«В последние минуты он говорил об Ахматовой». Об Анатолии Наймане вспоминает Яков Гордин

Поэт ахматовского круга, Анатолий Найман скончался 21 января после инсульта, который он пережил на днях, прямо во время выступления на конференции в Москве. В этот тяжелый день «Фонтанка» обратилась к писателю, главному редактору журнала «Звезда» Якову Гордину, и попросила поделиться воспоминаниями.

Умер Анатолий Найман. Мы виделись около месяца назад в Музее Иосифа Бродского в Доме Мурузи. Он читал лекцию — анализировал «Рождественский романс» Бродского. Было видно, что разговор дается ему с некоторым трудом. Не было той сверкающей легкости речи, которая была ему так присуща.

Но не думалось, что это последняя встреча.

Справедливой судьбе было угодно, чтобы в последние минуты он говорил об Ахматовой. А лекция была о Мандельштаме. Так и должно было быть.

Вся его жизнь — смолоду, а я помню его года с пятьдесят девятого, — была литературой.

Он был не просто человеком литературы по преимуществу. Он был человеком слова. В любых жанрах.

Недаром он был блистательным рассказчиком и острословом. Разговаривать с ним нужно было осторожно — он был чуток к любой фальши и мог сурово отметить ее в ответной мгновенной реплике.

Его стихи не публиковались. Он пробовал себя и в прозе, и в драматургии.

Долго казалось, что он не может реализоваться. Я был уверен, что он может быть идеальным эссеистом. Литератором в пушкинском смысле понятия.

Мы знаем, что когда Бродский полушутя распределял литературные роли, то Найман в его представлении оказался Вяземским. Пронзительным, острым, жестко ироничным.

Сегодня не время еще для подробного и откровенного разговора. Это время придет. Жизнь такого человек не могла быть простой и однолинейной.

Разумеется, будут вспоминать то, что на поверхности, — знаменитую четверку: Рейн, Найман, Бобышев, Бродский.

Это было недолгое литературное союзничество и дружба. Довольно скоро пути разошлись и отношения изменились. Но — осталось культурное явление.

Разумеется, будут говорить о близости Наймана к Анне Андреевне Ахматовой. Одно время он был ее литературным секретарем и соавтором в переводах. Он был больше, чем секретарем. Он был другом. Известно, с какой нежностью относилась к нему Анна Андреевна и как она боялась, что после травли и высылки Бродского придет черед Толи.

Все так. Но смею думать, что не это все было главным наполнением его жизни. Главным был он сам — вне зависимости от дружб и отношений.

Он сам — с его одаренностью, его честолюбием, его замыслами, так долго не реализовавшимися.

С его приходом к православию. Для чего понадобилось, думаю, многое сломать в своем характере и стиле взаимоотношений с миром. И это давалось ему нелегко.

И с его любовью к жене. Женщине удивительной.

И с его достоинством человека общественного и в то же время — демонстративно отдельного.

В мрачные семидесятые он зарабатывал на жизнь переводами, не принимая ни малейшего участия в официальной литературной жизни. И при этом вел себя абсолютно достойно. Он дружил с Лидией Корнеевной и Еленой Цезаревной Чуковскими. Бывал у них, что, естественно, фиксировалось. У него постоянно бывали иностранные слависты — студенты и аспиранты, хорошо понимавшие ему цену.

Думаю, что его оперативное дело в КГБ было весьма насыщенным.

Он сумел устроить СВОЮ жизнь в кругу семьи и кругу порядочных людей. А это удавалось далеко не всем.

Его жизнь в новую эпоху — многочисленные публикации стихов и прозы, классические воспоминания об — или как он сам писал — о Ахматовой, его преподавание в Америке, — обширный и ждущий своего исследования сюжет.

Блок сказал о смерти Пушкина: «С ним умирала его эпоха». Не сопоставляя Александра Сергеевича и Анатолия Генриховича, могу сказать: смерть Анатолия Наймана — еще один горький признак умирания эпохи, которую мы, люди того круга, считаем своей.

Ни одна эпоха не уходит бесследно. Лучшее в ее культурном и нравственном наполнении рано или поздно выходит на свет, как подземная река. И не обязательно так мрачно и зловеще, как в великом стихотворении Ахматовой «Когда погребают эпоху...».

И сейчас, вспоминая Толю Наймана и время, которое его формировало и которое он формировал, я не чувствую себя могильщиком. Наоборот, память — это живая вода из русской сказки.

Яков Гордин, специально для «Фонтанки.ру»