«Голожопые и мерзопакостные спектакли давным-давно никого не волнуют». Как Владимир Кехман перезапустит МХАТ

Новый директор Московского художественного академического театра рассказал «Фонтанке» о просьбе Татьяны Дорониной, благодарности Герману Грефу, расставании с Ольгой Бузовой, объяснил, что должен делать МХАТ и как им управлять, а также обозначил свои планы в качестве режиссера.

— Владимир Абрамович, зачем вы купили «билет на войну»? Вы же понимали, на что идете, когда соглашались на директорство во МХАТе, это у вас не первый театр. И, тем не менее, вы берете этот билет.

— Есть театральные традиции. Которые в истории со МХАТом были попраны. Когда мне рассказали всю эту историю, когда я услышал, что там сделали с Татьяной Васильевной Дорониной, более того, когда, оказавшись внутри театра, я узнал подробности, для меня стало абсолютным убеждением, что это не война, а возвращение справедливости. Потому что нельзя так поступать с человеком, который является кавалером всех орденов «За заслуги перед Отечеством», который реально сегодня связывает нас со МХАТом того периода, когда он был единым театром, и это по сути единственная женщина — руководитель театра, потому что Галины Борисовны Волчек с нами, к сожалению, уже нет. Здесь нет никакой войны. Это просто технические действия — всё, что я делал в случае с Михайловским театром и Новосибирским театром, и то, что я сделаю во МХАТе. Но те обстоятельства, в которых оказался театр, беспрецедентны. Я даже не понимаю, что бы было дальше и кто разруливал бы эту ситуацию, если бы я не пришел.

— Сразу ряд вопросов. Те, кто ставил прежних руководителей театра три года назад, — они же никуда далеко не ушли и по-прежнему принимают решения?

— Да, я вчера разговаривал с Владимиром Ростиславовичем Мединским, мы договорились, что встретимся на днях и он расскажет мне, как это всё происходило и какие обязательства брали на себя Бояков (Эдуард Бояков, художественный руководитель МХАТа с декабря 2018 по ноябрь 2021. — Прим. ред.) и команда. Насколько мне известно, из своих обязательств они ни одного не выполнили и полностью обманули тех руководителей, которым что-то обещали.

— Их три года обманывали, а они не видели?

— Бояков — уникальный персонаж. Он смог не только прежним руководителям, а многим людям полностью заморочить голову.

— Что за традиции были попраны?

— Первая и самая важная — уничтожен старый репертуар театра. Не создав ничего нового, никогда нельзя трогать старое. Второе — то, как обошлись с Татьяной Васильевной. Никто не имел права поступить с ней так, как это сделали они. И третий момент. Есть обязательные платежи, которые должны выплачиваться государственным учреждением и на которые деньги всегда должны быть зарезервированы. Это зарплаты, всё, что связано с содержанием здания, и налоги.

— Разве они не платились?

— 28 октября, когда я пришел в театр, то получил СМС от главного бухгалтера: «У нас на счетах 2 миллиона и платежи делать не из чего».

— А куда всё делось?

— Более того, 2 октября театр получил субсидию 58 миллионов, а когда я пришел — не было ни копейки. Это не просто безответственное поведение. Я это понимаю так: человек, который управлял этой ситуацией, вел себя как антрепризник, а не как управленец академического театра. Я благодарю Бога за то, что министр сделала мне это предложение. Минкульт сейчас предпринимает огромные усилия для того, чтобы ситуация в подведомственной ему сфере была стабильная. Случись невыплата зарплаты, это привело бы к большим репутационным потерям.

— Но есть и другие мнения. Вот, например, Антон Красовский с Russia today говорит, что Бояков вернул интерес к театру.

