструкции, весь этот бред, во многом дисфункциональная система и при этом повседневный подвиг врачей — всё осталось. Так что зачем повторяться?

— Для успеха кино важно попадать в информационный мейнстрим? Или интереснее идти поперёк?

— Кино создается примерно в течение трех лет. Это «длинный забег». Поэтому сверхактуальных историй про сегодня нет, их просто еще не успели снять. Мы сейчас имеем то, что задумывалось в 2018–2019 годах.

— Кинокомпания СТВ, в которой вы работаете, — единственная петербургская компания, которая успешно участвует в питчингах Фонда кино и получает субсидии на съемки. Почему вы выжили и пробились, а «Ленфильм» нет?

— Помимо авторского кино, СТВ занимается большими продюсерскими проектами, как игровыми, так и анимационными. Их продюсером является Сергей Сельянов. СТВ — одна из кинокомпаний-лидеров. Поэтому у неё есть некие преференции во взаимодействии с Фондом, так устроено законодательство. «Ленфильм» не входит в число лидеров кинопроизводства. Не секрет, что на «Ленфильме» долгие годы системно не было продюсеров. А проекты создают продюсеры. «Ленфильм» же в первую очередь последние десятилетия был огромным имущественным комплексом, который требует большой работы, заботы, денег, и это очень непросто. И я искренне желаю Фёдору Щербакову удачи в «переформатировании» студии.

— Как вы считаете, развитию российского искусства мешает государственная цензура? И если да, то когда вы стали её замечать?

— Сейчас много разговоров про цензуру, но гораздо большей проблемой я считаю самоцензуру. Я вот с вами разговариваю, а у меня на стене висит плакатик: «Когда следует протестовать, а мы молчим, это — грех молчания, который делает людей трусами». Мне кажется, что мы боимся больше, чем стоит бояться. Когда-то я отбирала проекты для питчинга «Кинотавра». Отбирала и в 2012-м, и в 2013-м. А потом в 2014-м и 2015-м. И они как грибы после дождя появились — проекты про то, что «Крым наш», про бряцание оружием. Такая чистая конъюнктура. Для меня тогда это было потрясением: скорость, с которой иные люди «переобувались», была ошеломительной. Я выросла в 90-е, я до сих пор верю в демократические ценности. Мой учитель Сергей Сельянов является автором высказывания, которое возникло в нулевых годах: «Россия — самая свободная страна в мире. Просто слово «свобода» в этой стране пишется с маленькой буквы». Так вот, в 2010-х годах всё стало невероятно меняться, общество быстро считывало эти сигналы и стало делать это эффективнее, чем было «приказано». Поэтому у нас есть проблема самоцензуры и желания изо всех сил понравиться власти. И вот это нас губит, а не цензура.

«Фонтанка.ру»