«В раю нам тяжело, в аду — страшно». Анатолий Праудин — про войну в Донецке и секторе Газа

Режиссер Анатолий Праудин, работая над спектаклями документальной трилогии на тему «Человек и война», вместе с артистами жил в горячих точках, среди местных, чьи будни проходят под обстрелами. Сейчас последняя работа цикла претендует на «Золотую маску» как лучший спектакль малой формы.

Петербургский режиссер Анатолий Праудин несколько месяцев прожил на передовой Донецка и под обстрелами на границе Израиля и сектора Газа. Он изучал, как меняет человека война, и результатом этого опыта стал экспериментальный театральный проект из трех постановок «Документальная трилогия. Одиссея».

Сегодня спектакль «Сектор Газа» — совместный проект театра «ЦЕХЪ» и Экспериментальной сцены театра-фестиваля «Балтийский дом» под руководством Анатолия Праудина — номинирован на главную театральную премию России «Золотая маска». Как и спектакль «Донецк. Вторая площадка», он сосредоточен на наблюдении за обычным человеком, который попадает в место, где обычные понятия о добре и зле подвергаются трансформации и жизнь может оборваться в любой момент.

Праудин рассказал «Фонтанке» об экстремальном опыте режиссерского наблюдения, о человеке на войне и о том, почему люди сами создают собственную катастрофу.

— Как начался этот проект — «Документальная трилогия. Одиссея»?

— Это было шесть лет назад, когда в Донбассе уже два года шла война. Мы вместе с актером и художником-сценографом отправились туда, на передовую, и прожили там полтора месяца. Работали на химическом заводе разнорабочими. Там один цех остался полуцелый, поэтому мы получили право жить там, где проходила линия фронта. По впечатлениям и событиям этой истории мы сделали спектакль «Донбасс. Вторая площадка».

История такая: благополучный парень, который жил в Херсоне, имел дом, огород, чудную замечательную жизнь, сбежал в Донецк и попал в эту мясорубку. Человек на войне — об этом спектакль, если совсем схематично.

Полтора месяца мы жили среди бесконечной пальбы. Зимой 2016 года военные не останавливались ни на секунду. Это было удивительно: нам же говорили, что на Украине кризис, а тут палят сутками. Слава богу, действовали минские договоренности, и тяжелое вооружение было отведено. Палили средним калибром, палили танки; когда к нам залетали мины, они были такого калибра, что застревали в перекрытиях и кроме шума ничего не могли произвести. А вот с ответкой были проблемы, потому что с этой стороны вооружения не хватало.

Этот участок фронта, который назывался «Вторая площадка», проходил через бывший населенный пункт, где оставалось несколько гражданских, которым совсем было некуда уехать. Меня интересовал человек, который оказался в эпицентре войны. Как он себя ощущает и какие процессы в нём происходят. Нас не интересовало, с какой мы стороны и кто каких политических взглядов придерживается. К людям, которые там застряли, это не имеет никакого отношения. Если на тебя что-то летит — тебе всё равно, кто прав, кто виноват.

— И какие процессы идут в человеке?

— Разрушительные. В такой среде они неостановимы. Всё человеческое — гуманизм, сопереживание, доброта — заканчивается. Война — это настолько ненормальное состояние, что в себе можно остаться только в том случае, если есть какая-то мощнейшая идеологическая опора. А если её нет, вы просто пропали.

— Почувствовали какие-то изменения на себе?

— Ну мы всё-таки понимали, зачем мы туда приехали. Мы там были полтора месяца, а война идет уже много лет. И я не знаю, что человек чувствует через годы такой ежедневной истории. Мы считали дни, но знали, что уедем. Это немножко другая ситуация.

— Что вы чувствовали к тем, с кем рядом жили?

— Конечно, острейшее чувство жалости к людям, которые попали в этот переплет.

— Что это за люди?

— Когда мы встретили первого ополченца, было полное ощущение, что человек сбежал из сумасшедшего дома, из острого отделения, просто вооружен с головы до ног. Это выражалось в безумном взгляде, в микродвижениях, в мимике. Они же воюют по неделям, неделя на передовой — неделя отдыха. И они просто за неделю в бомжей превращаются, у них форма блестит и лоснится, они не раздеваются, в полной готовности находятся. И такие существа там ходят. Потом, видимо, мы сами такими стали, и нам начало казаться, что это нормальные ребята. Особенно когда они к нам привыкли и перестали проводить бесконечные проверки, кто мы такие. Когда мы уже зажили дружно, совсем прошло такое ощущение.

— Герой спектакля — это собирательный образ?

— Нет, это совершенно конкретный человек, с которого мы решили сделать наблюдение, самый такой типичный парень. Он знает, что мы сделали его главным героем нашего спектакля, но он постановку не видел, и ему показывать нельзя, он может обидеться очень сильно. Это спектакль документальный, всё как есть, с теми словами, которые он говорил, с его поступками, с интонациями. Артист, который работал над этой ролью, заточен на наблюдение, это его конёк, он всё точно сделал.

Этот спектакль антимилитаристский. Вся эта история — против войны, это наша лепта в робкие попытки здравомыслящих людей обратить внимание на безумие, в которое свалился мир, готовый начать большую войну. Потому что это чудовищно.

— В каких условиях вы жили?

