«Вы там не были, вы не поймете». Сохраняя человечность и с мечтой — так живут под Петербургом украинские беженцы

Молодая мать говорит спасибо петербургским врачам за своего рожденного с пороком сердца сына. Лидия Васильевна 84 лет тоскует по Мариуполю и радуется, что в новогоднюю ночь ей удалось потанцевать. И Дима, восьмилетний Дима, который угощает журналистов драгоценными конфетами. В волховском центре для беженцев сегодня живут 33 человека. Оформляют гражданство, ищут работу, пытаются устроиться в этой незапланированной новой жизни и все время оглядываются назад — не появилась ли возможность вернуть свою прежнюю жизнь, такую привычную, тихую, мирную.

Для семьи Насти в пункте временного размещения выделили комнату персонала с двумя окнами. Слева от входа сдвинуты две кровати — для дочек, напротив — огромная двуспальная, ее вместе с двумя тумбочками привезла из своего дома директор центра для беженцев. В углу напротив окна — детская кроватка сына. В другом — платяной шкаф. Какое-никакое подобие домашнего уюта.

Когда мы заходим, спящего в люльке трехмесячного малыша выносят в коридор — чтобы не разбудили. Мальчик родился с пороком сердца.

— Сейчас состояние улучшается, но еще плохо циркулирует кровь, одышка, когда кушает, нагрузок никаких нельзя. Не знаю, смогли бы сыну там помочь. В Питере отличные врачи, на вторые сутки обнаружили, направили в клинику, где лучшие кардиохирурги. Получается — спасли. За это спасибо, — говорит Настя.

Насте — 27, она старается держаться бодрячком, но внутреннее напряжение выдает безотчетный жест — не переставая, она теребит на пальце кольцо. Всего лишь год назад мечтали жить в своем доме, сажать редис с огурцами и помидорами, и обязательно с двориком для детей, чтобы росли на свежем воздухе здоровыми, удить рыбу на речке со смешным названием Кальчик, по выходным выбираться к морю. Сейчас весь мир Настиной семьи сжался до 30 квадратов комнаты центра для беженцев.

— До сих пор смотрю фотографии, на парки, где мы гуляли, — слезы на глазах. Сейчас там все по-другому. Как жили в подвале, не хочется ни думать, ни вспоминать, — негромко проговаривает Настя, но все-таки скупо рассказывает.

Когда возле многоэтажки в Мариуполе, где снимали жилье, началась стрельба, семья на месяц спустилась в подвал. Холодно было, сыро. Выходили, лишь чтобы приготовить на огне еду. Дочки капризничали: «Мы такой суп не хотим, пахнет костром».

23 марта за ними приехали родители мужа — половину их дома разворотил снаряд, второй превратил в огромную дыру огород. В подвал, где с семьей пряталась Настя, тоже влетело, там теперь воронка.

В Волхове из них двоих на работу смог устроиться только супруг — Настя занимается сыном, водит в садик дочерей, как может, налаживает быт. Из мужниной зарплаты в 30 тысяч на пятерых они умудряются еще и откладывать.

— Мало ли, вдруг соберемся домой ехать. Может быть, к лету. Муж хочет съездить, посмотреть, как там обстановка. Младшая спрашивает: «Мама, а когда мы приедем, там все равно будут стрелять?» Обещала, что нет, — смущенно говорит Настя.

Вера и Сергей с порога заявляют: никаких фотографий и фамилий. «У нас там остались родственники, мы за них переживаем. За то, что мы выехали в Россию, вся агрессия пойдет на них. Нас там объявили коллаборантами, говорили, что таким, как мы, светит тюрьма на 12–15 лет», — признается Вера.

Принимая поставленные условия, втискиваемся в 8-метровую комнату. Фотограф присаживается на корточки возле двери, я — на краешке одной из трех кроватей: другой мебели во временном пристанище семьи из Купянска нет.

Пока Вера и Сергей перечисляют оставшихся на Украине родственников и их риски, Дима, восьмилетний сын Веры, забирается на койку рядом со мной. Вдруг он сжимается в комочек и начинает тихо плакать.

— Сына, все нормально, — утешает его Вера и объясняет: — Вы представьте, такое пережить ребенку. Сидеть под этими бомбами. В школе тренировали эвакуацию при угрозе террористической атаки. Учительница сказала, что здание заминировано. Он так расплакался, что я его еле успокоила. Да и саму меня труханило.

С первого дня боевых действий в Купянске (Харьковская область) все было относительно спокойно. Налаживалась жизнь, Вера и Сергей вернулись на работу на железную дорогу, потихоньку начала функционировать социалка.

— Сентябрь месяц — здрасьте. И пошло-поехало: одна ракета, вторая. Потом артиллерия, уличные бои. В октябре в соседний двор был прилет, это уже бабушка рассказывала. В моем доме вылетело окно, разбита крыша, что с ним сейчас — я не знаю, — говорит Вера.

Две недели артиллерия грохотала днем и ночью. Центр города и заводы превратились в руины, и все, на чем можно было нажиться, повырезали.

