Игуменья София: Я не видела ни одного плохого человека в Церкви за эти годы

Как в Советском Союзе сохраняли веру в Бога, чем отличается экономика церкви тогда и сейчас, о раннем познании греха и современном духовном инфантилизме. «Фонтанка» поговорила с одной из самых влиятельных (и при этом непубличных) фигур РПЦ в Петербурге — настоятельницей Воскресенского Новодевичьего монастыря Софией.

Вместо предисловия

Настоятельница Воскресенского Новодевичьего монастыря в Петербурге матушка София не дает развернутых интервью мирским изданиям: в Сети можно встретить лишь комментарии по случаю монастырских событий и выдержки с пресс-конференций. Поэтому, когда я ехала на пресс-тур «Интерфакса» в связи с воссозданием взорванной в 30-е годы прошлого века колокольни с намерением просить о разговоре, то готовилась услышать отказ. Игуменья, которую и в церкви, и в миру считают одним из самых влиятельных людей в Петербурге, смогла за 25 лет из разрушенной обители сделать один из самых красивых монастырей города. Матушка София виделась мне строгой, жесткой. Тем более что от героев 90-х, которые потом, видимо, замаливали грехи в церкви, я слышала, что она очень «правильная». Реальность меня несколько ошеломила: передо мной была живая, заинтересованная, харизматичная молодая монахиня (да простит меня за такие эпитеты игуменья София). На мою просьбу об интервью она сказала: «Давайте попробуем». Результат перед вами.

— Матушка София, вы пришли к вере в советское время, когда она не была запрещена, но и не поощрялась. Как складывался этот путь?

ИС: Мои воспоминания о советском периоде — это воспоминания ребенка. Я была крещена в детстве. Прабабушка и бабушка меня водили в храм. Потом был какой-то период, когда, как все советские люди, мы чувствовали, подсознательно, что это не одобряется. К окончанию школы я стала искать и смысл жизни, и, как говорят, была у меня потребность в Небе. Это совпало с крушением советского атеистического строя и мировоззрения. И все, кого я в церкви встречала, были удивительно прекрасные, горящие жертвенным духом люди. Прежде всего, конечно, это были люди церкви: архиереи, покойный патриарх Алексий, покойный митрополит Иоанн Снычев, почивший уже владыка Владимир, митрополит Петербургский. Первый мой духовник был в Князь-Владимирском соборе. Близкие мне люди — это ректоры и проректоры духовных школ, наш духовник, который семь лет в лагерях провел за участие в Псковской миссии. Это всё были те люди, на которых мы смотрели, и мы видели, как можно посвятить свою жизнь Богу, церкви. Не знаю, чем это объяснить, но я ни одного плохого человека в церкви не видела за эти годы.

— Как ваши родители относились к вашей вере, а потом и к постригу?

ИС: Родители спокойно на это смотрели. Другое дело, что монашеский путь никому не нравится. Редкость, когда родители с восторгом встречают такое решение детей. Я даже знаю очень церковных людей, священников, которым не нравилось, что их ребенок идет по пути монашеской жизни. Мои тоже не были исключением, им тоже не нравилось.

— Кем они были по профессии? И приняли ли потом ваш путь?

ИС: Да, приняли. Мама у меня скорее гуманитарий, она социолог. Папа из другой сферы. Он работал в торговле.

— Какими были церковь и прихожане в советское время? Как выживали храмы с финансовой точки зрения?