— Сейчас регион разорен полностью, там всё разрушено. Как это восстанавливать — не представляю. Инфраструктура там совершенно уничтожена. На улице минус 20, и в том помещении, где мы жили, — минус 15. Ну вот как все там выживают: надевают на себя всё, что есть, обогреватели какие-то электрические находят. Крыши нет, стены шатаются, угрожая рухнуть в любой момент, — особенно когда что-то близко пролетает.

Это всё на фронтах. Кстати, в центре Донецка спокойно. Идёт вполне себе жизнь. Хотя и там чувствуется, что город осажден.

— И после такого тяжелого опыта вы снова отправились в горячую точку?

— На войне, конечно, так себе. И считаешь дни, когда можно будет свалить оттуда. Но когда оказываешься в пространстве тепла, сытости и безопасности, через некоторое время опять тянет туда. (Вздыхает.)

И когда мы поехали в сектор Газа, то обнаружили недостающее звено. Потому что война в секторе Газа — это пятизвездочная война, там совсем другие условия, это война с душем и холодным пивом. Израильтяне, действительно, в пустыне Негев создали рай и работают там, как Адам в раю.

Мы устроились на работу в кибуц, чтобы несколько месяцев прожить в этих условиях. И знаете что? Оказалось, что райская жизнь — она тяжелая, трудовая. Настоящую работу, полезную для человека, осуществлять трудно. Мы все помним, что Адаму был вверен сад и животные. Я как раз занимался деревьями, стриг их, рубил, а артист, который со мной поехал, работал в зоопарке. Мы попали абсолютно в такую библейскую историю, но очень быстро начали лелеять идею побега. Мы считали дни, когда можно будет вернуться в нашу праздную театральную жизнь.

— Как это может быть раем, если там постоянные обстрелы?

— В Донецке было как в кино: если накрывало, так накрывало. Абсолютно всё уничтожено на передовой.

А в секторе Газа мы после работы удобно располагались на свежем воздухе, открывали холодное пиво. И тут начинался обстрел, с палестинской стороны летели ракеты. И так это было неуместно, нестрашно, что люди там даже не реагируют на это. Дети купаются в бассейне, даже их мамы не беспокоятся.

В Донецке люди разрушены всей этой войной, а в Газе люди абсолютно другие. Там были другие чувства — восхищения этими людьми, а не жалости, ощущение правильности их жизни. Несмотря на регулярные обстрелы, там нет разрушений и жертв. Палестинские ракеты «Кассамы» каким-то чудесным образом разрываются так, что не причиняют никакого вреда. Это мистика. Никто не может объяснить почему.

— Так, может быть, это срабатывала израильская противоракетная система?

— Система охраняет только крупные города внутри Израиля. А там, где мы находились, на самой границе, никакая ПРО не успеет среагировать. Эти ракеты просто мистически не причиняют вреда. Понятно, что у палестинцев нет точного оружия, и они бьют по площадям, но всё равно по теории вероятности нет-нет, да и должно прилетать. Но никого не задевает. Из-за этого возникает мистическое чувство защищенности, как будто в раю под божьим колпаком, а люди внутри занимаются таким правильным делом, что просто невозможно туда ракетой попасть.

Казалось бы, живи и радуйся, как Ева с Адамом в раю. А вот нет — тянет обратно. Тянет сбежать оттуда. Этот непреодолимый парадокс вошел в основу спектакля.

Нас тянет из рая в ад. В раю нам тяжело, в аду страшно. И мы вот так всё время ищем землю обетованную, но возвратившись, снова сбегаем.

— Это происходит и с героем спектакля «Сектор Газа»?

— Герой спектакля Виктор сначала, как херувим, трудится на благо людей, он добрый к животным, всем улыбается. И всё это заканчивается его побегом в сектор Газа.

— Герой умирает? Это непонятно в спектакле.

— Он действительно бежит туда, где стреляют, нарастают звуки пальбы... Мы обходим такие понятные, ясные вещи, линейные. Если мы говорим про смерть — это не из-за того, что в него попала пуля. Это внутренняя гибель, которая с Адамом произошла. Он сбегает в ад. Это и есть смерть.

Этот парадокс нами пережит. Мы хотим им поделиться. Мы сами во всем виноваты. Мы сами создаем собственную катастрофу. Мы каким-то мистическим образом стремимся к этому. Когда катастрофа наступит, мы будем выть и проклинать всё на свете, и ждать того момента, когда снова вернется мир. Вот так и будем болтаться от одного края к другому.

— Зачем артисту рисковать собственной жизнью ради того, чтобы поставить спектакль? Не слишком ли это высокая цена?

— Театр должен реагировать на острые проблемы. Должен, иначе зачем он существует? Он должен заниматься и вечными вопросами — вот сейчас в Екатеринбурге я ставлю Чехова, безо всяких рисков, — но и современными тоже.

Сейчас мы с этим артистом, с которым в сектор Газа ездили, затеяли поставить «Палату номер 6». И, конечно, начали с того, что окончили Челябинский медицинский колледж, получили дипломы санитаров и отработали 4 месяца в челябинской психбольнице санитарами. И там, узнавая эту жизнь изнутри, сочинялся остов спектакля.

Так по-другому нельзя. Иначе это — обман, ложь. Мы должны откликаться на то, что происходит прямо сейчас. Было страшно, но это надо было сделать.

Беседовала Мария Лащева, «Фонтанка.ру»