Петербург в последнее время не был похож на культурную столицу. Сценограф выставок «Балабанов» и «Русский балет» Агния Стерлигова — об архитектуре впечатлений

Выставка «Балабанов» в «Севкабель порту» помогла по-новому посмотреть на роль музейного дизайна. Организаторы — без шедевров мировой живописи или скульптуры — собрали экспозицию, привлекшую внимание 205 тысяч посетителей — цифра большая по меркам не только Петербурга. И в этом заслуга бюро Planet9, которое возглавляет архитектор и продюсер Агния Стерлигова. Сейчас у нее в «Манеже» идет выставка «Первая позиция. Русский балет». «Фонтанка» поговорила с Агнией — о музейном дизайне, петербургском стиле и роли пространства в жизни каждого человека.

— Агния, ваша выставка Балабанова в плане дизайна стала, наверное, самым крутым, что было в Петербурге за последний год. Почему столь многогранных, разнообразных выставок-приключений у нас проводится так мало? Это слишком дорого?

— Спасибо, это приятно слышать. Усилий на поиски финансирования этой выставки мы приложили действительно много. В плане архитектуры нам очень помогла сама атмосфера «Севкабеля», потому что с визуальной точки зрения интерьер цеха уже сделал минимум 50 процентов застройки. И также здесь работают сама история, герой повествования, кураторская работа. Действительно «гений места» помог подать тему, нарратив. Бюджет выставки Балабанова был оптимален для сопоставимых по площади проектов. Просто при работе над крупными межмузейными экспозициями огромный объём средств посетители не видят, потому что они тратятся на страховку произведений искусства, транспортировку.

— Выставка поразила еще тем, насколько она детально проработана. Трамвай — как настоящий, даже вблизи не отличишь. Или беседка: я даже подходила и, скажу честно, её пальчиком трогала, потому что она настолько облупившаяся, состаренная, будто реально с кладбища принесли. Рельсы… И это же вроде не экспонаты, а как бы дизайн... Как вы их воспринимаете? И как вообще создавали?

— Выставки же бывают очень разные, приведу пример нашей работы на выставке «Линия Рафаэля. 1520–2020» в Эрмитаже — там очень важно, чтобы сама оправа не влияла на «бриллиант». Есть правила развески картин — расстояние, уважение. И конечно, в таких проектах мы многого себе позволить не можем из того, что возможно в так называемых нарративных экспозициях, к жанру которых относится выставка Балабанова. У меня был интересный разговор с одним приятелем, он говорил: «Я не понимаю, как вы могли сделать выставку про режиссёра — что вы там, камеру выставляете, кепку, тельняшку?» А на самом деле, в основе лежит рассказ, повествование, которое куратор, креативная группа создают. В данном случае это большая работа Татьяны Гетман, автора идеи и куратора. И по сути фотографии и даже вещи, предметы играют второстепенную роль, скорее являясь иллюстрацией или подсвечивая основную линию — рассказ про явление: в данном случае мы говорим про Алексея Октябриновича и его фильмы, его миры. Конечно, очень важно наличие настоящих вещей, артефактов, но никто на таких выставках не ожидает впечатления от какой-нибудь картины или скульптуры. По-другому строится восприятие.

Поэтому если возвращаться к вопросу, мы очень внимательно следили за тем, чтобы грань между бутафорией и инсталляцией не переходить. Мы хотели, чтобы у нас были именно инсталляции, а не театрализованная бутафория. У нас были очень классные партнёры, которые много работают в театрах, и сделанный ими трамвай, который вы называете «настоящим», на самом деле, конечно, не настоящий. Потому что настоящий трамвай невозможно внести туда просто по весу, перекрытия цеха не выдержат. Трамвай найти было бы несложно — нам бы даже его, наверное, дал Музей электротранспорта. Но мы не могли его туда на кране поднять, через окно занести — это просто технически невозможно. Поэтому мы так вот скрепя сердце решили сделать копию, но она действительно получилась очень похожей. То же самое касается беседки — это очень важный элемент. Тем более и трамвай, и склеп у нас находятся в зоне, посвящённой фильму «Брат», где эти две локации имеют значение не просто развлекательное, но и содержательное.

