«Я же сам такое лечил». История петербургского врача, которого ранили не в Афганистане, а в ковидном стационаре

На счету кардиохирурга Александра Борисова — сотни спасенных жизней. Когда-то он спасал раненных в боевых условиях, а в мирное время ранили его самого. Как ведут себя хирурги, ставшие пациентами других хирургов? И что за люди спасают нас от ковида в застегнутых наглухо антикоронавирусных костюмах? «Фонтанка» поговорила с недавним героем городских новостей Александром Борисовым.

В Городской многопрофильной больнице №2 дежурный врач получил удар ножом в грудь от пациента. В среду, 27 октября кардиохирург Александр Борисов выписался из стационара. Дней через 10–12 собирается вернуться на работу — заболеваемость ковидом растет, пациенты прибывают, а врачей в отделении стало на одного меньше. «Подлечился. Пора возвращаться», — говорит он.

— Александр Иванович, у вас серьезное ранение, и вы, наверное, это осознавали. Как военный хирург, пытались подсказывать коллегам, что надо делать?

— В момент удара сразу стало понятно — в жизни появилась большая неприятность. Добрался до другого отделения, нашел врачей, попросил каталку, они быстро все организовали. С одной стороны, ясно, что ранение довольно серьезное: я же сам такие ранения видел и лечил. С другой — надеялся, что сердце если и задето, то несильно, потому что не чувствовал себя умирающим, пока искал коллег, пока они возили меня на каталке на КТ, готовили к наркозу. Понимал, что нарастает слабость, но сотрудникам ничего не советовал — спокойно ждал, когда мне окажут помощь. Когда после КТ сказали, что нужна большая операция — надо раскрывать грудную клетку, спросил: а что, трубочкой не обойтись? В Афгане, когда у солдата пулевое ранение легких и сердце не задето, нечасто прибегали к открытой большой операции. К сожалению, с ножевым это не получалось: кровотечение было сильным, надо его быстро останавливать, поэтому пришлось открывать. Когда меня вводили в наркоз, я осознавал, что все будет хорошо.

— Как вы себя чувствуете после операции?

— После операции никто себя хорошо не чувствует. Сразу было тяжеловато, и это ожидаемо. Обезболивали в стационаре всегда своевременно, с каждым днем мне лучше, сейчас хватает одной таблетки обезболивающего.

— Как же получилось, что вы — военный врач, служили в Афганистане, не получили там ни одного повреждения, а на мирной службе стали раненым?

— Кто мог предполагать, что у пациента есть нож? Удар был неожиданным. Да, время сейчас мирное, но никто не застрахован от случайностей.

В Афганистане я служил год, с декабря 1987-го по январь 1989-го, — ушел оттуда, когда выводили войска. И за все это время я ни разу не дослал патрон в патронник, то есть ни разу не передернул затвор автомата, где бы я ни был: под обстрелом или в колонне сопровождения, видел боевиков или не видел, стреляли они или нет. Оружие всегда было со мной, но никогда даже не готовил его к применению. И тогда, и сейчас уверен в том, что у врача другая миссия. Ну, миссия — громкое слово, давайте используем слово «задача». Задача — спасать, лечить.

Хотя там рисковали мы вместе с бойцами. У нас было с собой оружие, и кто-то его даже применял. Но это случалось редко — врачи не воевали, а лечили. В Афганистане это было особенно ярко видно, потому что лечили мы не только сослуживцев, но и всех, кто в нашей помощи нуждался, — мирное население и немирное. Те, кто воюет, тоже получали ранения, а к какой партии они принадлежат, нас не касалось, это ведь была гражданская война. Там было несколько воюющих сторон, кроме правительственной. А мы воевали на одной из сторон, причем не самой сильной, что и показали последующие события. Врачи и медсестры днями и ночами оперировали в медсанбате, отправлялись с бойцами на боевые выходы.

— Ваши коллеги рассказывали, что вы попадали под обстрелы, вывозили раненых, выезжали к не всегда дружественным местным жителям.

