«Вестсайдская история»: О шовинизме — в стиле ретро

Почему Стивен Спилберг решил вспомнить детство и ударился в ностальгию, сняв «теплое ламповое» кино.

В кинотеатрах начали показывать «Вестсайдскую историю» Стивена Спилберга. Сам факт того, что режиссер такого масштаба (чтобы не называть его величайшим из живых) обратился именно к такому материалу — примечательный. «История» — вещь без преувеличения эпохальная. Адаптация истории Ромео и Джульетты под реалии Америки пятидесятых. Вместо Монтекки и Капулетти — белые «местные» и «понаехавшие» пуэрториканцы. Вместо Венеции — брутальный Манхэттен. Плюс — музыка Леонарда Бернстайна, которая тут же превратилась в классику («Мамбо» теперь играют в академических залах на бис, а фирменной «Америкой» еще в начале девяностых открывалась телепередача про заокеанскую жизнь — нехилый такой разброс использования). Мюзикл действительно стал большим событием в жизни и Америки, и вообще западной культуры (ставили его и в СССР, не раз). А главное — вещь это настолько цельная, монолитная, что как-то менять, трактовать ее практически невозможно. Любовь на фоне шовинизма — она и есть любовь, и ни слова в пьесе не скажешь иначе, чем это делали до тебя.

Тем более главной интригой «Истории» от Спилберга было: что он придумает делать с этим сюжетом, чем решит удивлять. В качестве сценариста он привлек своего соавтора по «Линкольну» и «Мюнхену», живого классика американской драматургии Тони Кушнера, — и это многое обещало. Создатель «Ангелов в Америке» мог хоть наизнанку вывернуть мюзикл — все бы только «спасибо» сказали.

С первых же кадров — буквально — становится ясно, что и Кушнер, и Спилберг выбрали иной путь, решили придать действию ностальгическую интонацию. «История» начинается со спилберговской фирменной панорамы — по Вест-сайду, который сносят к чертям, чтобы отстроить на свободном месте Линкольн-центр. То есть зрителю сразу предлагают погрузиться в прошлое, вспомнить времена, когда деревья были большие, а на месте престижного жилья стояли трущобы. С этого момента интонация уже не меняется.

Постоянный спилберговский оператор — со времен «Списка Шиндлера» — Януш Каминский старательно воспроизводит на экране стилистику старого доброго кино пятидесятых — с теплым павильонным освещением, яркими цветами. Персонажи под стать: Спилбергу удалось в точности реконструировать образы наивного голливудского кино «большого стиля», набриолиненных мальчиков-Кенов и девочек-Барби в юбках-колоколах.

Искать отличия пьесы от экранизации — занятие для зрителя и читателя глазастого и памятливого. Хотя он получит редкое удовольствие от тех нюансов и деталей, которые добавил в «Историю» Спилберг. Можно было бы ждать, что он как-то акцентирует тему расовой ненависти, но он поступил хитрее и коварнее. В первой же сцене показал крупным планом вывеску ирландского паба и тем самым напомнил, что никаких «местных» в Нью-Йорке нет и быть не может — есть только разные «понаехавшие». Плюс еще один эффектный ход: единственного значимого взрослого персонажа пьесы, еврея Дока, хозяина аптеки, здесь меняют на его вдову — пуэрториканку, которую играет исполнительница главной роли в оригинальной «Истории», Рита Морено.

Ностальгии здесь веришь не только из-за мастерства — с этим все в порядке, Спилберг остается узнаваемым собой. Все-таки он послевоенный ребенок, ему было одиннадцать, когда состоялась премьера мюзикла, и пятнадцать, когда на экраны вышла его пестрая экранизация Джерома Роббинса и Роберта Уайза. «История» — вещь для него определенно очень близкая и личная.

Ирония состоит в том, что сам Спилберг — могильщик того большого стиля, олицетворением которого была «История». Он навсегда вытравил из кино выхолощенность кадра, стерильность героев, модельную внешность. Он научил американский кинематограф показывать зрителям реальность. И теперь, по прошествии десятилетий, возвращается к поверженному врагу, чтобы, с одной стороны, признаться в нежных чувствах. А с другой — как любой мемуарист — напомнить о собственной значимости. О том, что, например, во времена оригинальной «Истории» и речи не могло быть, чтобы из-под аккуратного короткого рукава героя торчала татуировка. Их стало можно показывать во многом благодаря спилберговским ранним лентам вроде «Шугарлендского экспресса». Еще пример — для совсем глазастых: во время фирменного номера пуэрториканок, бернстайновской «Америки», девицы задирают юбки — на сантиметр выше дозволенного. Тоже явное напоминание Спилбергом о собственной роли, важности, значимости.

Будь это любой другой режиссер — впору было бы возмущаться таким диким нарциссизмом и эгоцентризмом. Но так как это именно он — ничего страшного и стыдного в этом нет, заслужил.

Иван Чувиляев, специально для «Фонтанки.ру»