Евгений Водолазкин: «Миф — не ложь, а скорее, наше активное отношение к факту»

В конце октября в «Редакции Елены Шубиной» (АСТ) вышел новый роман Евгения Водолазкина — «Чагин». Главного героя зовут Исидор Чагин, он обладает удивительной памятью, будучи при этом «человеком без свойств». Перед молодым выпускником философского факультета ЛГУ в конце 1960-х встанет дилемма: чистая совесть, но возвращение в Иркутск — или донос, но квартира в Ленинграде. Он выбирает второе, и это решение предопределяет его дальнейшую биографию.

Но судьба и биография не одно и то же. Видимо, поэтому в романе несколько «биографий» главного героя, который всю жизнь мечтает искупить свой грех, ведь только искупление способно оправдать, а значит, и вернуть Веру — возлюбленную, которая покинула его в юности, узнав о предательстве. А чтобы «маленький человек» обрел мощь и звучание, автор наделяет его не только незаурядной памятью, но и двойниками — как историческими, так и вымышленными персонажами, судьбы которых зеркально отображают сюжеты в судьбе Чагина. Среди них археолог Генрих Шлиман, первооткрыватель Трои, писатель Даниель Дефо, архивист Павел Мещерский.

— Евгений Германович, герой-предатель — не типичный выбор для русского романа. Тем не менее Чагин не «героический герой», а предатель, хотя одним этим словом его личность не исчерпывается. Кто он для вас?

— У меня многие герои не героические, даже те, кто не подпадает под определение «маленького человека». В Платонове из «Авиатора» ничего героического нет. Для меня герой часто — это что-то вроде видеокамеры. Сейчас пришло в голову сравнение: когда начинают обследовать затонувшие суда, спускают под воду видеокамеру, она что-то снимает, но по своей природе она совсем не героическая. Это всего лишь глаз наблюдателя. В моем случае наблюдает читатель, а я оперирую камерой. Для меня это способ бросить взгляд на жизнь, которая проходит через героя. «Негероический» Чагин — да, он совершил предательство. Но сила его в том, что он пытается это искупить. Он обладает феноменальной памятью, хотя это обстоятельство не делает его ни выдающимся, ни счастливым. Это источник множества проблем. Чагин совершил предательство по слабости. Но он наказан сильнее остальных за то, что он совершил, потому что обычному человеку свойственно что-то забывать. Я говорю об эмоциональной памяти. Есть вещи очень неприятные для человека, которые он помнит, но эмоционально уже не остро на них реагирует. У Чагина память о событии такая же яркая, как в день события.

— Кто такой герой?

— Слово «герой» имеет два значения, и как-то молчаливо подразумевается, что герой должен быть героическим. Есть, конечно, термин «протагонист», который не предполагает такого значения, но уж очень он плохо звучит. Есть логика в том, чтобы герой художественного произведения был «героическим», ведь изначально литература возникает как повествование о героях — выдающихся людях. В Хронике Георгия Амартола сказано, что там описывают «храбрых людей, чтобы их имена не были преданы забвению». Литература движется по этому пути до сих пор, и это правильно, потому что герой должен быть кем-то необычным. Но ведь в литературе есть так называемый «маленький человек», которому героическое никак не свойственно.

— У Чагина был выбор? И можно ли простить предательство?

— У человека, который приезжает из провинции в советский Ленинград в 1960-е, — страшное искушение: вернуться в Иркутск или прописаться в Ленинграде — и жить среди сфинксов, Академии художеств, Эрмитажа. Чагин пытался себя убедить в том, что «ничего страшного» в доносе нет, ведь на Шлимановском кружке «ничего страшного не обсуждают». Он является человеком, который не доносит по призванию, а как ему кажется, просто стоит рядом. Но рядом стоять не получается, потому что стоящий рядом превращается в действующее лицо. Предательство можно простить, если человек в нем раскаивается. Если он нуждается в прощении. Чагин в нем нуждается, потому что он — не теплохладный (духовно равнодушный человек, не делающий решительный выбор между добром и злом. — Прим. ред.).

— В новом романе, как и в других ваших книгах, есть мотив утраченной возлюбленной. Исидор и Вера, встречаясь после разлуки в конце жизни, как будто проживают свою молодость заново. Почему мотив утраченной возлюбленной так важен? Чагин, получив прощение Веры, становится прощенным в широком смысле?

