«У Казанского было удобно прятаться от милиции среди колонн». Как уличный художник стал звездой в Европе

Художник Игорь Чолария, о котором «Фонтанка» уже писала в связи с портретом Аллы Пугачевой на выставке в Русском музее (портрет сначала демонстрировался, а потом был убран), из тех, кого называют везунчиками. На свою первую персональную выставку в России автор пришел в элегантном костюме и дорогих очках, упоминал имена мировых знаменитостей, с которыми общался. А когда-то он работал грузчиком и рисовал портреты на Невском. «Фонтанка» с ним поговорила.

— Пишут, что ваши произведения приобретали Лучано Паваротти, Энтони Хопкинс, Мадонна, Джон Гальяно, Пьер Ришар, Жерар Депардье. Как это происходило, как вы вышли на них?

— Людям нравились мои работы. Кто-то приобретал им в подарок — общие друзья, дилеры. Тот же Энтони Хопкинс очень заинтересовался, ему очень понравилась моя картина. Он даже мне видео прислал.

— А как он о них узнал?

— Увидел в интернете. Потом мои друзья сотрудничали с его менеджером, и так на меня вышли, и у него оказалась моя картина.

— Кто у вас был первым из знаменитостей такого уровня?

— Лучано Паваротти. Когда в России был его концерт, один из последних, кажется, я работал с галереей в Петербурге, и галерея устроила нам с ним встречу, я ему вручил свою картину. Он был очень счастлив.

— Какая это была картина?

— Это был «Генеральчик», маленькая цветная картина. Мы с Паваротти коротко пообщались, он сказал, что сам любил рисовать, пошутил: «Когда приедешь в Италию, ты поучишь меня рисовать». А я ответил: «А ты поучишь меня петь». Такая у нас была короткая беседа. На выставке в Мраморном дворце тоже есть «Генеральчик», это серия работ, и одна была вручена ему.

— А у Хопкинса какая картина?

— У него работа более современного моего стиля, потому что это было недавно.

— О чем она?

— Маски, карнавал.

— Вы видели их собрания, что они из себя представляют?

— Нет, лично у них я не бывал, но я знаю, что у Джона Гальяно есть моя картина, и не одна, он приобретал их в галерее в Петербурге. А вот с Депардье я знаком, с Пьером Ришаром знаком. Ну то есть это было даже не знакомство, а встреча, когда я вручал им картину, и было общение на несколько минут. Они же все звезды, у них мало времени.

— Кто выбирал картины, вы или они?

— Я сам выбирал.

— А как решали, кому какая подойдет?

— Я об этом не думал. Нравилась картина — дарил.

— Про вас говорят, что вы были одним из первых уличных художников — создателей «своего Монмартра» на Невском проспекте. Что имеют в виду?

— Да, это правда. Ходишь полуголодный, думаешь, где бы деньги заработать. На заводе работал, грузчиком и так далее, как все мы в те времена. А потом думаешь: почему бы не начать рисовать на улице портреты? Вспоминаешь Монмартр…

— Вы к тому времени там уже побывали?

— Нет, конечно. Это было до перестройки. Когда мы только начинали рисовать, нас милиция увозила, это считалось нетрудовыми доходами. Мы рисовали у Казанского, в Катькином садике. А потом уже началась перестройка, стало можно спокойно рисовать, и проблем не было.

— Там, насколько я слышала, не только художники нелегально рисовали в советское время, но и нелегальные валютные операции проводились.

— Ну, мы, слава богу, в этой части, может, что-то и видели, но мимо ушей пропускали. Мы занимались своим Монмартром, скажем так, а с ними не общались.

— Опишите атмосферу?

— Атмосфера была очень живая, интересная. Представляете, сидит парень с девушкой на лавочке. Подходишь и говоришь: «Давайте нарисую ваш портрет за пять рублей». Кто-то соглашался, кто-то нет. Сидишь, рисуешь. Кому-то нравилось, покупали. Так мы потихонечку выживали. Потом все изменилось, художники могли свободно рисовать на улице, выставляться, под Думой мы рисовали, и это было не запрещено, слава богу, и все развивалось в лучшую сторону.

— Кто были те люди, что рисовали на улице?

— Студенты, люди бросившие вузы, переставшие учиться. Те, кто закончил, тоже могли на улице рисовать.

— Бытует мнение, что художники, которые на улице стоят, — «не очень».

— Ну, вот я на улице стоял, рисовал, а сейчас у меня выставка в Мраморном дворце, и вы у меня интервью берете.

— И все же. Ведь хороший художник, наверное, все-таки в галерее выставляется, зачем ему стоять на улице?

— Академию художеств очень многие заканчивают, кто-то стремится дальше, развивается, а кто-то опускает руки, сдается. Кто-то остается на том уровне, чтобы просто заработать денег, и больше его ничего не интересует. Все очень индивидуально. У меня была цель, я к ней шел.

— Какая цель?

