«Если бы материнское горе учитывалось, войн было бы меньше» (видео, фото)

Фильм ученика Сокурова Владимира Битокова «Мама, я дома» сегодня покажут на фестивале «Кинотавр». «Фонтанка» расспросила режиссера о картине, военном романтизме и... киберспорте

Фильм ученика Александра Сокурова Владимира Битокова «Мама, я дома» о том, как мать ищет пропавшего на войне сына, бойца ЧВК, после Венецианского кинофестиваля 20 сентября покажет «Кинотавр». Кинофорум в Сочи начал свою работу 18 сентября. В интервью «Фонтанке» режиссёр, который родился и вырос на Северном Кавказе, рассказал о том, как русская трагедия становится событием мирового кино и почему будущее больше пугает, чем радует.

— Владимир, вы представили фильм в Венеции. Там ещё помнят войну в Югославии, которая была у них под боком? В благополучной Италии и шире — в благополучной Европе — вообще сейчас понятны сюжеты про наши войны?

— Очень хороший вопрос… Ни у кого не спрашивал про Югославию в Венеции, если честно. Но думаю, что наша история была понятна. Это ведь история не про конкретную войну. Это история про мать и сына-солдата. История достаточно универсальная, вне зависимости от времени, вне зависимости от войны.

— Но у вас и война не «универсальная». Не защита родины от нападения врага, а командировка в рядах ЧВК. Или здесь уже нет различий?

— Я думаю, что это уже достаточно известное явление. У меня язык не повернётся сказать, что ЧВК — это норма жизни. Но уже все знают, что это такое. Однако в центре сюжета не ЧВК. Не война. В центре — мать. Мать, которая борется за информацию о собственном сыне. И этот сюжет достаточно универсален.

— Читатель «Фонтанки» раньше других узнал про ЧВК. Помните, как у вас возник интерес к этой теме?

— У меня интерес возник к готовому сценарию, который я потом редактировал. А тема достаточно актуальная, и для Кавказа в том числе. Я знал, что такое ЧВК, это было на слуху. Но история с ЧВК нужна для того, чтобы усилить линию героини. Если бы мы говорили о регулярной армии, её поведение было бы совсем иным. Проблемы, с которыми она бы сталкивалась в такой ситуации, были бы другими. Но поскольку мы говорим о ЧВК, где всё закрыто, никакой информации не достать, это было важно для сюжета. Для героини в первую очередь.

— Так у нас и про регулярную армию информацию закрыли. Похороны безымянных десантников помните?

— Да… К сожалению… Но я далёк от политических манифестов. Не могу сказать, что такое есть только у нас. По моим ощущениям, такое много где есть.

— Александр Роднянский в этом фильме ведь больше, чем просто продюсер? Я правильно понимаю, что именно он вам принёс сценарий?

— Именно он предложил мне прочесть сценарий. Сказал просто: «Прочти. Интересно твоё мнение». Я прочитал три страницы и уже был готов сделать экспликацию, как я бы это видел. Собственно, я её и сделал. Половину съёмочного процесса закончили в марте 2020 года. Потом из-за пандемии пришлось остановить съёмки, и всё остальное доснимали потом в августе. Пока был локдаун, ничего не делали. Это повлияло, конечно. Я продолжал работать над сценарием, материалом. Но пандемии нет в фильме.

— По крайней мере, ковидной. Скорее, пандемия отсутствия правды.

— Да. Это правда.

— Шаг в сторону. Правда, интересно. Роднянский работает с очень разными проектами. И с такими, как ваш фильм, и с такими, где глаза на лоб лезут от неловкости, тот же фильм «Чернобыль». Можете ответить обывателю, почему продюсеры работают и с крутым, и с фиговым кино одновременно?

— (Смеётся.) Я вообще никакое кино не могу назвать фиговым. Кино — это большой труд. Всегда что-то получается, а что-то нет. Но на такой вопрос я не могу ответить. Я просто не знаю. Я же не продюсер (улыбается). Но существует ведь и совсем обратная сторона. Вот вы считаете, что «Чернобыль» — фиговый фильм, а условный «Левиафан» — замечательный. Но ведь есть те, кто считает, что именно «Чернобыль» — замечательный, а «Левиафан» — дурацкий. Для каждого своё кино хорошее.

— Много сцен осталось вне фильма? Есть вещи, где вы понимали: вот с этим могут быть проблемы, вырезаю?

— Вы о каких проблемах? Я вырезал две большие и важные сцены. С точки зрения драматургии мне они показались лишними. Они влияли именно на драматургию. Не было сцен, которые были слишком откровенными и вызывающими, которых мы побоялись. Не уверен, что их кто-то увидит. С глаз долой, из сердца вон. Их больше не существует.