— Да. Он на всех уровнях получил прощение. Это человек, прощение выстрадавший. Чагин пишет поэму «Одиссей» — свою «исправленную» биографию — не потому, что хочет реабилитироваться. Он пишет, поскольку надеется, что прощен. Вот главный — я бы сказал, чеховский — конфликт (он есть и в моем романе): конфликт между тем, как мечталось, как мог бы человек прожить жизнь, и тем, как прожил. И Чагин хочет показать, как всё могло бы быть, если бы сложилось так, как ему хотелось. И «Лавр», и в какой-то мере «Чагин» построены по принципу кризисных житий. Точкой отсчета в развитии героя становится грехопадение: по сути, это история Адама. По этому принципу создан замечательный фильм «Остров». После грехопадения герой всю жизнь пытается искупить свою вину.

— У Чагина много что не как у всех: его биографию, например, переписали, включая детство. У него редкий дар, но нет чувства юмора и способности к творчеству. Так все же его феноменальная память — это зло или благо?

— Память Чагина носила фотографический характер. А у фотоаппарата нет чувства юмора. Вместе с тем он чувствует многое острее других, потому что не забывает. Но делает это механически. Так было у знаменитого мнемониста Соломона Шерешевского, который послужил прототипом Чагина в нейрофизиологическом плане. Его биографию я не использовал. Часто люди, которые обладают феноменальной памятью, больше ничем не замечательны.

— В Тотьме, куда Чагин попадает перед смертью, к нему относятся тепло, с нежностью — даже избивший его разбойник Прохор, который пытается его спасти жалеючи. А вы — с каким чувством вы к Чагину относитесь?

— Да, в русском языке слово «жалеть» имеет значение «любить». Прохор — один из двойников Исидора: оба — повествователи, у обоих есть свои падения. Я отношусь к Чагину с любовью, как и к большинству своих героев. Он — несчастный, даже несчастненький. Я не пишу историю феномена или идеи — я пишу историю маленького, чудаковатого человека. Роман назван «Чагин», и это имеет для меня особый смысл. Мне было важно подчеркнуть не общее, а единичное. Речь идет не о выдумщиках и предателях вообще, а о конкретном и неповторимом человеке. Только на примере конкретной жизни общие понятия перестают быть абстракциями.

— Исидор перед смертью забыл имя Прохора. Забыл!

— В конце жизни он вообще стал многое забывать, и это было исполнением его мечты. Жизнь Чагина — это попытка покаяния, которое является условием забвения греха — до некоторой степени. Покаяние стирает грех. В романе упоминаются реки из «Божественной комедии» — Лета и Эвноя: одна дарует забвение грехов, другая воскрешает в памяти добрые дела. Чагин мечтает о том, чтобы грехи стерлись, а осталось лишь добро — проявленное им или к нему. И он этого достигает.

— «Любое творчество — это своего рода оправдание», — сказано в романе. Тут вспоминается роман «Оправдание Острова». Кого и перед кем оправдываете вы?

— Всю жизнь Чагин искупает свой грех, и поэма «Одиссей» является результатом его покаяния. В каком-то смысле она и его оправдание. Выражаясь метафорически, она написана после того, как он испил из обеих рек. Исидор переписывает свою жизнь так, что тяжелые для него моменты исчезают.

— В эпиграфе цитируются строки из стихотворения Бродского «Одиссей Телемаку». Одиссей не случайно упоминается, как и слова: «Кто победил — не помню». С кем борется Чагин?

— Сам с собой. Главная борьба любого человека — с самим собой. Чагин пытается преодолевать себя, не очень понимая, как это делать. Он может показаться неприятным: ходячая скрепка, ест чеснок, чтобы ничем не заразиться. Но я очень люблю выражение Лескова, который об одном из своих героев сказал: «Шкура овечкина, а душа человечкина». В некотором смысле это и про Чагина. Но ведь часто мы любим людей именно за чудачества. Когда герой сверхчеловек, чувству читателя не за что зацепиться. Героя нельзя полюбить, если он совершенный, а Чагина — можно. Потому что он состоит из несовершенств.

— Современный читатель знает Даниеля Дефо как автора романа «Робинзон Крузо». Помимо прочего — и об этом сказано в книге — Дефо был двойным агентом и интриганом. Но кто об этом помнит и знает? Почему вы часто включаете в свои книги Дефо и что важнее: его репутация или литературное наследие?

