«Свободы сеятель пустынный»

Это название стихотворения великого имперского поэта Александра Пушкина — первое, что пришло в голову, когда стало известно о смерти Михаила Горбачева. Его появление в среде загнивающего социализма было каким-то невероятным политическим феноменом. Когда говорят о неких «объективных предпосылках» краха «самого прогрессивного на Земле» общественного строя, я, не отрицая наличия таковых, всегда указываю на Кубу. Уж казалось, там-то социализм должен был рухнуть в одночасье после краха СССР, так нет же, стоит себе «Остров свободы» как остров невезения. И тамошние коммунистические вожди, сохраняя преемственность от Фиделя Кастро, не провели и десятой части реформ, которых добился Горбачев.

Помню, как тогда казалось, что все мало. Генеральный секретарь идет на ненужные компромиссы и заводит дело в тупик. По прошествии стольких лет, и глядя на сегодняшнюю Россию, понимаешь, что раздача свободы — самое бесполезное в стране занятие. Массам — ненужное, а правящим — так и вредное. Особенно если помнить, что последние — это не те, кого ныне именуют сислибами, или даже не те, кого в 90-е обозвали олигархами, а совсем другие люди. Наверное, догадываетесь, какие это люди и кто они.

Как раз в годы горбачевской перестройки, как я шучу, у меня была собственная социологическая лаборатория. Называл я ее «мусорный конвент». Это было собрание небольшой доли жильцов заречной части г. Луга в ожидании мусоровозки. Поскольку последняя приходила с точностью плюс-минус полчаса, то собрание порой затягивалось и превращалось в «место для дискуссий». Точнее, в среде глубинного народа (ленинградцев было очень немного среди владельцев тамошних домов с участками) преобладали не дискуссии, а издевки вперемежку с руганью. В адрес перестройки, Горбачева, а уж о Раисе Максимовне и не говорю.

Много позже я понял (во многом благодаря общению с редкими представителями социальных наук, способных разбираться в изучаемом ими предмете), что тогда мне действительно выпал уникальный шанс познания российского социума. Вот это включенное наблюдение, когда наблюдателя практически не замечают и он никак никого не стесняет (меня знали, но я здоровался и стоял далее молча в сторонке, прислонившись к сосне), и является главным (если не единственным) достоверным методом познания социальной реальности. Всякая новомодная математическая дребедень только уводит в сторону и служит наукообразной базой для идиотских выводов. Но это я немного отклонился от темы.

За годы работы в Центре исследований модернизации Европейского университета я довольно радикально разошелся с коллегами во взглядах на природу российского общества и его возможные перспективы. Они были (да и остались), как я выражаюсь, наив-демократами. «Страшно далеки они от народа». Люди мусорного конвента уже тогда называли им подобных «дерьмократами» (возможно, термин этот появился чуть позже, но важна суть). Никакой тяги к свободе, столь популярной в среде тогдашней либеральной интеллигенции, к которой автор, несомненно, принадлежал, среди этих людей не обнаружил. Их экономический идеал, если сформулировать кратко, заключался в регулярном получении более жирной пайки, чем при Брежневе. А при Горбачеве из года в год она худела и доставалась этому люду все реже. Компенсировать им этот грубый и зримый факт чтением ранее запретной литературы или свободных дискуссий в «Огоньке» на острые темы можно было с таким же успехом, что и обитателям зверофермы.

Лишь однажды я вдруг заступился за свободный рынок. Аборигены жаловались друг другу, что колбаса совсем из продажи исчезла. Ранее они хоть раз-другой в месяц могли ее купить. Заняв очередь с утра и при большом везении. В то же время недалеко от вокзала появилась лавочка, которая торговала колбасами какого-то небольшого частного предприятия (кооператива, как в то время называли). Далековато, дороговато, но купить можно было, выбирая из нескольких сортов. Я имел наглость просто упомянуть об этом. Что посыпалось тут на голову спекулянтов и мародеров, грабящих простых работяг! Горбачеву, между прочим, тоже досталось. За то, что распустил этих «паразитов».