— Плёнку сожгли?

— Плёнки не было. Цифровой монтаж. Удалили сцену, где ищут потерявшегося на реке внука. Для драматургии истории она не сильно важная. Вставлять в DVD нет смысла.

— Про актёров. Юра Борисов — новый Безруков? Нет ни одного нового заметного фильма, где бы его не было.

— Я бы не назвал его новым Безруковым (улыбается). Он — Юра Борисов. Замечательный артист с невероятной харизмой, невероятной гибкостью. У него есть обаяние, которое можно использовать как в отрицательном, так и в положительном ключе. Он подробно работает над ролью, каждым эпизодом. С ним комфортно работать. Наверное, поэтому он много снимается.

— Раппопорт, говорят, не похожа на себя. Понимаете, о чём эти реплики?

— Конечно понимаю. Мы же сильно изменили ей внешность. Это была задача, с которой мы работали долгое время. Всякие разные пробы проводили. Ксения совершенно великолепна. Невероятная актриса. Человек с невероятным подключением к процессу. Ей очень нравился материал, роль. Не уходила с площадки. Постоянно предлагала различные варианты — не просто ждала в вагончике, когда её позовут. Большая часть этой роли — её заслуга.

— Русский человек может без войны? Миграция молодых парней туда, где убивают, туда, где нет защиты «своего», многих искренне удивляет.

— А только ли русский? Кто-то подсчитал, что за всю многотысячелетнюю историю человечества люди не воевали друг с другом всего 290 лет. Всё остальное время где-то какая-то война шла. Навряд ли это только русских касается. По какой-то загадочной причине человечество очень воинственно.

— Воевать за свой дом, своих детей и близких — это понятно. Воевать неизвестно за кого — не понятно. Я скорее об этом. Всё от нищеты, от невозможности выскочить даже честным трудом из кабалы провинциальной безнадёги?

— Во многом, конечно, на это влияют социальные проблемы. Но ведь среди юношей силён военный романтизм. Побегать где-то с автоматом — пока они не столкнулись с этим лицом к лицу, — для многих это выглядит романтично. Вообще причин масса. Они всегда индивидуальны. Ну и потом, в нас ведь сильно активируется и пропагандируется культ силы. Насилие активно проникает через экраны. Это уже нечто такое, что выходит за грани нашего понимания.

— Вы много ездите по стране? Взаимопонимание столиц и глубинки растёт…

— Нет-нет… Пропасть увеличивается! С каждым днём всё больше и больше. Уже даже Петербург становится провинциальным в сравнении с Москвой. Отрыв растёт с какой-то невероятной скоростью. Москва — государство в государстве. Нет ничего похожего. И это здорово влияет.

— Видимо, поэтому мы не слышали про чевэкашников из Москвы?

— Если бы материнское горе как-то учитывалось, то, возможно, и войн было бы меньше. Я склонен считать, что у нас материнское горе в целом не учитывается, вне зависимости от региона.

— В нашем регионе есть мужчина с фамилией Пригожин, которого с этим всем связывают.

— Да, я слышал эту фамилию, конечно. Но я не очень знаю, кто это.

— Ему можно сказать спасибо за подаренный сюжет?

— Такого рода людям вообще нельзя ни за что говорить. Спасибо за сюжет? Нет, конечно. Я бы с удовольствием сделал фильм о любви. Спасибо за такие сюжеты я сказать не могу.

— Российское авторское кино активно штурмует Запад. Много хорошего на фестивалях. При этом есть награды, гран-при. Для вас это свидетельство чего?

— Думаю, что это свидетельство нашей закрытости. Нашего отстранения от мира.

— Снова невыносимость реальности ускоряет гениев, как в СССР?

— Нет. Я думаю, что обилие русских фильмов на иностранных фестивалях — следствие заинтересованности западного мира, фестивального мира к России. К стране, которая закрывается. Мне так кажется. Мы сейчас настолько старательно дистанцируемся от остального мира, что становимся более интересными. Им хочется увидеть процессы внутри страны, о которых они ничего не знают. Допустим, что сейчас Северная Корея сделает 10 полнометражных авторских фильмов о каких-то проблемах внутри КНДР. Уверен, что мировые фестивали разорвут эти фильмы на клочки, потому что всем очень интересно посмотреть, что же там у них внутри. Наверное, с этим связан такой успех. Ну и, конечно же, качество самих фильмов из России. Плохие бы фильмы не стали звать.

— Трагедии — вечная валюта русского искусства? Или вообще для всех? Продюсер лауреата Гран-при Канн «Купе номер шесть» Наталия Дрозд уверена, что другие жанры, кроме драм, плохо продаются.

