Цельнометаллическая чешуя: проблемы мужской коммуникации в драме Бориса Хлебникова «Снегирь»

Новый фильм Бориса Хлебникова «Снегирь» снят по мотивам вышедшего в 1969 году романа Георгия Владимова «Три минуты молчания», действие которого происходит на рыболовецком траулере, добывающем селедку в Баренцевом море. Вместе с соавтором сценария Натальей Мещаниновой Хлебников основательно переработал первоисточник, обрубив большинство сюжетных линий и выдвинув на первый план вечный конфликт отцов и детей.

Экранизацией «Трех минут молчания» «Снегиря» можно считать примерно в такой же степени, что и ремейком военной драмы Стэнли Кубрика «Цельнометаллическая оболочка». И хотя убивать людей не то же самое, что потрошить треску, понятно, почему Борис Хлебников в интервью проводит параллель с кубриковским фильмом, имея в виду пропитанную агрессией и жестоким юмором атмосферу замкнутого мужского коллектива. В этот совершенно неприветливый коллектив парохода «Снегирь» пытаются влиться двое подростков лет восемнадцати, отучившиеся год в мореходном училище: шатенчик Никита (Макар Хлебников) и блондинчик Макс (Олег Савостюк), поступающие на судно примерно в одинаково испуганном состоянии, но постепенно вырабатывающие разные линии поведения.

Никита с самого начала держится как принц в изгнании и с ходу начинает весело обесценивать матросский труд, еще не представляя, насколько он тяжел. Возможно, это такой сознательный прием авторов сценария — ернические реплики, которые Никита отпускает в чужой адрес, в итоге бумерангом вернутся к нему самому, в них словно зашифровано пророчество его собственной судьбы. Презрительно называя экипаж «Снегиря» «одноразовыми матросами», подросток не подозревает, как скоро это определение станет наиболее точным по отношению к нему самому. Во время инструктажа, который проводит бывалый моряк (Тимофей Трибунцев), Никита продолжает отпускать плоские шуточки, на что инструктор резонно замечает: «По-моему, вообще ни хера не смешно». «А по-моему, очень даже смешно», — препирается самонадеянный «асисяй» (так называют салаг мурманские моряки, обогатившие лексикон и кругозор авторов фильма), вызывая и у зрителя раздражение, несмотря на все актерское обаяние, миловидность и обезоруживающую улыбку Макара Хлебникова.

Осмотрительный друг Никиты ведет себя прагматичнее и начинает потихоньку, шажок за шажком, психологически «отшвартовываться» от своего аристократического приятеля, демонстрируя готовность не отделяться от коллектива, а все-таки наладить с ним коммуникацию. Это более разумная и конструктивная стратегия, но конформизм Макса выглядит предательством по отношению к другу, упорно отстаивающему свою независимость, так что испытывать симпатию ко второму «асисяю» тоже не очень получается.

Между тем в «Трех минутах молчания» герой действительно испытывал добрые человеческие чувства к салагам, хотя и довольно жестко троллил их издевательскими заданиями, в соответствии с брутальными морскими традициями. Но в книге молодые не были такими никчемными и инфантильными несмышленышами, производили впечатление более взрослых, не только биологически, но и социально-психологически, между ними и героем был возможен диалог почти на равных, обоюдный интерес и постепенно проклевывающиеся ростки взаимного уважения. Более того, именно салага озвучивает в романе дорогую Владимову мысль о том, что комфортное существование оставляет ощущение пустоты, и только преодоление трудностей дает ощущение полноты жизни: «…человек помнит, когда ему было трудно. Как он голодал. Валялся в окопе. Как делили цигарку на троих и ему оставили бычка. А когда он жил в теплой квартире, с ванной и унитазом, это прекрасно, черт дери, а вспомнить нечего…»

Современным кинематографистам этот владимовский героический пафос постоянного преодоления всяческих лишений не очень близок, и Хлебников с Мещаниновой скорее углубляют пропасть непонимания между поколениями, чем стремятся перекинуть через нее хоть какие-то хлипкие мостики. Экипаж «Снегиря» имеет дело с избалованными комфортом детьми, которых перевоспитывать моряки не умеют, да и некогда им этим заниматься. Как, например, приучить к быстроте медлительного «асисяя», не способного принять душ менее чем за час? Разве что в сердцах разорвать пакет с банными принадлежностями, которые Никита в огромном количестве таскает на каждую затяжную помывку, и вообще запретить ему водные процедуры.

Перерабатывая «Три минуты молчания», авторы фильма избавились от главного владимовского героя, ведущего повествование в романе: в сценарии он никак не получался достаточно убедительным и глубоким. Выкинув, как балласт, героя-рассказчика с его мучительными рефлексиями и бурной личной жизнью, драматургически «Снегирь», наверное, выиграл и стал маневренней (в фильме интересно следить, кто из нескольких центральных персонажей, претендующих на статус главного героя, в итоге выиграет это соревнование), но эмоционально что-то потерял. Не стало владимовского героя — и пожалеть салаг стало некому.

Персонаж Александра Робака, которого авторы специально назвали Отец Геннадий, чтобы подчеркнуть его отцовскую функцию, отчасти компенсирует потерю романного героя в смысле отеческой заботы и даже кормит с ложечки страдающего от морской болезни «асисяя». Обладатель двух собственных дочек, Геннадий пытается выведать у представителя подрастающего поколения, чем оно живет и как к нему подобрать отмычку, хотя и делает это в специфической, мало располагающей к откровенности манере: «Скажи мне как ослятина, можешь рассказать про других ослятин?» Однако юная «ослятина», даже под воздействием предложенного взрослым алкоголя, ничем не может помочь растерянному отцу, не понимающему, почему его дочки все время ходят с «постными рожами» и ничего им не надо: ни денег, ни подарков. «Может, им к психологу? — единственное, что может предложить в ответ Никита, а хлебнув еще коньяку, важно изрекает: — Ну очевидно, что они просто тупо выросли».

Разговоры Отца Геннадия со все более раздражающим его асисяем, чью логику, ценности и ориентиры «морской волк» упорно не может понять, во многом напоминают споры отцов и детей в «Курьере» Карена Шахназарова. Там 40 лет назад взрослые тоже недоумевали, чего хотят от жизни их непроницаемые, ко всему безразличные дети, и донимали их вопросом: «Наше поколение хочет знать, в чьи руки попадет воздвигнутое нами здание». Надо сказать, что тогдашняя молодежь поколения «Х» реагировала на старперские претензии как-то пооригинальнее, была изобретательней и остроумней в пародировании лицемерной советской риторики, за словом в карман не лезла и в случае надобности легко давала отпор взрослым на их языке. На вечный вопрос отцов: «По каким принципам ты собираешься существовать в обществе?» — даже пэтэушник Базин мог дать идеологически выдержанный ответ, снимающий дальнейшие претензии: «Основная цель моего существования — служение гуманистическим идеалам человечества».

Нынешнему молодняку нечем крыть стариковские предъявы, кроме вялых отговорок: «Вы мне что-то такое сказали, я вообще ничего не понял». Эта-то непонятливость больше всего и расстраивает в неглупом, а местами даже тонком «Снегире», сознательно или невольно проявляющем какое-то досадное обмельчание современной молодежи. Нет, в целом она у нас и теперь по-своему замечательная — ясноглазая, чистенькая, нарядная, с айфонами, да и новое пальто для нее больше не проблема, как для бедного Базина, — но мечтать о чем-нибудь более великом, чем увеселительная поездка в Таиланд, у нее все равно не получается.

Лидия Маслова, специально для «Фонтанки.ру»