— Я видел неразорванные мины, лежащих на дороге людей. Их просто объезжаешь, потому что остановиться не можешь: вдоль дороги — силикатный завод, по нему бьют, над головой свистят пули. Пока едешь, вся жизнь перед глазами проходит. Вы там не были, вы не поймете. Теперь мне эта дорога снится, — делится Сергей.

Поначалу хотели выбираться с «таксистами», но те заломили непосильную для них плату: по 20 тысяч рублей с человека и 20 литров бензина. С горем пополам уговорили отца Сергея гнать на его машине.

— Мы до Логачевки ехали полями, над колонной рвались снаряды. Один попал недалеко от нас — машина аж подпрыгнула. В колонне девочка погибла — осколком ее пробило, — вспоминает Вера.

Трое суток семья провела в Белгороде. Там в пункте временного размещения им предложили работу в Петербурге, с приличными должностями в строительной компании, зарплатой в 60 тысяч и служебной квартирой. И только по прибытии выяснилось, что на самом деле фирме требовались разнорабочие с выплатой 30 тысяч на руки.

— Временную регистрацию оформляли прямо в офисе, а за «квартиру от предприятия» нужно было платить 40 тысяч в месяц. Никакой зарплаты не хватит, — разводит руками Сергей.

Информацию про ПВР в Волхове нашли в интернете. Неделю назад Сергей устроился на работу, на днях Вера идет на собеседование в энергетическую компанию. И считает это большой удачей: без российского паспорта с украинскими гражданами не хотят связываться, а российское гражданство они получат не раньше марта.

— Больше нет никаких вариантов, кроме как сидеть тут. Устроиться на работу, накопить, чтобы, если ПВР закроют, где-то жилье снять, — рассуждает Сергей.

Дима сползает с кровати и показывает нам свои рисунки: блинчики, молочный коктейль с вафельными трубочками, тортик. Потом вытаскивает из новогоднего подарка, привезенного волонтерами, четыре конфеты и протягивает нам. Ошарашенно смотрим на Веру и отказываемся, но та настаивает:

— Кушайте, он у нас любит делиться.

Первое, что помнят Люба и Николай, как пролетел самолет и в 200 метрах от их дома рванул снаряд. От взрыва повылетали все стекла в подъезде. С тех пор, как слышали гул двигателей, подскакивали с кровати и бежали к входной двери, потому что там самые толстые несущие стены. Поставили там табуретки и ждали, когда можно выходить — самолеты всегда по две ракеты выпускали.

— Эти взрывы невозможно переносить — кажется, что вот-вот упадет рядом с тобой. Считаешь про себя и ждешь: ну когда сбросят? — причитает Люба.

Когда 16 марта снаряд разворотил двор, супруги, в чем были, спустились в подвал соседнего дома. На свет они поднялись только 4 апреля. И не узнали свой дом: после четырех попаданий и двух пожаров их высотка стала похожа на обугленную головешку.

— Мы уже взяли на 9 февраля билеты до Мариуполя, а потом дозвонились до председателя управления квартиросъемщиков, и нам сказали: ребята, пока не приезжайте, возможно, ваш дом снесут. А как будет ясно, что с жильем, хотим вернуться: там наши близкие на кладбище лежат. Это же наш родной город, какой бы убитый он ни был, — говорит Николай.

Единственное, о чем мечтает Любовь, — воссоединиться с сыновьями. Старшего из Харькова его фирма смогла вывезти с семьей в Венгрию. Младший, ему 28, так и остался на территории Украины — мужчин до 60 лет страна не выпускает.

— Они нас искали, просматривали по спискам получения гуманитарной помощи. Только так узнали, что мы живы, — телефонной связи у нас не было, — всхлипывает Люба.

Из Мариуполя Люба с мужем выбирались на автобусе. За день до отъезда Николай выполз из подвала, добрел до точки сбора, записался в лист ожидания, и утром, в чем были, они выдвинулись на Володарское.

— Сначала хотели в Донецк, к родне. Но очень долго нужно было проходить фильтрацию: мой номер был 3413-й, в день принимали всего по 100 человек, очереди дожидались в спортзале, спали на полу. А в Россию пускали так. И слава богу, — делится Люба.

Помыться впервые после 25 февраля, когда пропали вода и электричество, супруги смогли лишь через два месяца — в Таганроге, в ПВР на базе спортивного резерва. Там же впервые после подвала спали в постели — в зале ручного мяча на раскладушках с одноразовым бельем.

— Там, в Таганроге, нас агитировали — зал большой, народу много: «А давайте езжайте на Дальний Восток, довезем бесплатно, там вам окажут материальную помощь». А куда нам, пенсионерам, на Дальний Восток? Вот и приехали в Петербург, — говорит Николай.

По приезде волонтеры показали Николая питерским врачам — дали знать последствия операции по поводу онкологии. Провели масштабное обследование, 8 недель он пролежал в больнице.

— Теперь лечимся в Тихвине, слава богу, его состояние улучшается. В Мариуполе такого лечения мы не смогли бы получить, — признается Люба.