ИС: Прихожане — обычные хорошие люди. Деньги церкви, если говорить о финансовых аспектах, складывались исключительно по законодательству: из пожертвований физических лиц (среднестатистический житель Советского Союза — зарплата в среднем от 60–90 рублей до 130–150. Рабочий класс больше получал. — ИС). То есть работал принцип так называемой кружки в храме. Никаких пожертвований юридических лиц, никаких фондов — всё было запрещено. Напротив, работала обратная схема: у церкви забирали деньги на разные фонды. Она была вынуждена вносить в Фонд борьбы за мир, в фонды Красного Креста и так далее. Советские реалии экономики — они ведь были совсем другие. Современному человеку, наверное, даже сложно понять. Система была распределительная. Вот берешь ложку, на ней написано: «Цена 2 копейки». На ней это было и в 60-е написано, и в 80-е. Но проблема в том, что всё надо было доставать. Например, чтобы купить материалы — лампадное масло, нужно было встать в какую-то очередь, куда-то вписаться, чтобы его, это лампадное масло, продали. В таких реалиях церковь и жила. Ко всему прочему нельзя было заниматься благотворительностью, образованием, даже в частном порядке оказывать финансовую помощь прихожанину. То есть деньги есть: люди приносят пожертвования, это потребность христианской души. А тратить их, кроме текущих расходов, не на что. При этом не надо забывать, что в советское время власть практически не одобряла реставрацию храмов. Потому что это был один из способов их закрытия. Храм не реставрируется, он обветшал, он представляет угрозу — закрыли. Единственный в поселке, в деревне, а иногда и в городе. Советская власть считала, если реставрируются храмы, не дай Бог, что там обновится религиозное чувство, в том числе и через эстетические переживания. Поэтому лучше, если они будут грязненькие, серенькие, немытые, непривлекательные. Отдельные разрешали держать, в том числе в Ленинграде, но в основном для туристов, «мол, у нас есть храмы, в них могут ходить желающие люди».

— А много было действующих храмов в Ленинграде?

ИС: Есть статистика: где-то в районе 10, не больше. Это вместе с кладбищенскими храмами. А сейчас у церкви какие проблемы? Можно делать всё, но средства всё более и более ограничены. Церковь занимается благотворительностью не по разнарядке государства, а так, как видит сама церковь. Там, где люди нуждаются: это и благотворительность в отношении детей, семей, поддержка материнства и поддержка престарелых людей. В Москве есть церковная больница, которая тоже имеет финансирование со стороны церкви. Эти расходы намного превышают то, что церковь могла направить в советское время.

— После окончания школы вы поступаете на юридический факультет. Насколько право в тот момент было вам близко? Остались ли у вас друзья со школьных и университетских времен?

ИС: После школы я только со своей учительницей любимой общаюсь. Она уже преклонных лет, сидит дома, но я всегда стараюсь ее навестить, поздравить с Днем учителя, с днем ангела — у нас в один день. Замечательный человек, заслуженный учитель России. Очень многие её ученики, которым уже по 60–70, помнят, любят, звонят из разных городов и даже стран. Поскольку я в Петербурге, то всегда стараюсь заехать. С одноклассниками не поддерживаю отношения, но так жизнь сложилась. А с университетских времен у меня много друзей. С кем-то ближе и чаще общаемся, с кем-то иногда встречаемся. У некоторых моих друзей мы крестили детей. У некоторых, можно сказать, вымаливали этих детей, чтобы Господь послал чадо. Они меня поддерживают. Большинство работают по специальности. Кто-то имел или имеет возможность поддерживать монастырь материально. И, конечно, они очень верные помощники в решении таких текущих, насущных вопросов юридического характера для монастыря. Это и оформление земельных участков, и оформление договоров. Понятно, что сейчас такой мир, что без юриста боишься даже где-то подпись поставить или переговоры провести. Они в этом активно участвуют, помогают нам в осуществлении социальных проектов. Это и работа с мамами и детьми из приютов, и помощь со школьными вопросами. Так что вот у нас такие добрые человеческие отношения сохранились за все эти годы.

— Вы мечтали стать юристом? Или это настояние родителей и бабушки?

ИС: У меня, конечно, были какие-то свои желания. С детства была мечта служить людям. Самое понятное для советского человека, можно сказать, и для женщины, — либо педагог, либо врач. Очень хотела врачом быть, но вот Господь сразу как-то не благоволил и не дал этого. Я всегда детям в нашей школе говорю: «Дети, конечно, вы можете иметь свои желания, но, когда вы поступаете по послушанию, вы никогда не будете посрамлены». Привожу себя в пример. Действительно, я не очень мечтала о юридическом факультете, но бабушка настояла. Ей виделось, что это хорошая профессия, она обеспечит средства к существованию, возможность работу всегда получить. А я пошла туда с мыслью о том, что я буду служить людям и церкви, получив правовые знания. У меня было такое сердечное желание. И Господь исполнил его.

— Вы пришли в Новодевичий монастырь в 1996-м году, уже после окончания университета. Что тут было?