— Вы ходили на кладбище с рулеткой обмеряли его или пользовались новыми технологиями?

— Знаете, очень смешно получилось: в какой-то момент была сделана 3D-модель этого склепа по фотографии, а потом мы перемерили оригинал и поняли, что на 20 процентов с размером промахнулись. Но он уже был изготовлен и стоял, поэтому мы решили ничего не менять: у нас же не было задачи делать вид, что это подлинный артефакт с кладбища. Главное, что он передаёт смысл.

— А с чего в принципе вы начинаете проектировать выставку? Как это многоголосие разных форматов — звуков, видео, предметов, информации — выстроить в цельное повествование? Вы берёте стол, раскладываете там маленькие модельки и прикидываете, какую куда?

— В целом всё начинается с темы, идеи и поисков финансирования. Это то, на что мы тратим обычно больше всего времени. Но если говорить о проектировании именно архитектуры, то вы правы, но зонирование и расстановка предметов — это не первый шаг. В проекте «Балабанов» я просто сразу «увидела» этот ландшафт, эту страну, которую можно назвать и Россией Балабанова, и внутренней империей режиссёра. Я сразу подумала, что нужно поставить дорожные знаки, потому что это ассоциация с уходящей в бесконечность дорогой. Мне показалось, что это отличная рамка, в которую уже можно «вклеивать» рассказ. В какой-то момент нам пришлось сокращать бюджет на 30%, и мы просто уменьшили объём листового материала, который шел на ландшафт (то есть он задумывался ещё больше, выше), и это вообще ни на что не повлияло.

— А можете назвать, сколько стоила выставка?

— Мы с нашим партнёром кинокомпанией СТВ договорились не раскрывать бюджет проекта. Могу сказать, что выставка «Виктор Цой. Путь героя» в московском Манеже в прошлом году стоила порядка 200 миллионов. Но, поверьте, это не так важно. Бюджет может быть значительно меньше или значительно больше. Пытаясь сравнить бюджеты разных проектов, нужно понимать, по каким критериям это делать. Эрмитаж, например, сам себе не платит за аренду площади, а делая проект, например, на территории «Севкабеля», вы платите арендную плату. У Пушкинского музея смотрители в штате, они получают зарплату. А здесь другая система. Наверное, интересно было бы сравнить, что «Балабанов» стоил как такая-то выставка. Но это будут выставки не такой же площади, скорее всего, и не такого же вида. Там может быть более скромная площадь и просто развешанные шедевры из разных международных музеев (что сейчас невозможно, но когда-то было реально), и 30% бюджета уйдет на страховку.

— Я ходила на следующую вашу выставку, «Русский балет» в Манеже. И, честно говоря, местами — может быть, за счёт того, что я ходила на пресс-показ, когда ещё не всё было готово, — мне было сложнее, чем на «Балабанове», перемещаться с аудиогидом. Где-то я задерживалась дольше, и музыка начинала уже повторяться раз за разом, а где-то — наоборот, я уже всё посмотрела, и приходилось стоять и ждать, пока закончится рассказ. Есть ли пути усовершенствования этого решения, как вообще рассчитывается хронометраж, место для меток, на которые гид реагирует — он же сам срабатывает при переходе из зоны в зону.

— Это, к сожалению, эффект первых недель после открытия — вы имеете возможность увидеть экспозицию первым, но некоторые вещи дорабатываются или переделываются после открытия. Конечно, аудиосопровождение — это очень важный элемент экспозиции, но он очень технически сложный. Первый раз мы его использовали на выставке Цоя в Москве, и я точно знаю, что аудиогид — это 40% впечатлений. В «Балабанове» меньше, но в «Балете» это очень важный элемент, потому что там есть музыка. Даже сейчас, через месяц после открытия выставки в Манеже, когда технически все настройки работают правильно, мы обсуждаем, что можно содержательно улучшить в аудиосопровождении, во многом основываясь на опыте и впечатлении наших посетителей.

