«Меня до сих пор ассоциируют с клоном Вишневского, но я депутат Быков». Как и зачем петербургский муниципал ездил воевать добровольцем

Петербургский муниципальный депутат Виктор Быков, успевший прославиться в СМИ как клон Вишневского — во время выборов 2021 года он сменил имя и фамилию и решил пойти на выборы против петербургского оппозиционера, вернулся из поездки в Донбасс. «Фонтанке» он рассказал, почему решил пойти воевать добровольцем и есть ли на самом деле на Украине фашисты.

Беседу Виктор Быков начинает с просьбы не называть его бывшим Борисом Вишневским:

— Меня до сих пор ассоциируют с клоном Вишневского. Я бы хотел, чтобы обо мне говорили как о депутате Быкове, а не о клоне.

— Вы же понимаете, что эта ваша сущность Вишневского — она с вами в любом случае останется, это неотъемлемая часть вашей жизни?

— Понимаю, но я бы всё равно хотел в первую очередь, чтобы про меня написали объективно и не называли клоном.

— Давайте начнём тогда с того момента, когда вы вернулись из Вишневского в Быкова, то есть сменили обратно фамилию. Как это повлияло на вас, что изменилось, как люди вокруг на эти ваши трансформации реагировали? Сущность Вишневского, наверное, какой-то отпечаток оставила?

— В детали вдаваться не буду. Но поверьте, для меня этот период — когда я был вторым Вишневским — не прошёл даром. Мне хотелось, чтобы я был Быковым Виктором Ивановичем, а не Вишневским Борисом Ивановичем. Одна из причин, почему я поехал на Донбасс, — я хотел избавиться от этого шлейфа клона Вишневского. Я это в душе переживал. К слову, решение о перемене фамилии, как и о донбасской поездке, я принимал без совета моих товарищей, и я сейчас понимаю, что, принимая такие решения, не посоветовавшись с близкими людьми, я совершал ошибки.

— Вы имеете в виду, что ваши близкие негативно восприняли то, что вы стали клоном Вишневского?

— Мои близкие люди меня критиковали за такое решение, не все одобрили и до сих пор меня критикуют. На днях я разговаривал с другом. Он мне сказал, что я поступил неосознанно, не посоветовавшись о поездке в Донбасс, и так же сделал при перемене фамилии. В окопах на войне (я не боюсь этого слова!) я осознал, что нужно решения принимать, взвесив всё семь раз.

— После того, как вы стали обратно Быковым, чем вы занимались?

— Я был депутатом муниципального совета.

— Это, скорее, общественная деятельность, я про работу.

— Я официально не работал нигде, до сих пор тоже. Был ещё помощником депутата Госдумы Сергея Соловьева, но это тоже общественная деятельность. Я стоял на бирже труда. Это, кстати, тоже одна из причин, по которой я поехал. Надо было себя чем-то занять и реализовать.

— Когда вы это решение приняли?

— Когда началась специальная военная операция, я стал сталкиваться с вопросами жителей. Что мы там делаем в Донбассе? А зачем мы воюем? А чем можно помочь нашим ребятам? А правда ли то, что говорят журналисты? Я отвечал на эти вопросы и понимал, что не всегда говорю то, что соответствует действительности. Это меня беспокоило. Я захотел увидеть, а что происходит на самом деле.

— А что именно не соответствует действительности?

— Ну вот, например, я не понимал, где проходит зона боевых действий. Где граница, какая линия соприкосновения и линия фронта?

— А почему жителей это интересовало?

— Потому что люди беспокоятся, как проходит специальная операция. Я объяснял, как мог, и часто даже не объяснял, а просто руками разводил. И я видел, что жители относились к этому с недоверием. Я посчитал, что должен более детально разобраться, чтобы не лгать и не заблуждаться.

— А идеологические вопросы они задавали?

