Глава комиссии РКН по защите детей от деструктивной информации: «Беда большинства феминисток в том, что они не замужем»

Автор нашумевшей инициативы приравнять радикальных феминисток, ЛГБТ, чайлд-фри и фурри к экстремистам рассказал «Фонтанке», что он имел в виду.

Глава комиссии по защите детей от деструктивного контента при Роскомнадзоре Андрей Цыганов предложил признать ЛГБТ, радикальный феминизм, чайлд-фри и менее известных широкой публике фурри «хотя бы экстремистами», чтобы развязать руки Роскомнадзору. «Фонтанка», как и многие, впечатлилась амплитудой замаха и решила выяснить детали у автора высказывания. Откуда многодетный отец знает, кто такие фурри и где они обитают? Бывают ли полезные для общества феминистки? В какой момент нежелание иметь детей становится экстремизмом? Андрей Цыганов честно ответил на все вопросы, кроме одного: где найти нормального мужика? Для решения этой фундаментальной проблемы понадобилась бы личная встреча.

— Вы предложили «всевозможные вот эти ЛГБТ-идеологию, радикальный феминизм, все эти фурри, чайлд-фри» признавать «хотя бы экстремизмом». Почему именно такой набор? Или список будет расширяться?

— Разумеется, будет расширяться. В новостях упоминается даже не полный перечень явлений, которые я упоминал накануне в Родительской палате. Хочу уточнить, что многие СМИ исказили мой статус. Я выступал как председатель экспертного совета нашей родительской структуры — института Общественного уполномоченного по защите семьи. Я также являюсь председателем комиссии общественного совета по борьбе с деструктивным контентом при Роскомнадзоре. Но в данном случае я выступал как родитель. Моя цитата была вырвана из контекста. Но я под ней подписываюсь. И уверен, что под ней подпишется абсолютное большинство родителей, во всяком случае те, у кого голова на плечах есть.

Это далеко не весь объем того, что мы считаем деструктивным контентом, в отношении которого надо ввести правовые рамки. Наши дети сегодня воспитываются в очень токсичной среде, которая практически никак не контролируется. У нас есть понятие запрещенного контента. И для воздействия на него у правоохранителей и Роскомнадзора есть определенный набор механизмов. Но есть огромное количество смежных областей, серых областей, где происходит подготовка к криминальным проявлениям, в результате чего мы и получаем школьные расстрелы и другие ужасные вещи.

— А что это за «серые области»? TikTok, игры, что-то другое?

— TikTok — это только одна из площадок. И одна из самых опасных сетей, потому что там незачем думать. Он основан на призывах к повторению. И там часто предлагают повторять деструктивные практики. У нас очень много жалоб от родителей именно на TikTok.

— Когда ваше высказывание начали обсуждать в редакции, многим пришлось гуглить, что такое «фурри». А вы откуда знаете, что это такое? И что такого страшного в безобидных людях с меховыми ушами?

— Ничего безобидного здесь нет. Это классическая воронка вовлечения. На фасаде что-то условно безобидное, какие-то зверьки. А чуть глубже проваливаемся и видим, что там педофилия, зоофилия и прочие ужасы. Просто мы, родители, как правило, этих вещей даже не знаем. Не знаем, что основная опасность сегодня исходит даже не от социальных сетей, а от мессенджеров. Например, сегодня на комиссии мы обсуждали, что в AppStore и GoogleMarket в открытом доступе есть несколько приложений, где пасутся сотни тысяч педофилов. У одного такого приложения, которое я не хочу даже называть, порядка 30 миллионов скачиваний. Под видом прикола, игры дети скачивают абсолютно деструктивную вещь и могут оказаться в реально опасной ситуации. Родители же не всегда могут проконтролировать, чем ребенок занимается в телефончике.

— Дети сами вам рассказывают об этом? Откуда вы получаете информацию?

— От родителей, в том числе тех, чьи дети пострадали. В том числе из-за суицидных групп. К сожалению, таких детей очень большое количество. Вы даже не представляете, насколько все страшно в этой информационной среде. 15 миллионов подростков из России играют в онлайн-игры. А это территория вне правового поля Российской Федерации: более 90 % этих игр находятся на американских серверах. Там происходит и вербовка, и перепрошивка сознания. Казанский убийца Галявиев, по данным СМИ, просидел 550 часов в Counter-Strike. И там же заработал на орудие убийства. Это та среда, в которой варятся страшные преступления и о которой мы, взрослые, не знаем. Наше нормотворчество сильно отстает от этой кислотной среды, которая занимается перепрошивкой наших детей.