— Это происходило со всеми моими коллегами. Одно из врезавшихся в память событий — вывоз женщин из медсанбата в Союз в декабре 1988-го, когда уже был приказ на выход. Накануне отъезда я оперировал тяжело раненного бойца, его придавило откатным устройством орудия — разбило часть грудной клетки и часть живота. Мы его оперировали весь вечер: убирали селезенку, старались сохранить почку. Рано утром, перед отправкой в Кабул, мне надо было промыть раны, проверить дренажи, я работал с ним больше двух часов. И сейчас думаю, что этот раненый меня спас.

Нашу колонну (с женщинами, ранеными) возглавлял начмед дивизии, он после ранения тогда лечился у нас. Эвакуация в Кабул (60 км) проходила по земле — авиабортов не было, сбивали. На разминированном до Баграмского перекрестка пути нас остановили на КПП, чтобы мы пропустили колонну. Но поступила команда — объезжать. А на дороге (там пыль по колено, не надо ничего закапывать) оказалась мина. Первый БТР при объезде на ней и подорвался. Водителя выбросило взрывом. Начмед и две медсестры получили тяжелые контузии, остальные погибли. В этом БТРе мог ехать и я — обычно врач садится в первый БТР за старшим машины. Но опоздал, когда вышел от моего раненого, там все места были уже заняты. После подрыва мы вернулись. Вечером, уже на самолете, я сопровождал в Кабул контуженных.

Как-то две недели ходил с ротой мотострелков на охрану афганского агитотряда. Собирались идти на три дня, а получилось 2 недели. Это была боевая операция, попадали под обстрелы.

— А каких местных жителей вы лечили?

— Всех, кто нуждался в помощи. Мои коллеги даже принимали роды у афганок. Вообще женщин привозили часто — с кровотечениями, другими проблемами. Очень жаль было женщин Востока. Никогда не поймешь, сколько им лет — может быть 20, а может, 60, — при тяжелых последствиях хронических инфекций (малярия, гепатит) все выглядят одинаково. Командиры иногда направляли медиков в поселки и деревни для поддержания связи с местным населением, а еще это было залогом того, что нас не станут бомбить. Я ходил в The town Кишим — карта в доме губернатора осталась еще с времен пребывания в Афганистане армии Великобритании. Уютное, красивое место. Народ там был специфический, например, командир отряда этого городка — бывший главарь местной банды, что-то не поделил с боевиками и перешел на правительственную сторону. Мне ему пришлось помощь оказывать после тяжелой интоксикации, вероятно наркотической. Он так был доволен полученной помощью, что на следующий день уже не я к нему ходил, а его ко мне принесли.

Там был местный фельдшер, у него было солидное, хоть и изрядно разбитое, помещение. Внутри пусто, только на стенах плакаты — стадии развития малярийного плазмодия. Малярия там, конечно, косит всех, есть места, где комары могут облепить человека с ног до головы. Я кормил всех делагилом, сам, правда, ни одной таблетки не съел, но и не заразился.

А один раз я получил подарок (бакшиш). Остановил носовое кровотечение местному крестьянину. Когда он пришел снимать тампоны, принес мандаринов из своего сада — с листиками — тогда для нас это была невидаль.

— Вам интересно то, что происходит в Афганистане сегодня? Что вы об этом думаете?

— Это страна с огромными просторами, населенными трудолюбивым народом. А народ, к сожалению, разделен на кланы. Пока они сами не разберутся между собой, трудно ждать там спокойствия. В Афганистане свои законы, свои уклады, нам часто непонятные. Насадить что-то сверху, на мой взгляд, невозможно. Думаю, у них один путь — самообразование и самоопределение. Нам важно иметь в соседях невраждебную страну. А то, что мы там воевали... так мы, скорее, не воевали, а защищали.

— Работу врачей во время эпидемии коронавируса сравнивают с военными действиями. Вы с этим согласны?