— Эти вопросы тоже возникали ежедневно, потому что я постоянно работал на территории. Спрашивали и про батальоны «Азов» (2 августа признан террористической организацией и запрещён на территории РФ), и про «Кракен». Кстати, с «Кракеном» я сталкивался в бою и видел их жестокость. От их рук мои товарищи были убиты и изувечены. А ещё спрашивали: а правда ли, что к нам жители Донецка и Луганска относятся позитивно? И правда ли, что у нас вооружение старое, нет снабжения, много погибших? Жители читают Интернет и всяких блогеров. И там пишут, что у нас всё плохо. В общем, чтобы отвечать правдиво, я решил поехать на Донбасс.

Вторая причина: я подумал, что я — депутат, и должен быть в первых рядах. Я лейтенант запаса, у меня была военная кафедра. А там люди гибнут. Почему они, а не я? Лучше я своей поездкой помогу войну прекратить. Лучше я погибну, чем молодые ребята, которые смогут потом детей завести. А мне 60 лет, у меня нет детей и семьи, так сложилось. Вот у меня был такой порыв в конце февраля.

— И вы пошли в военкомат?

— Да, я сперва пошёл в военкомат нашего Невского района Санкт-Петербурга, по месту моего проживания. Это было за месяц до моего юбилея — в апреле мне исполнялось 60 лет. Мне сказали: вы же не призывной! Даже мои слова о патриотизме никак на них не повлияли, ведь закон есть закон. А потом, уже когда был принят закон Госдумой и подписан президентом, что добровольцев можно отправлять без ограничения по возрасту, я обратился второй раз. Это уже было ориентировочно в мае.

— Куда вас потом отправили? На сборы?

— Да, я поехал на сборы на юг России. Я там провёл неделю. И меня уже в этом лагере определили командиром миномётной батареи. У меня было в подчинении нескольких миномётов и 18 человек.

— Вам сборов недельных хватило, чтобы вспомнить все навыки?

— У меня была военная кафедра 30 лет назад. Недели очень мало, конечно. Должен быть большой срок подготовки и солдат, и офицеров. И должна быть ещё слаженность. Она у нас была уже на территории Луганской и Донецкой народных республик. Там уже я и учился прямо на войне защищать себя и защищать своих товарищей. Сначала всё время думаешь: а не бросят тебя твои товарищи? Ведь в политической жизни приятели часто предают.

— Как вас приняли ваши новые подчинённые? Пришлось зарабатывать их расположение?

— Мне 60 лет, а там в добровольческом батальоне ребята моложе меня лет на 20 в среднем. Я был самый старший, и ко мне, мягко говоря, отнеслись настороженно. И, конечно, сперва я не говорил, что я из Санкт-Петербурга и что я депутат. Позывной у меня был по отчеству — Иваныч. Фамилии там никто не спрашивает и не называет. Потом уже, когда мы сидели в окопах, я с ними сидел вместе под обстрелами, и сам как командир ходил за водой под обстрелами, и сам заряжал миномет, и сам возил мины на передовую, не будучи водителем, отношение изменилось. Кстати, водитель миномёта очень часто погибает в таких ситуациях — он первая мишень. И вот когда понимаешь, что твоя мина может быть последней… Кстати, свою мину ты не слышишь, слышишь только ту, что рядом взрывается. Я уже в эти минуты рассказал (в эти минуты делишься сокровенным), что на самом деле депутат из Петербурга, что я помощник депутата Госдумы. Люди сказали мне: «Иваныч, мы тобой гордимся, у нас изменилось отношение к депутатам». Мы с ними сидели в окопах, пили несвежую воду, все переболели. Мы спали с гранатами. И поверьте, я чувствовал плечо товарища в окопе и чувствовал, что я тоже не предатель, что я не убегу из окопа, как бы ни было тяжело (а тяжело было). У нас была ситуация, когда мы почти попали в окружении. И мой товарищ говорит: «Иваныч, нас 18 человек, у каждого четыре магазина (этого хватает на 3 минуты боя), плюс гранаты, вы уходите, оставьте все свои магазины и боекомплекты, я вас прикрою». Это дорогого стоит. Слава богу, нас выручили тогда наши товарищи из других батальонов. В эти моменты думаешь: вот и сумею ли я себя переломать? Сумею не бросить своего товарища? А последний глоток воды ему отдать? Там ведь жара, не умыться, мы ходили за водой под обстрелами за километры, потому что воду редко привозили.