— Может, есть способ более правильно смотреть — например, снимать наушники где-то и дочитывать текст.

— Самый правильный способ — это чтобы аудиогид работал и вы вообще не замечали, что на вас наушники. Если вы на него отвлекаетесь, значит, что-то не так с аудиогидом и надо его шлифовать. Мы даже называем его не гидом, а аудиосопровождением.

— Сейчас у наших музеев стало не так много вариантов, чем заманить посетителя на событие, потому что невозможны стали такие поводы, как «гастроли» экспонатов из-за рубежа. Про выставки из собственных фондов люди часто думают «всегда успеем». А может ли дизайн быть спасением ситуации? Создавать события?

— Конечно, может, и это обсуждается все больше. Но я немного не соглашусь с вами про отсутствие поводов, потому что люди всё-таки ходят на выставки. Например, была блестящая выставка ВХУТЕМАС в Музее Москвы или выставка, посвящённая Константину Мельникову в Музее архитектуры. Та же выставка «Русский балет» вся сделана на материале из российских музеев, и я не думаю, что посетители знают, какая там сценография, и идут туда только потому, что там красиво. Есть всё-таки имидж и репутация самого Манежа как места, которое делает выставки интересными. Потом, наверное, играет роль, что после пандемии люди в целом соскучились по культурным мероприятиям, а сейчас ещё и в кино особого выбора нет, да и театры отменяют спектакли. А в музей ты всегда можешь сходить.

Но если возвращаться к теме сценографии, то учитывая, что это становится дополнительным медиумом, помогающим посетителю попасть в какое-то приключение, — как и на спектакле, сценография во многом определяет слаженность рассказа, впечатление, с которым человек выйдет, виральность проекта. Да, многие фотографируют картины или себя на фоне картин, но многие еще фотографируют сам мир, и по этим изображениям люди начинают интересоваться: «А что там, где это? Я тоже хочу пойти». И вот эта медийность, социальные сети, действительно, начинают подсвечивать то, что раньше сложно было увидеть, если ты сам на выставку не пошёл. Полвека назад были великие выставки, безусловно, но теперь вы видите лишь репродукции картин, которые там выставлялись, в каталоге, а не дизайн экспозиции, которая как жанр вообще-то всегда существовала. Тот же Дягилев делал выставку, посвященную русским портретам, где сценографии было уделено отдельное внимание. То есть это не какое-то ноу-хау последних десятилетий или лет. Но просто сейчас, так как музеи борются за посетителя с торговыми центрами, внимания к дизайну выставки становится больше. Последние 10 лет оно по экспоненте растёт.

— «Архитектура впечатлений» (таков девиз студии Planet9. — Прим. ред.) — это только о культурных площадках или это образ мышления в целом? Как, грубо говоря, в начале XX века был конструктивизм, функционализм. И вот теперь какая-то новая перестройка жизни человека и общественных живых пространств в каком-то направлении мысли?

— Это интересный очень вопрос, вы меня наталкиваете на размышления. Вообще это просто некий девиз или лозунг, который я придумала для бюро Planet9, потому что мы занимаемся архитектурой, но при этом продюсируем и проектируем пользовательский опыт, впечатления. Но вы правы: возможно, люди, которые будут исследовать текущий период нашего бытия, придут к выводу, что такая погоня за визуальными впечатлениями или упор на это (из-за суммы факторов: социальные сети, потребность в красивой картинке), действительно, может быть, предопределит не то чтобы стиль в архитектуре, но сам подход. Да, наверное, так можно сказать. Но я не знаю, я такого исследования не видела пока.