— Скорее да, чем нет. Мы ведем войну с коронавирусом. Это необычная война, это особые условия, в которые природа поставила популяцию людей. От нее надо защищаться, как от врага на войне — с мобилизацией всех сил и средств по типу военного времени. Что и делают сегодня врачи.

— Но это не ваша профессия. Вы выбирали другую.

— Моя профессия — врач. Я выбрал ее, ориентируясь на отца — военного врача, еще в юности и увлечен ею до сих пор. Хирургия — мой следующий выбор. На 5–6-м курсах учебы в Военно-медицинской академии после занятий вечерами я уже ездил в госпиталь на операции — учиться хирургии. Мы, будучи студентами, помогали дежурному хирургу принимать абдоминальных экстренных пациентов. Аппендектомии нам доверяли делать, если помог врачу несколько раз во время операции. После Афганистана, когда я был ординатором в академии, профессор Александр Борисович Зорин создавал в Покровской больнице центр кардиохирургии. И появилась возможность работать в кардиохирургии, правда, уже гражданским врачом. От предложения Александра Борисовича не отказался — сделал еще один выбор. Это было 30 лет назад.

— Александр Зорин — легендарное имя в кардиохирургии не только Петербурга, а всей страны. Вы сомневались, делая этот выбор?

— Несильно. И как показала жизнь, правильно делал. Зорин был уверен, что в военных госпиталях будут формироваться кардиохирургические отделения, и готовил меня к работе в них. К сожалению, этот план не осуществился.

Александр Борисович ушел из ВМедА и в 62 года начал новое дело с нуля. А мы, как могли, ему помогали. Мы — это группа врачей и медсестер ВМедА, которая пошла за Зориным в 1991 году в Покровскую больницу. Я уволился из Вооруженных сил, и именно в Покровской больнице мне удалось начать собственную кардиохирургическую практику. Мы с коллегами прооперировали подряд 25 первых своих пациентов, и они все выжили.

А Зорин тогда ко мне присматривался. Я делал коронарные и клапанные операции, даже детей оперировал, но их было мало. А у профессора были большие, сложные операции — все они тогда проводились на открытом остановленном сердце (раскрывается грудная клетка, сердце останавливается, кровообращение обеспечивает аппарат искусственного кровообращения — АИК). Но после 25 успешных операций подряд сказал: «Вижу, что можешь», и стал доверять больше оперировать.

— Многие уже и забыли, а современная молодежь и не знала, как городское здравоохранение Петербурга обязано становлением современной кардиохирургии американцам — альянсу «От сердца к сердцу», прибывшему сначала в ДГБ №1, где оперировал детей Зорин, а потом работавшему и с вашей группой.

— В начале 1990-х, когда открылся железный занавес и врачи получили возможность выезжать в зарубежные клиники на учебу, нам казалось, что мы попадали в космос. И зарубежные врачи с удовольствием нас учили и помогали. Выбор сотрудничества именно с миссией «От сердца к сердцу» решил случай: одну из пациенток профессора Зорина, которую он не решался брать на операцию, вылечили американские хирурги штата Калифорния под руководством директора альянса «От сердца к сердцу» Ниласа Янга в 1989 году. (Кстати, мы с ней до сих пор общаемся, у нее есть собственный ребенок, она живет полноценной жизнью.) Когда об этом узнали в России, ему стали писать родители детей, которым никто не мог помочь в нашей стране. Янг собрал группу врачей и приехал в Ленинград. К тому времени на его счету было уже 2,5 тысячи открытых операций только на коронарных сосудах.

В начале 1990-х он показал нам, как в Америке работают на коронарных сосудах. Помню, тогда он прооперировал шахтера из Донбасса и очень удивлялся нашему оборудованию: на куполе в операционной вместо лампы были установлены танковые прожектора — они светили на стол ярче его налобной лампы. Он сделал нашему шахтеру 4 шунта, и на следующий день тот ходил по палате. То есть показал нам, что коронарные операции — благодарное дело.