— Полное вранье. У каждого театра есть свое предназначение. Большой и Мариинский театры обязаны хранить наследие. МХАТ обязан хранить наследие Cтаниславского и Немировича-Данченко — Татьяна Васильевна этим и занималась. Красовский как зритель нас не интересует. Нас интересует, что закладывал Станиславский, когда создавал этот театр — общедоступный театр. В 2015 году МХАТ посетили 345 тысяч зрителей. 2016 год — 285 тысяч, 2017 — 265, 2018 — порядка 245 тысяч. Тенденция к понижению по понятной причине — потому что вообще не было денег, Доронина вообще их не просила. Потому что такие, как Красовский и многие другие, за 30 лет не написали о ней ничего хорошего. Она и Соломин в Малом театре были единственными в Москве руководителями, хранившими традицию русского психологического драматического театра. Доронина никому не позволяла показывать голых писек-сисек, не пускала современных авторов (не буду называть фамилии), которые занимали высокие должности и писали пьесы. Она их презирала и потому всегда была c ними в конфронтации, но за счет своего авторитета и масштаба личности не позволяла зайти никому. А когда пришел Бояков, он сразу всё уничтожил. Последняя история с Бузовой показывает, что он устроил там просто балаган. Мы проанализировали: все проекты, включая его знаменитый «Лавр», являются убыточными для театра. Для него — неубыточными. Потому что авторские отчисления только за один «Лавр» порядка миллиона рублей. Это больше, чем мы платим наследникам Прокофьева и Шостаковича. Более того, лицензия сделана бессрочной.

— С Бузовой вы же тоже хайпанули — первым делом отменили постановку «Чудесный грузин», в которой она была занята, и медиа только об этом и говорили.

— Я ни в коем случае не называю этим словом…

— Это я называю.

— Я сделал простую вещь — за два дня до спектакля посмотрел продажи: 225 билетов на 445 тысяч рублей. Ну зачем это?

— Бузова говорит совершенно другое.

— Она может говорить всё что угодно. Но у нас есть документы. Теперь она предъявляет театру какие-то деньги, а я считаю, что это она должна была платить нам за то, что выходит на сцену. Бояков дал всем своим покровителям в Москве слово, что Бузовой больше не будет, и в очередной раз обманул. Когда я увидел, что её поставили в состав 2 ноября, решение принял мгновенно.

— А кто его покровители?

— Я не буду это говорить, это всем известно. Это бездарный спектакль — мы уже расстались не только со спектаклем, но и с режиссером, который его поставил. Бузова на этом фоне, говорят, была не очень плохой — но она не нужна на этой сцене. Миллионы её подписчиков никак не конвертировались в наших зрителей. Я однажды уже рассказывал: Цискаридзе, который давным-давно не танцует, а я уговорил, чтобы он иногда выходил к нам на сцену, — так вот, соотношение его гонорара и дохода театра на сегодняшний день самое эффективное.

— В разных спектаклях МХАТа были задействованы и другие люди, не имеющие отношения к театру.

— Ну почему. Например, был Якубович в «Лавре». Я с ним встретился, и он сказал, что готов выходить бесплатно. Я понимаю, это позиция. Ему это важно.

— Кто вообще может выходить на сцену классического театра? Человек, не имеющий профессионального образования, может?

— Я выпускаю даже тигра на сцену Михайловского. Когда это уместно! У нас выходил, если ты помнишь, Андрей Караулов в спектакле, наш бывший руководитель оперы выпустил его сыграть на гитаре и спеть в «Севильском цирюльнике». Это комическая вставная роль, ну, в принципе, это уместно. По большому счёту, может быть всё что угодно, когда это а) талантливо и б) уместно. Но если это делается ради слова «хайп» — это недопустимо.

— Современная драматургия, современная музыка в классическом театре может быть?

— Вот что меня очень сильно расстраивает… Мне казалось, что я не большой специалист в драматическом театре. Но вот я сейчас начал смотреть старые спектакли, старые записи БДТ при Товстоногове, Малого театра. И вижу, что музыки было очень мало. А сейчас одна музыка, и мне это очень странно. Может быть, я чего-то не понимаю, но есть музыкальный театр — там должна быть музыка. Есть драматические театры, где всё-таки база другая: текст, замысел режиссера, игра актера, контакт со зрителем. А сегодня везде одна музыка. Этого я не понимаю.

— Драматургия современная может быть во МХАТе?

— Конечно, конечно, это и будет. Сейчас первой нашей премьерой будет спектакль «Женщины Есенина» по роману Захара Прилепина.

— Прилепин остается в театре?

— Да, пока да. У меня к нему вопросов нет. Он особо в театре не появляется и не появлялся, у него не было даже своего кабинета.

— Он же зам художественного руководителя?

— Был, да, и сейчас есть, формально. Поскольку нет художественного руководителя, он занимается своими вопросами и готовит премьеру спектакля по своей книге.