— Хотела поговорить про архитектуру шире. Я читала несколько ваших интервью, и вы говорили в одном, что «высота потолков сильно влияет на ощущение человека». Она влияет одинаково или на каждого по-своему? Может ли, грубо говоря, в офисе с низкими потолками появиться ощущение, что ты достиг потолка буквально?

— Важны пропорции помещения: если вы находитесь в помещении два на два метра, но у него высота потолка 10, то у вас ощущение, что вы находитесь на дне колодца. Оно, наверное, не более приятное, чем ощущение, что вы достигли потолка своих возможностей. В детстве я с родителями жила в квартире в сталинском доме (мои родители — архитекторы вдобавок ко всему) и помню это ощущение хороших пропорций комнат. Они примерно квадратные, там высота потолка была не очень высокая — 3,20, например. И экономика помещения была действительно совершенно иной, чем в квартире, допустим, с более низкими потолками и проходными или вытянутыми комнатами — когда у тебя вроде как площадь нормальная, но из-за того, что она так сконфигурирована, и мебель нормально не расставишь, и сценарии жизни выстраиваются другие. Поэтому я думаю, что так как архитектура формирует пространство вокруг нас, на архитекторов возложена большая ответственность: их творчество программирует как минимум настроение людей, которые живут внутри.

— А как вы обустраиваете свой собственный дом — если вам нужно, например, повысить продуктивность, когда вы работаете на удалёнке. И если, наоборот, нужно переключение от работы к отдыху. Нужно выбирать яркие смелые цветовые решения или, наоборот, белый куб с акцентами? Множество деталюшек, каждая из которых может поменять ход мысли и какую-то идею подбросить или, наоборот, минимализм?

— Я для себя пришла к формуле белых стен с искусством. Мне очень нравятся работы молодых русских художников, я стараюсь что-нибудь покупать. Мне хочется иметь максимально нейтральное пространство, которое я могла бы кастомизировать привезённым откуда-нибудь ковром, картиной, фотографией или предметом промышленного дизайна. Мода на интерьер быстро проходит, поэтому хочется что-то в целом спокойное, с нейтральными стенами, потому что в моём случае я точно их буду завешивать искусством. Может, это профдеформация: хочется всё время что-то вешать.

— Ещё хотелось про наш город поговорить, про Петербург. Вы в период обучения жили в Венеции, с которой у Петербурга особые отношения: его называют Северной Венецией. Когда я туда приезжала, мне она казалась таким городом-театром, дома которого — как декорации, и ты в ней словно внутри иммерсивного спектакля. А можно ли нашу Северную Венецию как-то по атмосфере приблизить к «главной», или с нашими масштабами это невозможно?

— Мне кажется, такой задачи даже не может стоять, потому что Петербург прекрасен. У меня муж — петербуржец, и благодаря тому, что у нас прекрасная квартира в Петербурге, я обожаю приезжать в этот город, у меня всё время ощущение, что я на курорте: более размерен ритм, не такая бизнес-повестка. Даже если ты работаешь в Zoom, из окон видна Петропавловская крепость, Нева, вокруг рестораны, кафе, друзья, залив, дачи... Поэтому нет задачи Петербургу стремиться принимать чье-то другое лицо. Это прекрасный город. Мне очень нравится в Петербурге в последние годы всплеск локальных брендов — и в ресторанах, и в одежде, и в предметах для дома, и даже в мебели. Может быть, это связано с тем, что в Петербурге проще с арендой и город не так сильно сегментирован на какие-то финансовые группы. Мне это безумно нравится, во всем этом я вижу потенциал, точку роста, бóльшую, чем в Москве.

— Еще из международного опыта смотрения городов я помню, что в своё время у меня от Сингапура создалось ощущение, что весь город — как большая игровая площадка. То там аквариум в фонарике, то шуточные уличные знаки, то амфитеатр на набережной с видом на фонтан со светопроекцией. В плане урбанистики, организации всего. А возможно ли в России такое и нужно ли? И как это влияет на общество?