— А как у вас со снабжением в целом было?

— Если про вооружение, то оно хорошее, современное. Ещё в России нам выдали полный комплект зимнего теплого белья, выдали форму современную, выдали бронежилеты. Сначала лишь второй степени защиты. Выдали каски, берцы, автоматы. Всё было на высоком уровне. Когда мы уже попали на боевую позицию, у меня сгорела моя одежда полностью, потому что у нас были обстрелы конкретные — по нам били с квадрокоптеров, разбили гараж с нашим обмундированием, а мы сидели в погребе дома и молили бога. Божий промысел, конечно, присутствовал всё время: один раз мина разорвалась в трёх метрах от меня, трёх моих товарищей ранило, а я остался в живых, только контузия. Таких примеров много и среди моих товарищей, хотя за это время у нас погибли трое. Один из них Валентин — он спас меня от смерти. Мы поехали за водой, он был водителем на КАМАЗе. Было 5 часов утра. Прилетели квадрокоптеры и стали бить по нам. Я, как положено, упал на обочину. Я лежал, а он мне кричит: «Иваныч, давай уходи оттуда, нужно уехать, сейчас будет прилёт». Он мне открыл двери КАМАЗа, я тяжело бежал в бронежилете, добежал, он вдавил на газ, и в этот момент в том месте, где я лежал, разорвалась мина. Он погиб через неделю от осколочного ранения, попал под миномётный обстрел.

— Вы начали говорить про «Кракен», скажите всё-таки, что с фашистами — они там есть?

— Есть такой фактор. Мы общались с жителями под Лисичанском. Их мало остаётся на территориях, но поверьте, все, кто остаётся, они все на нашей стороне. Они все говорят, что, когда идёт наступление наших российских войск, националисты им прямо говорят: «Если вы остаётесь — значит, вы предатели; значит, вы с россиянами». Те, кто остается, их дома, они разрушены артиллерией ВСУ, именно ВСУ, как назвали их — «укропами». Мы стараемся минимальные разрушения наносить. Вот искренне говорю, как ветеран боевых действий, хоть у меня нет такого статуса. Ребята все стараются, потому что они понимают: это наша земля, это наши будущие жители, поэтому мы их бережём. Как минометчик, я берёг жилые постройки. И даже случаи были, когда нам давали приказы, и мы не всегда их выполняли, потому что понимали, что мы можем накрыть наших жителей. Мы били с большой осторожностью. И когда жители оставались в селах, то эти националисты били по своей же бывшей территории без всякого разбора. Село Белогоровка — там где-то 500–600 домов — там ни одного дома жилого не осталось. Это было всё при мне. Или упоминали Тосовку, посёлок городского типа. Я уже приехал туда в выходные, видел в новостях в воскресенье, что там голосование идёт. Вот я тогда увидел глазами её: нет ни одного жилого дома, и все деревья срезаны. Все! Страшная картина, там много зелени было. ВСУ бьют по тем сёлам, куда заходим мы. Мы считаем, что это месть и жителям, которые там остались, и чтобы нам ничего не досталось. Чтобы, когда мы пришли, было разрушено село, поселок или даже город, а потом винить в этом российских солдат, что это мы всё сделали.

— Любое противостояние и военные действия — это, в том числе, и провокации. Не бывает такого, что одна из сторон исключительно в белом. Но я пытаюсь спросить вас про людей всё-таки. Нам рассказывают на телеканалах, что там фашисты, что они негативно относятся к русскоязычному населению, что люди там от этого страдали и страдают. Вы говорите, что общались с местными жителями. Они вам рассказывали про эти страдания?