— А есть какие-то современные авторы, драматурги, наши, отечественные, которые вам нравятся?

— Конечно.

— Постановки, которые хотелось бы увидеть?

— Да, конечно, мы будем их искать, и уверен, что найдём очень талантливых молодых людей, которые будут с нами взаимодействовать. Я жду встречи с Ксенией Разуваевой, главой Росмолодёжи, мы с ней будем делать огромные программы для привлечения молодёжи во МХАТ. И «Пушкинская карта», я считаю…

— Это отличный проект, «Пушкинская карта»…

— Конечно. Новосибирский театр на сегодняшний день номер один по продажам билетов по «Пушкинской карте» с огромным отрывом. Контент, который мы создали за шесть лет, настолько востребован молодёжью, что мы были поражены.

— Что остаётся в Новосибирске, который вы оставляете? Туда реально пошла молодёжь?

— Мы каждый день продаём от 300 до 500 билетов по «Пушкинской карте».

— Что это за молодёжь, кто это?

— От 14 до 22 лет — и более того, они требуют, чтобы родители с ними ходили. Они хотят для родителей покупать билеты по «Пушкинской карте».

— Почему они пошли в театр? Что они ходят смотреть?

— Потому что контент, который создан в театре, для них очень интересен.

— Какой, что это?

— Все наши спектакли: от «Лебединого озера» до «Тоски», от «Золушки» до «Ромео и Джульетты».

— Это интересно молодёжи?

— Очень, как ни странно. Удивительная вещь, которую никто не понимает: все эти голожопые и мерзопакостные спектакли давным-давно никого не волнуют, они неинтересны публике. Я недавно с Богомоловым на эту тему разговаривал. Он сделал своих «Ромео и Джульетту», но этот продукт только для Москвы. И в Питере, и в Новосибирске все хотят простую и понятную классику, которая сделана очень красиво. Это моя стратегия на протяжении последних 15 лет. Театр должен показывать то, чего ты не увидишь в обыденной жизни. А стратегия Табакова всегда была: посмотри в окно и покажи это в театре. Это две абсолютно разные стратегии.

— Но и та и другая имеют место быть.

— Абсолютно, да. Стратегия Станиславского, когда он создавал Художественный театр, была тоже очень простой: это должен быть общедоступный театр, с одной стороны, а с другой стороны, он должен воспитывать души людей, включая актёров и режиссёров. Мы говорим сейчас про «атмосферу театра», а он говорил, что это место, где воспитываются души людей.

— Вернусь чуть-чуть назад. Вы говорите, что не покупали «билет на войну». Но история с тем же портретом Боякова, который вы показательно снимали в холле театра и выложили запись в Сеть, — это война. Вы же специально это сделали, не просто так. Cделали, чтобы показать, что теперь всё будет по-другому, или чтобы показать Татьяне Васильевне?

— Я это сделал абсолютно случайно. Увидел, что он висит рядом с Татьяной Васильевной, — ну, это невозможно просто. Безусловно, в первую очередь это было её условие, чтобы я убрал этого человека из театра.

— А вы ещё до официального назначения с ней говорили?

— Нет, только после того, как встретился с труппой и ей передали, что я рассказывал на этой встрече. Потом я встретился с её помощником, и она передала через него первое письмо для меня. И первое условие было, чтобы Боякова не было в театре.

— Как труппа отнеслась к вашему появлению?

— На втором собрании уже не было ни одного вопроса. На первом не было ни одного вопроса от ХПЧ и всей администрации. Это означает полное доверие. На втором собрании с труппой тоже не было ни одного вопроса. Они приняли на сегодняшний день всё, что я делаю.

— Вы ведь третий раз проходите это всё?

— Третий, да.

— И сказали в начале, что это уже набор технических действий.

— Абсолютно.

— Рецепт?

— Рецептом со мной поделился Виктор Абрамович Новиков (художественный руководитель театра им. В. Ф. Комиссаржевской. — Прим. ред.). Очень просто. Он называет театр машинкой. Если ты умеешь управлять этой машинкой, то знаешь набор определённых действий, который позволяет получать конкретный результат. Он несложный, просто такого опыта нет ни у кого в стране.

— Хоть чуть-чуть, какие это действия?