С прошлой жизнью супругов связывает лишь 16-летняя кошка Алиса, оглохшая после бомбежки. Из Мариуполя ее вывозили в металлической корзинке из магазина, вместо крышки приладили ящик из-под фруктов.

— У нас там было все, — вздыхает Николай. — Мирная нормальная жизнь. Мы жили и радовались. В квартире — ремонт европейский. Дети говорят: живы остались, и слава богу, плевать на квартиру. А мы сейчас просто бомжи. Никто. И звать нас никак.

В апреле будет год, как 84-летняя Лидия Васильевна живет в Волховском ПВР.

— Знаете, какой нам Новый год сделали? Я вам не могу передать, что это было. Это была такая красота, такой шикарный стол накрыли, как в ресторане, свечи горели, музыка, тамаду наняли. Мы все выступали, пели, танцевали. Отключились все, полностью, честное слово. Как будто старая жизнь была, — вспоминает Лидия.

Лидия Васильевна говорила по телефону, когда в ее квартире от взрыва вылетели окна. Выбежала в тамбур, а там уже соседи стоят.

— Только прекратилось, я взялась за сумочку, у меня там документы, и бегом к Зине, бабушке, я за ней ухаживала. Приехал ее внук на машине: «Быстро собирайтесь, едем!» Я хватаю в сумку их маленькую собачку, Зину за руку. Лифты уже не работают, свет поотключали, — со слезами на глазах вспоминает Лидия.

Отсидевшись на даче внука приятельницы, Лидия решила ехать в Петербург. Из города, которого нет, — в город, где родилась.

— А тут нас уже представители ПВР встречали. Все гостеприимные, дружелюбные, не ругаются, все нормально, — радуется Лидия и вспоминает, с каким удовольствием съездила на экскурсию в Тихвинский монастырь, которую организовали в ПВР.

Пожилой женщине оформили гражданство и пенсию. Но есть и проблемы: чтобы подтвердить вторую степень инвалидности после сложной операции, нужно пройти «мучительную» процедуру, на которую она до сих пор не отважилась. Из хорошего — высотку Лидии в Мариуполе восстанавливают, уже поставили окна, отремонтировали отопление. И при первой возможности она мечтает вернуться в родные края:

— Как мне хочется в Мариуполь, деточка! Как мне хочется в Мариуполь! Там все мое. Но ехать пока нельзя. Буду тут, пока не выгонят.

Первых беженцев пункт временного размещения в Волхове принял 6 апреля. За все время через руки Оксаны Богачевой, директора городского профилактория, прошло человек 50–60, сейчас на ее попечении остаются 33 человека, в том числе 8 детей и 7 пенсионеров. Почти две трети уже получили российское гражданство, остальные — в процессе.

— Когда в апреле заехали люди, я вообще не понимала, что происходит. Всех надо было расселить, устроить, одеть, думать, где в таком объеме все взять. Все трудности мы преодолевали вместе. Администрация, соцзащита, везде писали, потом мы уже сориентировались и их направляли: куда идти, что делать. Потом устаканилось и пошло по накатанной, — говорит Оксана Богачева.

Четыре раза в день постояльцев кормят. За постой им не приходится платить, все расходы взял на себя бюджет Ленобласти. Каждый постоялец обходится казне в 1 328 рублей в день: 913 руб. — размещение, 415 рублей — питание.

От ПВР рукой подать до школы, за ней — садик, за углом — поликлиника, за другим — стоматология и больница. Кроме выправки документов в ПВР помогают беженцам и с трудоустройством: информацию о вакансиях биржа труда размещает на стенде в холле.

— Если не получается, пристраиваем на местном уровне. Шабашки, подработки — помогаем, пока люди разбираются с документами. Человек 8 устраивались работать в профилакторий, — перечисляет Оксана Богачева.

Семья скандалистов попалась только один раз: качали права, отбирали себе самые лучшие вещи из тех, что привозили волонтеры. Приструнить их попросили сами постояльцы. Сказали: «Мы живем тихо-мирно, одной семьей, нам этого не надо». Когда шумные граждане съезжали в Пушкин, два дня выносили горы баулов, набитых барахлом.

— Я, что должна, выполняю, а кому надо все вещи новые и кофемашину в номер, извините, это не ко мне, — резюмирует Оксана Богачева.

Сколько еще профилакторий будет работать в режиме пункта временного размещения, никто не знает.

— Пока будет необходимость, будем открыты как ПВР. Пока команда не поступит и будет финансирование, люди будут проживать, — говорит директор.

С начала боевых действий на Украине Ленобласть открыла для беженцев три пункта временного размещения: санаторий-профилакторий «Волхов», «Царицыно озеро» в Тихвине и гостиница «Приорат» в Гатчине. За 2022 год их содержание обошлось бюджету в 145,5 миллионов рублей. В Гатчине ПВР свернули еще летом, в Тихвине и Волхове до сих пор размещают всех, кто нуждается.

Наталья Вязовкина, «Фонтанка.ру»