— Ну вот я вам сказал, что, когда ВСУ покидали эти сёла, они обходили жителей и говорили, что вы предатели. Некоторых людей, своих сограждан, насильственно выгоняли из домов и занимали их для размещения там своих позиций. Кстати, почему и мы вынуждены бить по домам — потому что там они сидят, там обустроены укрепрайоны. То есть они делают это специально. Вот я вам не зря сказал про батальон «Кракен», который наступал на наши позиции и который над нашими солдатами издевался. Я видел, что наши товарищи были убиты и обезображены.

— А пленных вы брали?

— Мои коллеги, не лично я, а мои коллеги из другого подразделения, разведка, взяли пятерых пленных. Они сами сдались, кстати. Нормальные ребята, шахтёры. Они сдались добровольно, попав в окружение. Вели себя достойно, не боялись ничего. Не боялись, потому что мы над ними не издевались. Было очень доброжелательное отношение с нашей стороны. Их накормили, напоили чаем и увезли потом в тыл. Вот я лично видел пятерых пленных. Это было в районе села Белогоровка Лисичанского района.

— Они-то были нацистами?

— Нет-нет, это были простые ребята-шахтёры. Все такие в возрасте. Кстати, когда мы были на позициях, у меня были позиции даже в 200 метров иногда от ВСУ, мы слышали разговоры обычных ребят, украинцев. Мы же воюем не с украинским народом, а именно с националистами и с НАТО. Очень много их оружия. Я сам видел не разорвавшиеся снаряды артиллерийских систем «Хаймерс», и 155-метровые пушки, и мины видел. И сам видел трупы и паспорта наёмников, в частности из Польши, видел машины с польскими номерами. Видел спальные мешки с этикеткой «сделано в Польше» и пайки «сделано в Польше» или «в Англии».

— Вы видели националистов, простых украинцев и наёмников. Я сейчас вас как житель Центрального района спрошу: объясните, с кем идут военные действия и за что?

— Вы знаете, война идёт не с украинским народом. Ребята, которые попали в плен, говорили: «Нас мобилизовали, но мы не хотим с вами воевать». Мы воюем именно с националистами, с наемниками из стран Европы, ещё встречались паспорта наёмников из Грузии. Война идёт с западной идеологией, которая нас с вами, и вас, и меня, и других россиян, не видит в качестве полноценных людей. Они считают, что мы с вами второго сорта. Русский Ванька или там русская Машка — они люди второго сорта, они не заслуживают такой территории.

— Вы когда-нибудь были на отдыхе за границей?

— Нет, не был ни разу. Я езжу только к себе на родину в город Кириллов Вологодской области, где находятся святыни Русского Севера.

— Многие петербуржцы ездили отдыхать за границу (благо, и Финляндия близко), и никто не жаловался, что россиян там вторым сортом считают.

— Я согласен. Это простые граждане. Но посмотрите на руководство стран Запада, что они делают! Они считают, что Россия вот такая страна, изгои, с которой не нужно считаться, интересы которой не должны учитываться. Это везде по СМИ говорят. И я верю СМИ. И, кстати, по итогам поездки в Донбасс я могу сказать, что информация о том, что происходит там, соответствует действительности на 90%.

— Если вы говорите про телевидение, то ведь там часто обобщают. Вы говорите, что в окопах напротив сидели обычные шахтёры, такие же люди, как и в окопах рядом с вами, а по телевидению можно услышать, что там одни фашисты и националисты. Как же с этим быть?

— Есть детали, которые, наверное, часто упускаются журналистами федеральных каналов. Но в целом я повторяю: я как человек, который видел всё своими глазами, могу сказать, что информация от журналистов объективная. И моя картина, которую я видел вот на этой войне, на этой войне с нацизмом, она соответствует тому, что рассказывают журналисты.

— Ваш отряд участвовал в наступлении, или отступать тоже приходилось?