ИС: Разруха страшная. В кельях, да даже уже не в кельях, а полуразрушенном доме жили бомжи, какие-то бывшие зэки. Наступила зима, нам Институт машиностроения (цеха завода располагались в Воскресенском соборе и Казанской церкви. — Прим. ред.), от которого мы зависели в плане отопления, не хотел его нам включать. Хотели нас немного заморозить. Не было средств на оплату коммунальных платежей. Храмы все, конечно, были разоренные: ни иконостасов, ни икон хороших. В основном это были бумажные фотографические иконы. Но всё равно, нам всё здесь нравилось. Мы благодарили Бога за то, что можем пребывать в доме Божьем с утра и до ночи, с ночи и до утра. Вот это была самая большая радость. Трудности — они забываются, а радость — она остается в сердце.

— Сколько монахинь начинали работу по воссозданию монастыря?

ИС: Вначале нас пришло шесть человек сестер. Кто-то был уже пострижен, кого-то постригли в скором времени после того, как мы сюда пришли. Забора (сейчас отделяет монастырь от проезжей части. — Прим. ред.) не было. К нам приходили кто только может прийти: какие-то психически больные люди, какие-то воры у нас что-то крали периодически. Бывали такие ситуации: открываем дверь, стоит какой-то человек, размахивает пистолетом, говорит, что он офицер и откуда-то убежал. «Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог». Поэтому чудо не является рациональным процессом: всё то, что происходило в эти 25 лет, — это скорее сверхъестественные вещи. Потому что не было каких-то гарантированных источников финансирования. Кого-то Господь посылал, что-то государство выделяло. Но государство выделяло нестабильно, нерегулярно, несистемно. Только в последнее время более-менее Министерство культуры осуществляет плановую систематическую реставрационную работу. До этого такого не было. Мы начали не с каких-то внешних дел, мы начали с молитвы: постарались наладить ежедневное богослужение и по возможности чаще совершать божественную литургию. Здесь были священники, но потом митрополит уже новых прислал, с которыми мы начинали. Один из них — отец Николай до сих пор у нас служит. Первые богослужения проходили в Казанском храме.

Казанскую церковь по проекту архитектора Василия Косякова (автора Морского Никольского храма в Кронштадте) начали возводить в 1908-м. Она стала последней церковью, которую успели достроить (но не оформить внутри) до революции в Санкт-Петербурге. Во времена СССР там был цех Института машиностроения, что очень сказалось на состоянии здания. Сейчас церковь находится на комплексной реставрации Минкульта.

Мы и сами пытались что-то восстанавливать, делали с сестрами ремонт. Как умели. Кто-то красил двери. Мне доверили сбивать старую плитку, которая падала со стен. С помощью фенов для обжига сами обжигали деревянные рамы. А потом их шпаклевали и красили. У нас была одна сестра-экономка, которая умела это делать. Готовили на плитке двухконфорочной. Такими раньше дачники пользовались. Однажды на этой плитке мы накормили обедом 40 человек. Это у меня сестры такие: я не кулинар, а у них такие способности есть. Так и обустраивались на месте. Но всё равно, нам казалось, что это рай на земле. Несмотря на все эти тяготы, трудности. Главное — молитва, по заповеди Божьей «Взыщите царствия небесного, а остальное приложится». Господь посылал благодетелей. У меня первые благодетели из Москвы были, помогали. Потом какие-то появились и здесь, из Петербурга, помощники.

— Когда вы пришли, в 1996 году, кто были те монахини, что пришли с вами: те, которые сохранили веру в советское время, или молодежь?

ИС: В середине 90-х годов были и молодые сестры, и несколько сестер, которые пронесли свою веру через годы испытания. Одна (уже почившая сестра) ухаживала за иеромонахом Михаилом в деревенской глубинке. И у нее даже было прозвище, которое ей дал один из известных духовников Петербурга — Ирмос. Ирмос в молитвослове, в богослужении — это связь между отдельными, другими частями богослужения. Поэтому и прозвище такое, что она носила вести, которые старцы, духовники посылали друг другу. Это сейчас такая доступность — телефон, можно написать, позвонить. В то время, во-первых, старались скрывать связи. Во-вторых, это было недоступно. В новгородской деревне, куда она ездила помогать, просто не было телефонов. Еще одна сестра была тайной монахиней в миру, преподавала в университете. Другая сестра также была пострижена в миру и ухаживала за матерью Еленой Казимирчак-Полонской и за другими подвижниками благочестия советского периода.