— В Китае решили проблему радикально: ограничили детям возможность играть в компьютерные игры до трех часов в неделю. Не хотите это повторить?

— В этом отношении есть два пути. Один — условно китайский, по которому пытается идти Белоруссия. Но у нее нет таких технических возможностей, как у Китая. Второй — условно европейский. Китайский вариант исходит из суверенизации информационного пространства. В Китае с 2016 года отменена анонимность в Интернете. А в ноябре этого года там вступит в силу закон о запрете трансграничной передачи персональных данных. Это вынудит транснациональные корпорации перенести к ним сервера, чтобы соответствующие службы Китая могли контролировать, что там происходит. У них есть свой автономный Интернет, свои социальные сети и поисковики. В этом плане у китайцев есть чему поучиться. Я больше скажу. Они не просто ограничили время в Интернете для подростков, но и ввели запрет на показ женоподобных мужчин. Европейский путь более либеральный, хотя и не такой либеральный, как в России. Там, наоборот, защищают анонимность в Интернете. Но там есть свои ограничения, например, во многих европейских странах в соцсетях можно регистрироваться только с 21 года. А у нас таких ограничений нет.

— Перейдем к взрослым вопросам. Как вы будете отличать радикальный феминизм от нерадикального? Нерадикальный феминизм не будет считаться экстремизмом?

— Отличать будем экспертным путем. А что касается нерадикального феминизма, скажу так. Феминизм, как явление, в нашей стране мутировал от классического, который сводился к защите прав женщин, к нынешней стадии, которая заключается в мужененавистничестве, детоненавистничестве и всяких антисемейных и антидемографических установках.

— То есть, если феминистка замужем и родила ребенка, она не радикальная?

— Я таких феминисток не видел. Как правило, выходя замуж, они перестают быть феминистками. Беда большинства феминисток в том, что они не замужем, никогда там не были, и, судя по всему, у них немного шансов. Их можно только пожалеть. Но зачем же свои комплексы размазывать по всем остальным и заражать их своей негативной энергией?

— Так бывают радикальные и нерадикальные феминистки? Кто у нас главные представители радфем?

— Вы меня хотите поймать на каких-то вопросах, на которые должны отвечать эксперты.

— Нет, я честно хочу разобраться.

— Если хотите разобраться, давайте попробуем. На наш взгляд, то, что сейчас происходит с этим явлением, превосходит все разумные проявления. На Западе рост этих настроений привел к кризису семьи. К миллионным митингам в Испании, где толпа обезумевших ведьм готова людей распинать и сжигать. Они идут против своей природы. Потому что рожать и воспитывать детей — в природе женщины. Это нормально, это счастье и смысл существования. А они навязывают антиприродный, противоестественный алгоритм поведения. Причем делают это жестко, с использованием угроз, давления, информационных технологий. Это очень опасная тенденция.

— Я не видела у нас митингов феминисток, которые призывали бы вешать мужчин на фонарях.

— Видимо, им еще просто деньги на это дело не дошли. Мы видели цепочки одиночных пикетов. И у нас большинство женщин нормальные, востребованные и красивые. Не такая жуткая ситуация, как в Европе. Поэтому вы их и не видите. Их очень много упоминают в СМИ, но по жизни их очень мало. А абсолютное большинство женщин у нас соответствуют своей природе. Но мы, представители российских организаций, их видим. Мы в прошлом году потеряли очень много нервных клеток, сопротивляясь феминистскому законопроекту — так называемому «о профилактике семейного насилия», который никакого отношения к насилию не имеет. А просто является инструментом продвижения феминистской ЛГБТ-идеологии. И мы наблюдали этих сумасшедших женщин, которые, как правило, являются еще и иностранным агентами. И финансируются из тех же фондов, которые занимаются продвижением педерастии.

— А хорошие, полезные для общества феминистки бывают?

— Я не видел.

— А в нашей стране права женщин никак не ущемляются? Им одинаково платят за одинаковую с мужчинами работу, они не сталкиваются с двойной нагрузкой на работе и в домашнем быту, их не обижают при разводе?

— Во-первых, это вопрос немножко из другой оперы. И достаточно дискуссионный. По Семейному кодексу у кого больше прав? Мы знаем, что в большинстве случаев ребенок остается с матерью. На самом деле у женщин гораздо больше прав. И по Трудовому кодексу тоже. Нормативных актов, которые регулировали бы избирательность при назначении зарплаты, я не знаю. Женщин у нас никто не обижает. И это неправильно, требовать от женщины то, что противоречит ее природе. Когда я вижу женщину-шпалоукладчицу, у меня сжимается сердце. Женщина не должна сидеть за рычагами танка или трактора и работать в горячем цеху.

