30 лет: от ГКЧП до ЧП

В дни 30-летия ГКЧП (Государственного комитета по чрезвычайному положению) и неудавшегося путча (как в то время его называли) впору задуматься о пройденном историческом отрезке.

Он более чем интересен и важен для России. И умом (и исключительно им) ее можно понять, если только не вписывать рассуждения в теоретические конструкции, казавшиеся незыблемыми в последнее 10-летие прошлого века, а ныне лежащие в руинах.

30 лет назад в стране произошла номенклатурно-буржуазная революция. О ее опасности с позиции пламенного революционера рассуждал еще Лев Троцкий в последних своих работах. Он ошибся в сроках, но не ошибся в сути. Коммунистической номенклатуре надоел аскетизм. Она захотела в полной мере потреблять блага, созданные в передовых странах земной цивилизации. А также пользоваться самими этими странами. И это свое желание она выполнила и перевыполнила, формально закрепив потоки доходов от выделенных в ее распоряжение предприятий за собой (приватизация). Ну а если они в рыночных условиях доход не приносили, то почти всегда находилось что продать, сдать в аренду и т. п. Понятно, что при этом номенклатурный костяк был серьезно разбавлен новыми людьми (а-ля Абрамович и др.), которые выстроили свое богатство от милостей обновленного государства.

В 90-е годы доминировал сырьевой олигархический капитализм. Нефтегазовая рента не была объединена под единым государственным началом, а принадлежала различным ведущим игрокам. Этот капитализм предполагал столкновения их интересов и в то же время был заинтересован в тесных деловых и прочих контактах с Западом, что и заставляло под него мимикрировать. Отсюда — небывалый для России разгул либерализма: не всегда предсказуемые выборы, голосистый парламент, а свобода выражения мнений мало чем отличалась от западных аналогов. Тем, кому сегодня исполнилось четверть века, не говоря уже о более молодых, не могут осознать все это как жизненный опыт. И неизвестно, осознают ли когда-либо, будучи в России.

В то же время Россия не была бы сама собой, если бы ее бюрократия надолго смирилась с такой «вольницей». Особенность российского «служилого класса» состоит в том, что над гражданской его частью доминирует силовая каста, которая в 90-е гг. вынуждено отошла в тень. Потребовалось время на перегруппировку. Но недолгое. Ее стремление властвовать над всем и вся слилось со стремлением изрядно потрепанного, но далеко не уничтоженного военно-промышленного комплекса к возрождению. Этот симбиоз и составил социальную базу ползучей революции служилого класса в XXI веке.

Не будем здесь вспоминать ее ключевые вехи. Они у многих еще на памяти. Происходило присвоение государством активов тех лиц, которые государство считало нужным захватить. От Гусинского до Дурова. Одновременно формировался костяк политически лояльных управляющих как государственной, так и формально негосударственной собственностью. Первая заметно расширялась.

Сегодня уверенно можно сказать, что с приватизацией покончено. Образовалась модернизированная власть-собственность. Для нее не так важно, каков формальный статус того или иного субъекта, — государство как прикосновением волшебной палочки наделяет его теневыми правами на распоряжение активами и/или статусную ренту.

Последнюю ошибочно принимают за коррупцию. Это не так, поскольку, за редким исключением и по большому счету, в России коррупционеров не выявляют (этим занимался экстремист Навальный), а ими становятся те, кто в силу каких-то обстоятельств проиграл внутривидовую борьбу или оказался под рукой как мальчик (или девочка) для битья. Покушение же на статусно-сословную ренту как органически встроенную в социальную ткань российского общества систему управления действительно есть «покушение на основы конституционного строя и подрыв безопасности Российской Федерации».

Тут, конечно, надо понимать, о какой конституции идет речь. Разумеется, не о той, что на бумаге (даже со всеми поправками). А о той, реальной, по понятиям. Она известна каждому, кто родился и вырос в России. Она хорошо описывается идущим еще из советских времен анекдотом: «Так я имею право? — Да, имеете. — Так, значит, я могу? — Нет, не можете».

В чем экстремизм, например, «умного голосования»? Россиянин обязан для себя понимать, что «носителем суверенитета и единственным источником власти» в стране является не «многонациональный народ» (как сформулировано на бумаге и как надо отвечать на экзамене по конституционному праву), а сама власть. А в системе самовластия (принадлежности государства некой когорте власть имущих и отделенности его от всех прочих) она проводит назначения под внешней оболочкой в виде выборов. Все заранее расставлены по своим местам.

Однако тут вторгается некий внешний посторонний актор и путает карты. Семенов должен был выиграть, а Григорьев изображать проигравшую сторону. Получается же наоборот. Это не значит, что власть уж так не любит Григорьева (иначе он вообще был бы не допущен к участию в постановке). Но это демонстрирует, что власть тут оказалась несостоятельна, что-то пошло против ее воли. Тем самым подрывается вера в ее всемогущество. В провластном дискурсе я бы даже определил ФБК* не как экстремистскую, а как террористическую организацию.

Итак, в итоге у нас самовластие в соединении со статусной рентой описывает ключевые теневые институты. Их продолжением оказывается и мощный экспансионистский мотив. Вот не так давно был спор на «Фонтанке» об Украине. Однако спорящие стороны (ни Подопригора, ни его оппонент Шустов) не заметили главного: уход ее в западную модель (анти-Россию, согласно Путину) будет почти таким же ударом по основам российской политико-экономической модели, как если бы из России выделились Санкт-Петербург с Ленобластью и вошли бы в ЕС (а то и в НАТО). В глобальной борьбе двух типов цивилизаций (см. мою статью на «Фонтанке» о 100-летии Китайской компартии) как продвижение за пределы границ, так и поддержание за ними своего подобия есть важное условие собственной устойчивости. Вспомним модный ныне Афганистан, но только 1989 года. Неудача в насаждении социализма советского образца сыграла пусть не решающую, но не столь уж малую роль в последовавшем очень скоро распаде СССР и данного типа социалистического устройства.

До сих пор были отмечены три основы российской модели этакратизма: властесобственничество, статусно-сословная рента и экспансионизм. Однако как в избе четыре угла, так и в стране. Создание последнего угла закономерно отставало от возведения первых трех, но теперь заметно подтянулось. Речь идет о государственной идеологии, которая формально конституцией запрещена. Она складывается из трех основных частей: огосударствленного православия, победославия и сакрализации все большей части отечественной истории. Вот уже новосибирский историк Чернышов дает показания следователю по особо важным делам об Александре Невском.

За прошедшие 30 лет произошел переход от олигархического капитализма к государственному, который я уже не один раз называл рыночным сталинизмом. Этот переход окончательно высветил характер цикличности российской истории: одна Московия сменяет другую. Между ними располагаются периоды либерализации. Петербургский этап российской истории (несмотря на усиление деспотизма при Петре I) демонстрировал выпадение из него: с огромным трудом и отступлениями вестернизация брала вверх, пока не обрушилась в Московию 2.0 (сталинизм). Короткий период либерализации 90-х гг. сменила Московия 3.0. Известный историк Натан Эйдельман незадолго до кончины в 1989 г. сказал о свободах горбачевской перестройки: «Это лет так на 10–12, не более того». И оказался прав.

Андрей Заостровцев

* ФБК (Фонд борьбы с коррупцией) — признан иноагентом в 2019 году, признан экстремистской организацией и ликвидирован в 2021 году.