Елена Казимирчак-Полонская — советский ученый, доктор физико-математических наук, доктор философии, занималась изучением движения малых тел Солнечной системы. В то же самое время в 1980-е годы занималась историей РПЦ. А в 1987 году приняла монашеский постриг. Участвовала в миссионерской деятельности, преподавала в Ленинградской духовной академии.

А часть сестер в возрасте 20 лет, некоторым даже было по 18–19.

— А сейчас кто приходит в монастырь на постриг?

ИС: Ну что сказать? (Вздыхает.) Мы сейчас осторожнее в приеме людей, потому что очень много лукавства. Приходят люди, которые зачастую сами не знают, зачем пришли. И мы видим нетвердость выбора. У нас есть такое благословение, чтобы мы принимали сестер с рекомендациями духовников. Человек уже у кого-то окормляется, батюшка его знает по жизни на приходе, по участию в таинствах. Так и до революции было чаще всего. Возраст у приходящих сейчас разный. Есть молодежь, но планка немного сдвинулась: 25–30 лет. В этом на самом деле есть плюсы. Потому что происходящие процессы в миру какие: сочетание раннего знания греха с духовным инфантилизмом. То есть люди что такое грех узнают рано, а что такое ответственность за свою жизнь, за жизнь других людей — почему- то узнают очень поздно, а некоторые и вообще не узнают.

Интересная традиция есть в Коптской церкви (Христианская церковь Египта. — Прим. ред.). У них считается, что сначала нужно получить образование, желательно высшее, и уже после этого человек приходит в монастырь. Это важно для того, чтобы не было сожалений и переживаний, что что-то было недополучено. Наличие высшего образования, светского или духовного, также может расширить горизонты служения церкви на тех послушаниях, на которых ставится человек. В древности по канонам люди могли прийти в монастырь в 10–12 лет. Была еще традиция, что детей церкви посвящали от рождения. Социальный строй жизни был таков, что не только человек отвечал за себя, но за него несла ответственность семья, общество, община. Сейчас же само общество устроено так, что человек должен понимать, что он полностью отвечает за себя и свой выбор. И когда он приходит в монастырь, то монастырь отвечает за его дальнейшие жизненные шаги.

— 90-е годы — это время появления новых людей, которые стремились быстро жить. К концу десятилетия те, кто остались в живых, обратились в церковь — в поисках прощения и смысла жизни. Были ли такие прихожане в церкви?

ИС: Нас открыли в 1997 году решением Синода. В 2000-м у нас еще не было котельной. Если куда-то и приходили бизнесмены, то не к нам.

— Начало 2000-х — время, простите, моды на церковь. Когда в храмы стали приходить представители элиты и описывать всё это в своих социальных сетях. Каково отношение — ваше и церкви — к таким прихожанам?

ИС: Я таких людей не знаю. То, что показывают на официальных сайтах Московской патриархии, — это люди, которые возглавляют либо фонды, либо занимают какие-то должности. По-моему, они себя не пиарят, это официальный фотоотчет. Я скорее сталкивалась с другим эффектом: мои близкие люди, которые нам помогали с самого начала, они, наоборот, скрывали свою тайную добродетель. Вот я больше таких людей знаю. Я даже не знаю, что такое соцсети. То есть я знаю, что есть такое явление, потому что некоторые состоят, но сама этим не занимаюсь.

— Как проходит быт монахинь? Читают ли они мирские книги? Следят ли за новостями?