В феврале 1992 года врачи альянса прибыли в Покровскую больницу с 20-тонным морским контейнером. Привезли с собой все — от оборудования до расходных материалов. Сами сделали 5 операций. Нам тогда помогали многие, поддерживали на уровне руководства города. Но я считаю, что иностранцы миссии «От сердца к сердцу» вложили в нас частичку своей души. Они стали двигателем для коллектива Александра Зорина.

Мы много учились: ездили в Париж к Кристиану Кабролю, я присутствовал на операции по пересадке сердца, в Америку. Учились и у коллег из Института кардиологии им. Алмазова: коронарная хирургия — такая область, в которой очень много тонкостей, поэтому друг у друга обязательно надо учиться — «подсматривать». Важно, чтобы хирурги видели: как работают руки, куда направлено движение, где лучше провести разрез и сделать шов. Сейчас это делать проще — на конгрессах ведутся видеотрансляции, и ты всегда можешь почерпнуть для себя что-то новое.

— Как получилось, что вы оставили Покровскую больницу и всей группой перешли в Городскую многопрофильную больницу №2?

— Это был еще один важный выбор для меня. В Покровской нам было хорошо, но, например, когда мы оперировали, приходилось шерстяные носки надевать, так было холодно в операционной. А летом заклеивали вентиляцию, чтобы не было доступа необеззараженного воздуха, даже очки запотевали. Так что наш выбор одобрила даже главный врач больницы.

«Двойка» тогда была совершенно новой больницей с современнейшим оперблоком, оборудованным компанией «Карл Цейс». Для хирурга это мечта. Это как получить назначение в клинику Кливленда. Это большое счастье, когда ты принимаешь и лечишь пациента в хороших условиях. В ГМПБ-2 и сегодня все поддерживается в том же идеальном состоянии.

Мы перешли всем коллективом. В Покровской оставляли действующую кардиохирургическую операционную. Но и в «двойку» забрали с разрешения главного врача Валентины Павловой 20 грузовиков оборудования и расходных материалов. В декабре 1996 года мы переехали и сразу сделали 2 операции.

— Коллеги называли вас «ведущим оператором» больницы с начала 2000-х годов.

— Это не совсем так. Официально я был в должности заведующего отделением, оперировал. Профессор Зорин был руководителем центра кардиохирургии больницы. И пациенты шли к Зорину.

В течение очень долгого времени город оплачивал больнице выполнение 200 операций на год. Бывало, доходило до 230, с учетом платных. Скромные цифры по сегодняшним меркам. Но тогда это был повод для гордости. Александр Борисович оперировал где-то до 2007 года, а мы завершали операцию. Сложные времена у нас никогда не заканчивались. Поэтому многие коллеги из нашей группы разъехались: кто-то в Европу, кто-то в Америку, стали там востребованными кардиохирургами.

— Почему вы ушли из 2-й больницы?

— В 2011 году меня пригласили в СЗГМУ им. Мечникова — так стало называться федеральное учреждение после объединения МАПО и Академии им. Мечникова. И мне хотелось стать на ступеньку выше, как любому хирургу. Было интересно поработать в университетской клинике. Плюс преподавание. Там мы начали делать интересные операции Дэвида при аневризме корня аорты — с сохранением родного клапана аорты (вшивание этого клапана в протез). Это технически более сложная и длительная операция, подходит пациентам с сохранным клапаном и расширенной аортой, таких немного.

В самом начале 2020 года, в феврале, вернулся во вторую городскую. Здесь оперативная деятельность в тот момент была более активной, а для оперирующего хирурга важно выполнять ежедневные операции. Я сделал их около 20. Но тут случилась пандемия. Теперь плановая хирургия — только в промежутках между перепрофилированием больницы под ковид. Хотя наша операционная бригада востребована и у инфицированных.

Ирина Багликова, «Фонтанка.ру»