Кстати, судьба этой лавочки была печальна. Когда заехал на дачу осенью, то узнал, что ее сожгли. Разумеется, сделали это какие-нибудь бандиты, с которыми кооператор не сошелся в величине выплачиваемой им дани. Однако бандиты по всей стране и могли безнаказанно вести себя подобным образом, поскольку своим нутром ощущали полную моральную поддержку родственных им по духу народных масс. Это, кроме всего прочего, к модному ныне вопросу о коллективной вине и ответственности.

О политических свободах и говорить не стоит. Было одно примечательное совпадение. Мусорный конвент случайно проходил одновременно с первым стихийным митингом в расположенном неподалеку Заречном парке. Митинговали человек 25–30 (на 40-тысячный город) и адресовали свои претензии местному начальству. Доносящиеся неясные звуки голосов ораторов, пропущенные через хриплый мегафон, возбудили конвент. «Вот, увидите, будет и у нас тут Карабах», — пророчески заявил один из авторитетных «мусорных». Само собой, что объяснить связь обострившегося многовекового этнического конфликта в Закавказье с бытием богом забытого провинциального российского городишки он и не пытался. «Ой, — взвизгнула старушка, — а вдруг сейчас пойдут стекла бить!» Что ж, у народа есть одно неоспоримое достоинство — его непреходящая тупость.

Мне даже жаль бывших коллег по Евроуниверу. Не довелось им вот так, тет-а-тет в течение ряда лет, регулярно с народом встречаться. И поэтому не устают нести чушь про граждан (какие они, к чертовой матери, граждане в исконном значении этого слова), которым только дай свободно проголосовать. И тогда все вокруг расцветет. Это ведь все «они» им мешают и мозги им пачкают.

В этой связи всегда задаю себе вопрос: интересно, а эти самые «они» так уж далеки от народа? Во всяком случае, гораздо ближе к нему, чем напыщенные снобы-политологи, социологи и иже с ними. Почти все академические интеллектуалы страдают старой наследственной болезнью русской интеллигенции — догматом о народной безгрешности, напоминая в этом аспекте отношение правоверных католиков к Римскому Папе.

Теперь немного социологии. Не отечественной. Уважаемый Исследовательский центр Пью из США (Pew Research Center) в 2017 г. провел замечательный опрос по странам об отношении к Сталину и Горбачеву. Респондентам предлагалось оценить их роль в истории. В России роль Сталина как положительную и скорее положительную признали 58% опрошенных, Горбачева — 22%. Аналогичные цифры по Украине — 16% и 22%. А вот Балтийские страны показали наибольшее неприятие Сталина и довольно высокую оценку Горбачева: Латвия (11%, 39%), Литва (8%, 48%), Эстония (9%, 56%).

Обратим особое внимание на Литву, поскольку в результате трагических событий 13.01.1991 г. Горбачев в этой стране был официально обвинен в организации преступления. И, тем не менее, в литовском народе присутствует понимание, что если бы не Горбачев, то СССР устоял и суверенитет страны не удалось бы восстановить. В странах Балтии в первую очередь Горбачев видится как исторический деятель, который своими реформами, расшатавшими коммунистический строй, невольно, сам того не желая, внес решающий вклад в крах Советской империи. Тем самым открыл этим странам путь к свободе и самоопределению.

А что в России? В этой стране гражданские и политические свободы — товар с гнильцой. Большим спросом он не пользуется. Стремление к ним — удел маргиналов. Птица, надолго запертая в клетке, начинает воспринимать полет как болезнь. «К чему стадам дары свободы?/Их должно резать или стричь». Все тот же классик.

Горбачев же ошибочно решил, что птица, увидев распахнувшуюся дверцу, назад в клетку уже никогда не вернется и будет вольно порхать с другими пернатыми в согласии и мире. Конечно, неверно представлять покойного как бескомпромиссного апологета свободы. Это далеко не так. Он — не Вацлав Гавел. Он много сделал и сказал такого, отчего последний ужаснулся бы. Но надо видеть, что и народ ему достался далеко не чешский.

Для россиян политическая идентичность — это имперская мощь, ведомая жесткой рукой. И переживаемая нами ныне эпоха неосталинизма удовлетворяет их куда полнее, чем горбачевские свободы, воспринимаемые не иначе как хаос. В целом же дело Горбачева постигла судьба всех прежних деяний либеральных лидеров России. Оно ушло на дно болота пассивного народного неприятия. Поэтому он... (см. заголовок статьи).