— Так и есть. Я думаю, возможно всё. И если мы посмотрим на трансформации, которые прошла Москва, мы удивимся, насколько город стал гораздо более современным с точки зрения городских технологий. На ВДНХ открылся музей ЖКХ, и там рассказывают про то, как это устроено, — мне кажется, это реально работа, сопоставимая с космодромом Байконур! Просто Сингапур создавался практически с нуля и, насколько я помню, там не очень большое историческое ядро. А наши города имеют контексты исторические. В Петербурге мы живём на Петроградской стороне, и у меня просто дух захватывает от того, что я могу стоять на перекрёстке и, куда бы я ни смотрела — ансамбль сохранен, гомогенная застройка — доходные дома конца девятнадцатого — начала двадцатого века! Москва в этом смысле уникальна: что ни власть приходила, что ни новая парадигма — то сразу новый архитектурный стиль! Ты идёшь по любой улице — и тут тебе модернизм, тут Советский Союз, тут осталась какая-нибудь усадьба XVII века, тут какие-то белые палаты, тут стекляшка лужковской Москвы, тут собянинская Москва. Каждый правитель, каждый исторический период влияли на лицо города.

— Правитель города или страны? И какой образ в архитектуре оставит в таком случае после себя путинская Россия?

— Ну, я думаю, что для Москвы это собянинская Москва будет. Архитектор Дарья Парамонова написала прекрасную книгу «Грибы, мутанты и другие: архитектура эры Лужкова», и там есть про то, чтó из лужковской архитектуры сохранится и будет портретом этой эпохи: дом в форме яйца Фаберже, например. Это реализация самого важного направления в архитектуре этого времени — попытка сделать объект выдающимся, особенно если учесть, что это частный дом (второй такой — дом Мельникова). Дом также связан с имперской Россией через образ яйца Фаберже и является настоящим паразитом — он лепится к историческому многоквартирному дому, практически являясь образом эпохи 1990-х. Дарья отмечает гипериронию проекта, реакцию на бескрайние возможности лужковской Москвы и полное отсутствие эстетических критериев. Наверное, в Москве я бы по градоначальникам отчёт вела последние десятилетия. А до — наверное, по генсекам.

— Незадолго до вас я разговаривала с главным архитектором Москвы Сергеем Кузнецовым, и мы немножко фантазировали, что можно было бы в Петербурге улучшить. И он сказал, например, что Петербургу пошёл бы новый ультрасовременный центр города вдоль залива. А какие пути развития можете представить у Петербурга вы? Точки роста.

— Мне так сложно говорить, я настолько не мыслю градостроительным масштабом... Я всё больше про культурные идентичности. Мне кажется, что, несмотря на то что у Петербурга есть некий статус культурной столицы, он в последнее время не соответствовал этому высокому званию. Петербург перестал быть городом, где происходит всё самое актуальное, классное, крутое, на какой-то отрезок времени. Возможно, сейчас этот тренд возвращается в город — во всяком случае, когда приезжаешь в Петербург, всегда есть куда пойти. Мне кажется, что развитие города в сторону проведения более интенсивной культурной политики пошло бы ему на пользу. Очень сложно об этом говорить в контексте меняющейся повестки. Я бы вам год назад сказала, что Москва это одна из культурных столиц мира — по количеству фестивалей, премьер, привозов блокбастеров. Вы не представляете, что творилось в Москве, — не было дня в календаре, когда что-нибудь крутое не открывалось! Я говорю сейчас про этот аспект, а не про то, что в Петербурге есть Эрмитаж и там можно провести месяц. Этого недостаточно. Это, может быть, формально делает город статистически по количеству единиц хранения в музеях лидером, но облик, культурная ли это столица или нет, определяется чем-то другим. И я бы подумала, что усиление этого вектора может пойти Петербургу на пользу. А в каком дизайне или здании это будет — неважно, это уже детали.

Беседовала Алина Циопа, «Фонтанка.ру»