«Иван Денисович» Глеба Панфилова: Больше таких не делают (фото, видео)

Экранизация рассказа Солженицына от советского классика, выпущенная 23 сентября на широкий экран, оказалась уникальным и достойнейшим образцом старой школы. «Фонтанка» объясняет, в чем это выражено и какие качества помогли режиссеру этого добиться.

В кино начали показывать «Ивана Денисовича» Глеба Панфилова. Событие по умолчанию значительное: новая лента классика советского кино, автора «В огне брода нет», «Начала» и «Прошу слова». Сам факт того, что у художника с таким послужным списком и опытом есть силы и энергия для подобной работы, заслуживает внимания. По всему свету активно работающих ровесников — коллег Панфилова раз-два и обчелся: Иствуд, Ходоровски.

Тем более что Панфилов уже во второй раз обращается к прозе Солженицына — это определенно «его» автор. Все-таки помимо мастерства, художественной смелости на грани безумия, характерного камерного стиля Панфилова всегда отличало свойство, которое не назовешь иначе, чем высокой гражданственностью. Он единственный в советском кино всегда проговаривал вслух, ясно, по слогам то, о чем все молчали. Лишал романтики Гражданскую войну, реабилитировал искусство авангарда, разрушал границы между кино и реальностью, показывал бесчувствие номенклатуры («Прошу слова» до сих пор впечатляет как публицистический политический триллер). Наконец, он единственный ухитрился взяться за госзаказ — фильм о предателях-диссидентах — и снять его так, что вышла «Тема», которую положили на полку на десять лет.

Именно эта гражданственность Панфилова обеспечила предыдущей его экранизации Солженицына, сериальному «В круге первом», удивительный эффект готического собора: здесь каждый, кто входил в кадр, вносил свою, исключительно важную, личную лепту в мемориал жертвам репрессий, и это ощущалось буквально, физически.

«Иван Денисович» на «Круг» ожидаемо похож — манерой: здесь тоже действие неспешно, много закадрового текста (там его читал сам автор, здесь — Леонид Ярмольник, с узнаваемой солженицынской интонацией), длинные планы, подробная работа над каждым нюансом.

Даже над самим сюжетом «Ивана Денисовича» Панфилов работает основательно, так больше не делают. Он его додумывает и достраивает, как старорежимный актер — биографию героя. Собственно, рассказ, «один день» — только половина действия. Ей предшествует история Шухова, офицера, который подбил несколько немецких танков, был ранен, попал в плен, сбежал из него, получил десять лет за то, что не погиб. И вот уже после этого, спустя десять лет, для него наступает тот самый «один день». Опять же, в отличие от рассказа, он предшествует долгожданному выходу на волю: остается Ивану Денисовичу у Панфилова сидеть всего десять дней.

Ровно так же старорежимно основательно решены и актерские работы: впервые за долгое время все лица на экране воспринимаются исключительно как типажи, Панфилов добился от актеров максимальной органики и естественности. Во многом, конечно, за счет отказа от узнаваемых лиц — кроме исполнителя главной роли Филиппа Янковского да Инны Чуриковой в крохотной роли старушки-видения. Янковский вообще впервые демонстрирует свой актерский диапазон в полную силу: невротичность, физиологичность, умение играть состояние и физическое, и психологическое, и замерзшесть, и переживания за дочерей, которых не видел десять лет.

Пожалуй, только в одном Панфилов от этой «старой школы» отходит: если лагерные сцены снял его давний и постоянный соавтор, классик Михаил Агранович, то военные эпизоды поручены Михаилу Хасае, представителю уже совершенно другого поколения и носителю совсем иного стиля. Но такой выбор себя оправдывает: во фронтовых эпизодах есть легкость, репортажность, натурализм, на которые только современное кино и современная техника способны.

Основательность проработки каждой детали в этом сюжете не позволяет самому строптивому зрителю (предположим, даже не знающему, кто такой Панфилов) винить автора в надругательстве над литературным первоисточником. Наоборот, Панфилов тут следует духу и рассказа Солженицына, и, в соответствии с той самой «старой школой», снимает не произведение, а автора. Он смог сделать зримым сквозной мотив всей лагерной темы в творчестве писателя, тот самый, который до сих пор для многих остается спорным. Лагерь — тоже жизнь. Здесь есть место и подлости, и милосердию, и жестокости, и помощи ближнему.

И, как любая жизнь, лагерь не ломает героя, а просто меняет его, заставляет иначе смотреть на себя и на мир вокруг. Иван Денисович проходит через страдания, карцеры, трудодни, унизительные пайки — ради перерождения. Чтобы показать этот процесс на экране, нужно обладать не только мастерством, но и уверенностью в себе, какая может быть только у живого классика. Любой другой автор просто не решился бы ни на введение в сюжет старушки, осеняющей героя крестным знамением, ни на сцену, в которой строй пленных гонят через минное поле, ни на пространные диалоги о душе и вере. Один решился — Михалков в «Предстоянии», — и мы помним, чем дело кончилось. Посмешищем. Потому что даже суперзвезда, мастер работы с актерами, с этим образным рядом, с этой тематикой не совладал (стоит напомнить, что Панфилов был соавтором сценариев «Предстояния» и «Цитадели»).

«Старая школа» Панфилова как раз и дарит этой словесной конструкции, чистой теории, плоть, делает ее живой. Других средств, чтобы показать это преображение, долгий крестный путь героя, на свете просто не существует, — а владеют ими единицы. Панфилов — один из последних.

Иван Чувиляев, специально для «Фонтанки.ру»