— Мы заняли позиции, которые уже были освобождены нашими федеральными войсками. Мы не отступали, и по нам постоянно били, били без разбору из минометов, из орудий, из «Градов». Буквально за эти месяцы было 5–6 дней, когда не было обстрелов, а так бывало, что за час прилетало по 50 раз. Когда летит за 50–100 метров, внимания не обращаешь, а когда 15–20, думаешь: «Ну всё. Никого в живых не осталось». Ходишь потом, собираешь своих ребят — а нет, все живы, нет даже убитых и раненых. Я это всё списываю на божий промысел. Были у нас и случаи, когда прямо рядом мины разрывались, около окопа, а мы оставались живы. Возле меня мина разорвалась в трёх метрах, ранило вокруг товарищей, а у меня лёгкая контузия.

— У вас на фронте были священники?

— В лагере перед отправкой на Донбасс у нас была походная церковь. Я исповедовался, меня причастил священник, потому что понимал, что я могу быть убит. Нас окропили святой водой, весь отряд. Когда я уезжал, написал завещание на племянника на свою квартиру, на всё имущество, потому что понимал, что мог не вернуться. То есть я был морально готов умереть, не хотел, конечно. За меня все мои друзья здесь, все мои коллеги молились. Я эту поддержку чувствовал. Я шёл за водой, как командир шёл первым (это было принципиально, депутат должен быть первым), не хотелось идти (у многих была паника), но я вставал и шёл.

Меня накрывало миномётным огнем, по мне били снайперы, пули свистели, приходилось бежать то влево, то вправо, падать. Я всё равно нёс эту воду, хотя мог вернуться. Но я для себя решил: я не трус. Я ведь для себя поехал в первую очередь. Очень важно было себя преодолеть. Важно почувствовать, что не боишься, что не убежишь из окопа, как идёт наступление. И, конечно, я многое переосмыслил, в том числе свою жизнь, своё окружение, своих друзей. И даже многие случаи, когда тебя подводят, забывают, предают, я понял, что я выше этого. Я же сам неидеальный. Я сам подводил многих и сам грешил. И я думал: Господи, прости все мои прегрешения, вольные и невольные. Я вернулся другим человеком.

— Если бы завтра были выборы, поменяли бы имя и фамилию, стали бы Борисом Вишневским?

— Нет. Точно нет.

— Вы лично убивали людей? Тяжело это?

— Тяжело. Я ни разу не выстрелил из автомата. И думал об этом много, и понял, что не могу выстрелить в человека. Но мы миномётная группа, и мои мины летели туда, куда должны полететь, я понимал, что от моих мин гибнут люди. Мне не просто сознавать, но такова реальность войны: или ты, или тебя. Людей убивать тяжело.

Дай бог, чтобы это быстрее закончилось, чтобы мы, братья, не убивали друг друга. Нас столкнули лбами. Запад нас столкнул, и вас, и меня, и всех остальных.

И у нас выбора не было. И у президента не было выбора. И у меня тоже, я решил пойти туда, делать то, что я делаю.

— Выплаты вам положены по возвращении?

— Я был как доброволец, без оформления контракта и оплаты. Сейчас идёт проверка моего участия в боевых действиях в военкомате. Если выплаты и положены, я от них не откажусь. Несмотря на то, что у меня было сложное финансовое положение, я стоял на бирже труда, я поехал туда не из-за денег — мне нужно было переосмыслить свою жизнь, себя и тех, кто меня окружает. И когда я уезжал, то думал: «Я сейчас уезжаю, а по моим товарищам всё так же из «Градов» будут бить». Даже не верится, что я оказался в Петербурге.

— Вы не хотели остаться там дольше? Почему вы уехали?

—У меня закончился срок пребывания там. Вернуться… я пока не думал об этом. Но за своих товарищей я молюсь.

— Сейчас идёт частичная мобилизация. Набирают, в том числе, людей без боевого опыта. Как вы считаете, такие люди могут быть эффективны?

— Я считаю, что должны воевать подготовленные добровольцы. Типа меня, хоть у меня и прошло 30 лет с момента военной кафедры. Нужны такие ребята, которые будут биться до последнего и не бояться. Но нужны именно подготовленные, та неделя, которая была у меня, — это очень мало. Мне бы месяца хватило, чтобы быть более эффективным.

Беседовала Ксения Клочкова, «Фонтанка.ру»