— Это не только Россия. Есть некий стереотип, что чем хуже ты снимешь про Россию, тем больше шансов попасть. Это не так. Это касается всех фильмов. Из любой точки мира фильмы говорят о проблемах. Конфликтах. Без конфликта фильм существовать не может. Запрос фестивального зрителя — как раз на фильмы, где есть боль. Боль, которую можно пережить вместе с экраном. Это касается не только России, конечно.

— Непременная приписка к вашему имени в СМИ «ученик Сокурова» — это упрощает работу или, наоборот, нагрузка и ответственность?

— Это большая ответственность. Для меня огромная удача, что я когда-то попал в мастерскую. Что отучился, закончил. Конечно, это вызывает ответственное отношение к тому, что ты делаешь дальше.

— У вас есть любимый фильм Александра Николаевича?

— Много… Я очень люблю «Франкофонию». Очень люблю «Солнце», «Александра», «Отец и сын». Естественно, «Русский ковчег» в этом списке.

— Сокуров как-то участвовал в работе над «Мама, я дома»?

— Нет, никак. Не уверен, что он видел фильм. Мы иногда переписываемся. Не так часто…

— Ваши коллеги по школе Сокурова — ваши друзья. Вы обсуждаете свои успехи?

— Успехи почему-то не обсуждаем. Но поздравляем друг друга. Общаемся часто. Видимся. Переживаем друг за друга. Сейчас фонд Александра Николаевича готовит ещё три картины — картины наших выпускников Олега Хамокова, Тины Мастафовой и Малики Мусаевой. Очень жду эти картины. Они сейчас в производстве, скоро выйдут.

— Натуральный Хогвартс. Каждый удивил! Кавказ открылся для многих с неожиданной стороны.

— Во многом это заслуга Александра Николаевича. Видимо, всё-таки удалось чему-то нас научить. Он великий учитель, на самом деле.

— В стереотипе Кавказ у обывателя в России — это нечто тревожное. Вам такой подход чем-то мешает в работе?

— Ни разу не сталкивался с таким отношением к себе. Если не считать бюрократические проблемы из-за прописки. Я прописан в Нальчике. Но со стереотипами это не связано. Скорее, с бюрократией. Но это сейчас. А когда я жил в Москве в 2006 году, было совсем иное отношение к кавказцам. Совсем другое. И вот тогда жизнь была другая.

— Что изменилось?

— Я, может быть, что-то странное скажу, но по какой-то неведомой мне причине Кавказ стал модным. Очень много деятелей в шоу-бизнесе с Северного Кавказа. Очень много популярных комиков из Нальчика. Это открывает Кавказ с другой стороны. Агрессивного отношения я давно не видел. Возможно, оно где-то есть, но я давно не сталкивался с этим.

— Вы сейчас в съёмках. Я знаю, что вы на площадке с 6 утра и до 21 часа вечера. Над чем работаете?

— Только что закончили. Это сериал. Называется «Хэдшот». Он про школьников, которые занимаются киберспортом. Думаю, что выход сериала будет в следующем году. Пока много работы впереди.

— Модная тема. Эти ребята постепенно идут в образование. Президент Федерации компьютерного спорта России рассказывал, как им дали зелёный свет на работу в вузах.

— Это произошло уже после того, как мы начали снимать сериал (улыбается). Киберспорт — очень богатая, активно развивающаяся сфера. Она интересна. Бытует мнение, что компьютерные игры развращают, стимулируют насилие. Популярный топик для разговоров, если случается очередной шутинг в школах. В первую очередь спешат обвинить компьютерные игры. Но тема актуальная. Мне было интересно снять про школьников, которые увлекаются этим. Посмотреть на их жизни и проблемы.

— И тут мы вернулись к тому, с чего начали. Эти ребята работают, в том числе, с министерством обороны.

— Кстати, да. Но это опять же про политические манифесты. А для меня в кино самое важное — это человек. Я рассказываю историю про героев фильма. Наполовину комедия. Жанр, мною ещё не опробованный. Драмеди, можно назвать. Модное слово.

— Вы замечаете, как меняется воздух в стране? Будущее радует или пугает?

— Мы же не про экологическую ситуацию? Честно говоря, меня будущее пугает. В первую очередь, о чём я уже говорил, бесконечным бегством от всего остального мира. Сильно это пугает. Пугает растущая с каждым днём пропасть между власть имущими и обычным населением… Многое пугает. Положа руку на сердце... немного оптимизма у меня в отношении нашей страны. К сожалению.

— И что делать?

— Я не знаю. Если бы знал, я бы уже сделал. Очень много нюансов. Наверное, не бояться и верить в лучшее. Как минимум быть честным в своей работе. Сейчас это большая редкость, на самом деле.

Клим Чугункин, специально для «Фонтанки.ру»