— Но есть женщины, которые реально мечтают быть машинистами в метро из-за списка опасных профессий. И им до недавнего времени это запрещали. Но в Москве такие женщины-машинисты уже появились и вполне счастливы.

— Я ничего не знаю про машинисток в московском метро. Возможно, если им это запрещали, для этого были какие-то основания.

— Вы рассказали про агрессивных, злых феминисток. Описание напомнило другое явление. Чем Владислав Поздняков и его «Мужское государство» лучше радикальных феминисток? Почему вы его не хотите экстремистом признать?

— Я не очень знаком с творчеством этого персонажа. Но могу сказать, что радикальный феминизм бывает и мужским. Любые крайности, экстремизм и призывы к насилию в отношении, в частности, представителей противоположного пола не могут быть признаны нормальными.

— А чем чайлд-фри отличаются от людей, которые просто не хотят заводить детей?

— В первую очередь агрессией. Именно поэтому мы говорим о приравнивании их идеологии к экстремистской. Чайлд-фри — это не просто нежелание иметь детей, это агрессивное навязывание своей позиции. Посмотрите все эти группы о «яжматерях», мемы и картинки с детьми, которых топят в унитазе или прижигают утюгом. Кошмар какой-то.

— Это точно чайлд-фри делают?

— Это явление тоже мутирует. Сейчас это просто какой-то сатанизм. И для радикальных феминисток, и для чайлд-фри их святым Граалем, контрапунктом является право женщин на аборт. На убийство своего ребенка. И никто почему-то не думает о правах этого ребенка и отца этого ребенка. Об обществе, о демографии в стране, которая теряет по миллиону человек в год. Мы не хотим, чтобы наши девочки делали аборты, чтобы были разводы и беспорядочные половые связи. Более того, это не только мы, как представители гражданского общества, не хотим. Об этом начала говорить наша власть. У нас есть стратегия национальной безопасности, новые статьи в Конституции, в которых говорится о приоритете общих интересов над частными. Феминистки и прочие живут злобой, ради разрушения чужого счастья, потому что только в семье человек может быть счастлив. Когда эти люди выходят на тропу войны и начинают призывать к этому других, мы говорим, что их поведение токсично и опасно для общества. Их финансируют западные фонды и вкладывают в них достаточно большие деньги. И у этих людей на такие призывы банально есть время, которого нет у людей, занятых воспитанием детей и зарабатыванием денег. Они вторгаются в наше жизненное пространство. А мы не хотим их пускать туда.

— Допустим, я — женщина, которая не хочет заводить детей и не планирует захотеть. В какой момент я стану экстремисткой?

— В тот момент, когда вы начинаете активно пропагандировать призывы избавляться от детей, не рожать детей, вести подрывную работу. Но, надеюсь, вас это не касается. А касается людей, которые должны быть изолированы от общества и не заслуживают того, чтобы их как-то продвигали и приглашали на телеканалы. Вот сегодня мне, видимо, в телеэфире предстоит общаться с такими представительницами.

— Я думаю, они в очередь выстроятся, чтобы с вами пообщаться.

— Их по-человечески остается только пожалеть и пожелать им найти хорошего мужика, создать семью, родить детей и забыть о своей дури.

— Андрей Борисович, а где найти хорошего мужика? Это же фундаментальная проблема! Дефицит по нынешним временам.

— У меня есть ответ на этот вопрос. И очень простой. Хороших мужиков надо выращивать. Воспитывать мальчиков и выращивать из них мужчин. А из девочек — женщин.

— Так а взрослым женщинам что делать? Я же не могу взять мальчика и выращивать его для себя. Это как-то неправильно. И долго. Что делать тем, кто хочет нормального мужика уже сейчас?

— Вопрос интересный... Несколько выходит за рамки привычных вопросов. При личной встрече я, может быть, придумал бы какой-нибудь ответ более оригинальный. А если серьезно, конечно, надо детей воспитывать. И начинать с себя. Со своего окружения, своих страстей. Я вынужден апеллировать к нашему бессознательному, которое построено, хотите вы это признавать или нет, на православном мироощущении. Мы — русская православная цивилизация. В нас заложены определенные архетипы. Если мы им соответствуем, то и детей сможем соответствующим образом воспитать.

Венера Галеева,

«Фонтанка.ру»