ИС: У нас есть устав, по которому живут монастыри. В нем и Положении о монастырях и монашестве говорится, что единственное, что может находиться в монастырской библиотеке и, соответственно, в личных библиотеках у сестер, — это духовная литература, душеспасительная, душеполезная, как её называют. Есть такое, что кто-то по своим обязанностям или по послушанию имеет необходимость читать мирские книги. Например, человек занимается в детском приюте или в школе что-то преподает. Естественно, он по обязанностям должен это делать. Относительно новостей: мы не следим, не смотрим и не имеем таковой возможности. Если у какой сестры есть такое искушение, что она хочет такое вот изучать, узнавать, — это, конечно, говорит о духовном неблагополучии. Почему человека интересуют эти новости? Не небесные, а земные? Монах, он должен больше интересоваться Небесами, нежели чем земным. Другое дело то, что необходимую информацию, которая связана с особым чинопоследованием, нам церковь централизованно присылает из епархии. Например, трагические нынешние обстоятельства, специальная военная операция, так далее, — мы всё равно узнаем, потому что мы читаем молитвы особенные о святой Руси (текст тут) за каждой литургией. И собственно говоря, в этой молитве и отражается духовное зрение на происходящее событие. Конечно, приходят люди, которые просят помолиться. Либо сами воины, либо их родственники. Заказывают поминовение. Мы сами тоже, сестры, провожали воинов, мобилизованных. Передавали им иконы, пояса с 90-м псалмом («Живы́й в помощи» (церк.-слав.). Зачастую используется как молитва в опасной ситуации. — Прим. ред.), молитвословы. Но я хочу тут привести слова Святого Силуана Афонского (почти нашего современника, в конце 30-х годов умер на Афоне). У него произошел спор с другим монахом. Другой монах говорит: «Я читаю газеты, узнаю из газет о страдании людей, и это подвигает меня к молитве». Силуан Афонский отвечает: «Вот я молюсь, Дух Святой открывает мне о страдании людей, и Дух Святой подвигает меня к молитве о страждущих людях». Поэтому есть более высокий путь, чтобы мы очищали свое сердце и по благодати Божьей узнавали о страданиях людей, нежели просто увеличивали количество сведений о конкретных историях.

— Больше ли людей стало сейчас приходить в церковь?

ИС: У нас нет какой-то статистики за 25 лет. По моим воспоминаниям, в первое Рождество 1997 года в Казанском храме стояло человек 25–30. Нам казалось, что это очень много. И свершалась одна литургия. Сейчас у нас на Рождество совершаются две литургии: ночная и поздняя. Ночью причастников до 500–600 человек и утром не меньше. Люди действительно обратились к церкви, обратили свои взоры к вере. Они сознательно участвуют в таинствах. Это не просто люди пришли постоять, красивый обряд посмотреть или только свечи поставить. Мы говорим только о тех, кто участвует в церковных таинствах. Поэтому мне кажется, что да, люди чувствуют, что опора в их жизни — это вера. Опора в жизни — это церковь. И дело не только во внешних событиях, которые, конечно, могут быть толчком или поводом к обретению веры. Дело вообще в том, как человек строит свою жизнь. Душа, согласно словам духовного писателя Тертуллиана, —она с рождения христианка. Поэтому у человека есть такая потребность. Другое дело, что эти потребности мир предлагает заменить суррогатом радости. Понятно, что концерт популярной музыки собирает миллионы, а фестиваль пива еще больше людей. А там, где надо потрудиться, — да, тут надо потрудиться.

Разговаривала Татьяна Востроилова, «Фонтанка.ру»

Вместо послесловия

В состав Воскресенского Новодевичьего монастыря входят: Воскресенский собор, в котором совершаются богослужения; Афонский храм, который поставлен на реставрацию, но в нем не ведется никаких работ; Трехсвятительский храм, в котором не воссозданы утраченные иконостасы и алтарь, и поэтому там богослужения не совершаются, в нем сейчас трапезный храм; Казанский храм, который стоит на реставрации; несколько келейных корпусов; дом паломника; хозяйственные службы монастырские; народная, церковная лавки; производства — ризная мастерская, свечная, просфорня; Свято-Владимирская школа; медицинский центр «Белая Роза» (у него три учредителя: монастырь и два фонда. Он занимается женской онкологической диагностикой. В год там бесплатно проводят порядка 40 тысяч исследований); Центр для мам из детских домов с детьми — часть живет при монастыре, часть в городе; маленькая богадельня (сейчас там находятся шесть человек. Её пока невозможно расширить. Для проживания условия хорошие, но нет возможности для развития по современному стандарту).

Игуменья София: «Какое-то время назад мы встречались с представителями дворянского сообщества из Франции. Они нам предлагали, чтобы мы отправили в Европу, к ним во Францию, сестер или наших сиделок для прохождения практики в их геронтологических центрах. Я с долей грусти и сарказма ответила: «У нас в России выбор не между хорошим и лучшим, у нас выбор между наличием и отсутствием». При этом уход у нас хороший. В этом году умерла бабушка, которая пролежала у нас ровно 25 лет. Она тяжело болела и была парализована. Умерла она в 85 лет, ни одного пролежня у нее не было, так за ней ухаживали сестры, сиделки и наблюдали врачи».