— Самоутвердиться как художник, плюс реализовать то, что я задумал, — найти свой стиль, создать свое собственное искусство, стать узнаваемым, добиться признания.

— Ну, с признанием понятно, а как вы считаете, насколько вам удалось найти свой стиль?

— Я считаю, что я его нашел. Но сегодня, когда я хожу и смотрю на собственные работы, я знаю, что у меня еще, слава богу, все впереди, я еще до конца не удовлетворен, я еще вижу, что можно дальше развиваться. То есть у меня еще появляются задачи, которые нужно решать. Я не считаю, что я законченный художник, я понял, что я еще могу учиться. И меня это радует. Учиться нужно всегда, всю жизнь. Это не банальные фразы, это истина, которую невозможно опровергнуть.

— Вы с кем-то общаетесь из художников той поры, с кем стояли на Невском?

— Почти уже нет. Есть пара художников, с кем я общаюсь, но редко.

— А почему вы пошли именно на Невский, а не в Летний сад, например?

— Это был Казанский собор, центр города, там люди сидели на лавочках, это было удобно. И еще было очень удобно прятаться от милиции среди колонн.

— То есть сначала был Казанский собор, потом Катькин садик, а потом…

— Потом появилось место на Думской. Мы сидели в арках, и однажды ко мне подошел итальянец (тогда уже стали иностранцы появляться), и вот один итальянец меня увез в Италию, в Пьяченцу.

— Не вашу картину, а именно вас?

— Да, через моих знакомых увез меня в Италию. Ему понравились мои работы, и он решил со мной в Италии провести выставку. Он сказал, что портреты, которые я рисовал на улице, чем-то ему напоминают Модильяни, Ренуара. Это была моя первая поездка — Пьяченца, Милан. И с этого началась моя европейская выставочная деятельность. Дело случая.

— И кем был этот итальянец?

— Из Regina Furs, «Королевской пушнины». Он сотрудничал с Россией.

— У него была своя коллекция?

— Да, он любил искусство. Гулял по Невскому со своими знакомыми, стоял, смотрел, как я рисую, и потом познакомился со мной.

— Когда это было? В 90-е?

— Не помню, да, 90-е. И с того момента у меня началось европейское турне с выставками. Когда я приехал в Италию, мне предоставили студию, я сделал коллекцию карнавальных театральных картин, она имела успех. И с того дня мне стали делать предложения, и так и пошло, и по сегодняшний день я работаю в Европе.

— Да, я читала, что вы живете часто в Бельгии на берегу Северного моря.

— Там есть город Кнокке, галерея Робинсон, с кем я сотрудничал. Мне предоставили студию, и я там так и остался работать. И выставляюсь до сих пор. Бельгийцы были первые, кто стал меня раскручивать.

— Северное море — холодное, у него — серые краски, они очень контрастируют с вашими картинами.

— Да, и бельгийцам очень нравились мои яркие работы.

— А откуда они у вас?

— Мне кажется, это или есть или нет. Я был в Греции, ходил по греческим галереям, и видел: все картины — серые. Я даже не понимал почему. Греция — такая яркая, солнечная страна.

— Что вложило в вас эти яркие краски?

— Природа, наверное.

— Тех мест, где вы родились?

— И места, где я родился, — я же наполовину грузин, наполовину беларус. Видимо, смешение кровей. Трудно понять, откуда что происходит.

— Я читала, что вы начинали со стилистики импрессионизма. На вас третий этаж Эрмитажа так повлиял, помните свой первый поход туда?

— К импрессионистам мне привили любовь еще в училище. Был у меня хороший учитель, Гиви Гергаев, и я в них влюбился. Потом приехал в Петербург, и очень часто бывал в Эрмитаже, он на меня сильно повлиял. Когда увидел третий этаж, я был впечатлен, вдохновлен, изучал, присматривался и даже делал какие-то копии для себя. Не могу выделить, какая картина меня особенно поразила, но помню общее впечатление — радостное. Я был счастлив у них учиться. И даже когда ходил на пленэры, старался в полном смысле слова им подражать. Потом я ушел от подражания и уже стал от них отталкиваться. Так и должен художник развиваться — он у кого-то учится, кому-то подражает, от кого-то отталкивается и находит что-то свое.

— Чем вас привлекает тема цирка? Его карнавальность, яркие краски или философская сторона?

— Цирк вначале меня привлек своей яркостью, я был тогда молодой совсем. Потом со временем, естественно, начинаешь осмысливать, что тебя впечатлило, почему. Конечно, в нем есть своя философская составляющая.

— Если вспомнить пугачевского «Арлекино».

— Конечно. Поэтому, как у нее: «Я шут, и слез моих никому не видно». Так я воспринимаю цирк, театр. На сцене они улыбаются, а в жизни могут быть очень грустными.

— Вы стараетесь вкладывать это в свои картины?

— Это происходит у меня подсознательно, я об этом специально не думаю. В этом вся сила и тайна творчества.

Выставка «Укрощение хаоса» открыта до 7 ноября.