— Творчество часто бывает проявлением лучшего, что есть в человеке. Дефо был, прямо скажем, малопривлекательным господином. Вдохновенным доносчиком. Но роман «Робинзон Крузо» является его оправданием. Он удивительно светлый и свидетельствует, в конечном счете, о свете в душе Дефо. У Чагина, как мы знаем, были тоже свои проблемы, но поэма «Одиссей» отражает то доброе, что в нем есть. Странным образом вымысел (если он добрый) свидетельствует о том, что не проявилось в реальности. Но если человек искренне пишет о добром, он создает эту отсутствующую реальность.

— Не потому ли ваши герои с упоением предаются вымыслу?

— Да, двойники Чагина — это его, так сказать, братья по вымыслу. Чагин создает во многом вымышленную биографию, то же делает и Шлиман. Шлиман — выдумщик ради выдумки, романтик, в то время как выдумщик Дефо — циник. Чагин находится где-то между ними. Да, роман действительно во многом о вымысле. Или, если брать шире, — о мифе. Миф присутствует в представлении о любой значительной вещи. Например, миф о Петербурге говорит, что он возник на пустом месте, а допустим, о местонахождении Трои, согласно мифу, никто, кроме Шлимана, не догадывался. В обоих случаях это не совсем так. Мифу свойствен максимализм. Но миф — не ложь в привычном смысле, а скорее, наше активное отношение к факту. Апофеоз мифа в «Чагине» — это сочинение одного из героев, который рассказывает несуществовавшую биографию Чагина. Миф создается не только о других: каждый человек создает и миф о самом себе — для внутреннего, что называется, пользования. Обычно он этим ни с кем не делится, но существование в оболочке мифа сильно облегчает ему жизнь. Иными словами: опыт человеческий создается не только событиями, но и мечтами.

— Что для художественного произведения ценнее: миф или факт?

— Обычно они присутствуют одновременно. Вопрос реальности — топкое место в любом сюжете. Как правило, того, как было на самом деле, в точности не знает никто. Любой факт существует не сам по себе, а в восприятии того, кто о нем повествует. Но то, что нормально для художественного произведения, неприемлемо для работы историка. Здесь отделение мифа от реальности критически важно. Историк сопоставляет разные свидетельства, пытаясь установить реальное положение вещей. Он понимает, что манипуляция мифами в истории, в отличие от литературы, небезобидна.

— Шлимановский кружок — миф?

— Были подобные организации диссидентов, но в таком виде, как в романе, — нет.

— «Чагин» очень филологический роман. Девятнадцатилетняя художница Ника — соседка Чагина — поражает эрудицией: знает и Пушкина, и Алексея Варламова. Своей идеальностью Ника очень близка Ксении из «Оправдания Острова». Полюбить идеальных героинь невозможно. Нет ли риска, что роман поймут не все, не расслышав скрытые цитаты?

— В отличие от Ксении, Ника неидеальна. По крайней мере, я идеал представляю себе не так. Что до ее образованности, то есть, пожалуй, две сферы, которые в России держатся преимущественно на женщинах: церковь и чтение. Прихожане и читатели — это в основном женщины, и среди них много молодых. Значительная часть литературных блогов ведется именно ими.

— Время — обязательный герой ваших книг. В романе вы раздвигаете время по-разному, в том числе благодаря помощи Пушкина, памятник которому герои видят из окна. Насколько ваш роман соотносим с актуальными новостями дня сегодняшнего?

— «Чагин» был задуман и в значительной степени написан до актуальных событий, и они особо не влияли на его окончательную редакцию. Описание событий, которые еще продолжаются, на мой взгляд, не для романа, потому что роман не репортаж. Для настоящего есть другие жанры. Существует, наконец, публицистика.

— Вы, как писатель, сталкиваетесь с тем, что читатели ждут откровений и пророчеств от ваших текстов?

— Думаю, что это лежит в нашей читательской традиции. Меньше всего я хотел бы выглядеть профессиональным предсказателем. Что-то мне, подобно другим писателям, удается угадать, но переходить здесь в режим нон-стоп — занятие сомнительное.

— По вашим романам ставят спектакли. Данила Козловский планирует выпустить фильм по «Авиатору». Как вы к этому относитесь, есть ли настороженность, ревность?

— Нет ни настороженности, ни ревности. Во-первых, книга написана и ведет свое собственное существование. А во-вторых — инсценировка или экранизация не являются очередным изданием романа. Это новые произведения на другом языке — языке драматургии. В таких случаях театр и кино своими средствами развивают то, что было заложено в прозаическом тексте.

Беседовала Мария Башмакова, специально для «Фонтанки.ру»