— Первое и самое важное действие — ты должен точно сформулировать и изложить свою программу коллективу так, чтобы, если у них оставались вопросы, то только глупые. Это главная заповедь. Вторая — ты никогда не должен их обманывать, никогда. Если ты хоть раз обманешь, всё! — это репутация, как девственность. Поэтому должно быть полное доверие. И третий момент, очень важный, — ты должен уметь быстро находить деньги.

— Обещали?

— Уже дали.

— Уже?

— Я никогда не иду в историю, при которой у меня могут быть риски неполучения денег. Это могут быть средства, которые дают мне мои почитатели, число которых на протяжении последних 15 лет только растёт. Они помогают мне, пока я получаю государственное финансирование.

— То есть вас не огорчило совершенно, что фонд помощи театру после смены руководителя сказал, что мы больше не будем работать.

— Вообще ни капельки. Они давали очень маленькие деньги, а у меня цифра — я сказал девочкам, которые занимаются взаимоотношениями с партнёрами, — это минимум 25 миллионов рублей. Это минимум, меньше этой цифры я не разговариваю даже, меня не тревожат.

— В интервью РИА Новости вы сказали, что цензура вам нравится. Вопрос спорный, хотя в советские времена, когда была цензура, появлялись потрясающие спектакли, фильмы, книги. Тем не менее, что такое цензура в нынешних условиях, кто бы её осуществлял?

— В первую очередь, должно быть правильное понимание у руководителей. Какие цели мы ставим, беря у государства деньги? Какой продукт за эти деньги мы представляем зрителям? Зачем мы всё это делаем? И сразу же после этого возникает самоцензура. Потому что, если я истрачу на постановку 70 миллионов и не смогу показать этот спектакль или покажу его 5–10 раз, это безответственное поведение. Например, в Михайловском театре есть спектакли, которые идут по 30 лет. «Лебединое озеро», которое мы недавно поменяли, шло 13 лет. То есть требуется понимание, какой ты продукт производишь, какой контент у тебя может идти на сцене, а какой не может — вот это и есть цензура, вот что это такое.

— А где эта грань? Как быть с этой цензурой, которая у нас сейчас появилась? Даже не толпы, а отдельных людей, которые могут громко выкрикнуть, сказать «мне это не нравится, посмотрите, какой ужас», и тут же поднимается волна негодования…

— Я могу сказать, что есть часть режиссёров и художников, которые только на эту волну и работают. Этот шум им очень нравится. Мы, например, вообще к шуму не имеем никакого отношения. Более того, меня даже критика не интересует. У нас есть собственная публика, это в основном Петербург и Москва. У нас не было туристической стратегии. Это как в любом городе: есть туристические рестораны, а есть рестораны, куда ходят местные, и они очень-очень хорошие. Мы работаем приблизительно по такому же принципу, работаем для тех людей, которые живут в этом городе и которые имеют семью.

— Я уверен, что среди тех, кто приходит каждый день в театр, огромное количество иногородних.

— Они приходят — и хорошо.

— Вы же сделали Михайловский театр модным местом.

— Конечно, но модное место в первую очередь для петербуржцев. Потом уже подтянулись москвичи. Потому что ходить некуда им там, в Москве. Почему они сюда приезжают — потому что Петербург, и можно сходить в Михайловский театр. Это наша стратегия. Меня интересуют только петербуржцы, потому что я их понимаю. Вот москвичей я не понимаю, это ещё впереди. Новосибирцев понимаю очень хорошо, особенно молодёжь. Более того, в Новосибирске многие ходили в театр на меня посмотреть — о, Кехман сидит!

Я оцениваю так: возвращение Татьяны Васильевны в театр — это в год плюс 150 тысяч зрителей. Моё нахождение внутри театра на каждом спектакле — в среднем ещё 75 тысяч. Мы вдвоём приведём приблизительно 225 тысяч, и уже 245 тысяч есть. Когда она ушла из театра, приблизительно 100 тысяч зрителей ушло, не ходят вообще. Если суммировать, может быть примерно полмиллиона зрителей в год. Я надеюсь на 2022 год, если не будет каких-то серьёзных ограничений и мы останемся в 70-процентной заполняемости, а это приблизительно 945 мест и 280–300 спектаклей плюс дополнительные мероприятия, то в результате — порядка 350–400 тысяч зрителей.

— А сколько в Михайловский в год приходит?

— Больше 300 тысяч. Приходило в 19-м году.

— Зачем вам понадобилось второе театральное образование? Сперва продюсер, теперь режиссёр? Чему вы там хотели научиться?

— В ГИТИСе мастера тоже мне говорили: «Вы можете нам преподавать, Владимир Абрамович». Я объясню. Я никогда не влезал в творческий процесс. Но случались такие обстоятельства, при которых в театре возникали конфликты или разногласия между режиссёром, постановочной бригадой и, допустим, художественно-постановочной частью или с кем-то из артистов. В такой ситуации кто-то должен быть арбитром. Формально, чтобы быть арбитром, я должен иметь режиссёрское образование, тогда никто не сможет мне сказать: «А как это вы, Владимир Абрамович, вы же не режиссёр». Поэтому история с формальным образованием для меня важный момент. Но это первая часть Марлезонского балета. А ещё мне было очень важно понять, хотя бы теоретически, могу ли я что-то поставить. Например, Владимир Меньшов поставил всего пять картин. Он был гениальным актёром, но как режиссёр он поставил всего лишь пять фильмов, один из которых получил «Оскар» — «Москва слезам не верит», второй — «Любовь и голуби» и ещё три. Я хочу попробовать поставить как режиссёр одну оперу, один балет. Для начала у меня есть уже названия.

— И какие?

— Не скажу.

— Но это из классики?

— Да — итальянская опера и русский балет. У меня будет хореограф, художник, а я буду режиссировать, придумывать историю. Но первой будет опера. Если Бог даст, это произойдет на нашем фестивале, который мы посвятим 350-летию Петра I, примерно в конце июля — начале августа. Нет, к Петру I это не имеет никакого отношения. Мы хотим использовать неделю между окончанием «Звёзд белых ночей» и началом Зальцбургского фестиваля, чтобы попытаться сделать этот фестиваль ежегодным у нас в Петербурге. Вокруг меня сформировались очень мощные творческие силы, и я могу себе позволить попробовать поэкспериментировать. Спрятаться за Алевтину Иоффе — она выдающийся дирижёр, музыкальный руководитель Михайловского театра. Спрятаться за Вячеслава Окунева, который сделает великолепные декорации и костюмы. А я придумал уже историю, и когда рассказал её Иоффе и Окуневу, им понравилось, и они сказали, что помогут это сделать.

— Несколько лет назад много говорилось о театральной реформе. Сейчас эти разговоры сошли на нет. А как вы считаете, огромное количество государственных театров, которые у нас есть, должно таким и оставаться?

— Нет, конечно, всё должно быть переформатировано. Но для этого должен быть найден момент, когда люди прекратят ходить в театры, которые неинтересны, и они закроются естественным образом. Здесь невозможно административно ничего сделать, это нереально. Уже сейчас мы видим огромное количество театров, которые вообще не имеют бюджета, там средняя зарплата по 25 000 рублей. Ну как это?

— У государства не хватает воли решить этот вопрос?

— Это должны решить зрители, моё мнение. Они закроются, и всё.

— Во МХАТ вы пришли директором. То есть банкротное бремя закончилось?

— Да, три с половиной года прошло.

— Какие сейчас отношения с Германом Грефом, главным взыскателем?

— У нас нет взаимоотношений, к сожалению. Я ему безмерно благодарен. Я за него молюсь, между прочим, всё время. Я ему благодарен за то, что он последователен был в своих действиях.

— И жёсткий.

— Да, достаточно жёстко действовал. Он был введён в заблуждение. Ему сказали, что я украл у него деньги, но это неправда. Я очень надеюсь, что мы всё равно с ним увидимся, и я ему объясню, потому что ни одной копейки «моих денег» никто нигде не нашёл. Если бы нашли хоть одну копейку, которую украл, — я бы сидел давным-давно. В этом была основная проблема Германа Оскаровича. Его кто-то убедил в том, что я украл у него деньги. Я не взял ни одной копейки из компании. Невозможно украсть 350–500 миллионов долларов — это невозможно в нынешнем мире скрыть. И я очень надеюсь, что мы с ним всё-таки объяснимся в какой-то момент.

Беседовал Александр Горшков, «Фонтанка.ру»