«Печка сделалась моей излюбленной редакцией». Что не пропустить на выставке рукописей и реликвий в Музее Ахматовой

На выставке «К слову. Еже писахъ — писахъ» Фонтанный дом щедро показывает сокровенное: рукописи и автографы Анны Ахматовой, Осипа Мандельштама, Марины Цветаевой, Иосифа Бродского... С одной стороны, это утверждение ценности оригиналов текстов, которые, в отличие от произведений живописи или скульптуры, зрители редко видят в музеях. С другой — кураторы делают горький вывод, что «рукописи горят», подловив на признании этого факта самого Михаила Булгакова. В рукописях, машинописях, заметках и телеграммах «век-волкодав» показан во всей красе.

Проект «К слову. Еже писахъ — писахъ» («Что написано — то написано») решён эффектно, театрально: в первом зале выставки каждому оригиналу текста предоставлена сцена, умело подсвеченная и декорированная. Решение художника Юрия Сучкова позволяет «населить» каждую сценическую коробку артефактами. Это могут быть кукольные бутылки, если речь идёт о легендарной «Бродячей собаке», а может — бусина, которую Марина Цветаева подарила Анне Ахматовой незадолго до своей смерти.

Именно «драматургия» самой жизни Ахматовой сосредоточена в центре выставочного проекта музея.

«Ахматова всей своей жизнью показала, как можно выжить творчески и как личность во времена, когда, как она формулировала, «ночь не ведает рассвета», — рассказывает историк и куратор выставки Павел Котляр. — Но сталинский период прошёл, она смогла вернуться к читателю, хоть и с какими-то компромиссами — скажем, включением в сборник стихотворений, которые она бы, может, вообще бы в жизни не писала. С другой стороны, то, о чём сердце кричало, она не могла опубликовать, потому что к тому моменту её муж Николай Николаевич Пунин уже погиб в лагере в 1953 году. То есть это всё равно полумера сосуществования с системой, в которой ты не можешь быть честен с публикой до конца».

В этом смысле показательна судьба издания Ахматовой 1958 года.

«Когда она дарила этот сборник близким людям, она часто некоторые стихотворения заклеивала, а на их месте писала что-то другое, — продолжает Павел. — Таким образом она заклеивала стихотворение «Говорят дети», в котором дети, разумеется, говорят о том, как им хорошо жить в Советском Союзе. Изначально это стихотворение появилось чуть раньше: ведь когда мы говорим, что автора не печатали, это всё-таки не совсем так. Были стихотворения, которые появлялись в сборниках вместе с другими авторами, в периодике. Это стихотворения Ахматовой рубежа 1940–1950-х годов, таким образом она пыталась спасти арестованного в очередной раз сына — уже после того, как он штурмовал Берлин и был ветераном Великой Отечественной войны».

Один из самых жутких экспонатов на выставке — записка, которую Лев Гумилёв оставил, уезжая в командировку, для сотрудников органов, которые проводили у него обыск: «Начальник! Шмоная, клади на место и книг не кради». Ее нашли среди рукописей сына Ахматовой, когда создавали музей в его квартире на Коломенской улице (он стал филиалом уже существовавшего к тому времени Музея Ахматовой).

«Мы обычно понимаем под репрессированными расстрелянных, а на самом деле огромное количество людей из лагерей вернулось. И они до конца жизни оставались с этим лагерным чувством, ведь «шмон», «начальник» — это всё лагерный язык, вот и Гумилёв на нём пишет», — комментирует экспонат Павел Котляр.

Рядом с запиской Льва Гумилёва — витрина с необычной реликвией. Это бусина, которую Марина Цветаева подарила Анне Ахматовой.

«Настоящий раритет и один из главных мемориальных экспонатов музея, — говорит о ней Котляр. — Потому что цветаевских вещей осталось в принципе немного: есть несколько платьев, предметы быта — но это крохи. У Цветаевой, как и у многих творцов её поколения, была скудная жизнь».

По словам куратора, есть версия, что эта бусина была освящена в Мекке, но проверить это уже невозможно. Но и не столь важно, откуда она — из чёток, ожерелья или ещё откуда-то. Главное — это символический подарок, который Ахматова сохранила.

«Они с Цветаевой прекрасно знали о существовании друг друга, но очный разговор между ними случился только однажды — в Москве, за считанные недели до начала Великой Отечественной войны и буквально за несколько недель до смерти Цветаевой, — продолжает Котляр. — Среди литературоведов принято считать, что они обе, вероятно, ждали от встречи слишком много. Ведь к тому моменту они были уже очень взрослыми людьми и обе прошли через страшные испытания. Это не были огонь и вихрь, как в юности».

Тут же, недалеко от витрины с бусиной, — свидетельство о Торжественном собрании памяти Пушкина 11 февраля 1921 года. Среди подписантов — весь цвет того времени, ещё жив Александр Блок, который произнёс на собрании знаковую речь. На фоне Гражданской войны и голода в Петрограде работа разных обществ, кружков и секций была одной из форм поддержки друг друга.

«В атмосфере выживания, когда многие уже уехали, многие готовились, работа над осознанием роли поэзии и места литераторов выразилась вот в таких собраниях, где могли принимать некую декларацию, — напоминает Павел Котляр. — По итогу того вечера они не просто расписались на экспонате, представленном на выставке, но и приняли документ о значимости Пушкина как ориентира, о том, что надо работать над его исследованием и увековечиванием его памяти. Это этап создания мемориального образа Пушкина, к которому мы привыкли. Потом советское государство это подхватит, и в итоге у нас Пушкин — в каждом городе, в каждой голове. А для поэтов тогда это было обращением к чему-то светлому. Например, Блок для этого вечера сформулировал длинную речь о назначении поэта, которая станет, по сути, его завещанием. Мандельштам носился с идеей литургии в честь Пушкина, которую через несколько дней и правда провели в Исаакиевском соборе».

Торжественное собрание прошло на стыке эпох. Уже к столетию со дня смерти Пушкина, в 1937 году, так просто провести вечер и рассуждать о поэте свободно уже не выйдет, а многие подписавшиеся погибнут, будут репрессированы или уедут.

Ахматова, как известно, будет в числе «оставшихся», как и её друг — поэт и переводчик Михаил Лозинский. На выставке есть его перевод стихотворения Шарля Бодлера «Солнце» и цитата: «Конечно, жить в России очень тяжело, во многих отношениях. Особенно сейчас, когда всё увеличивается систематическое удушение мысли. Но пока хватает сил, дезертировать нельзя».

Иосиф Бродский — ещё одна фигура, которая просматривается с ахматовского горизонта.

«Есть уже избитое выражение про то, что Ахматова как титан Серебряного века «передала эстафету» Бродскому, — говорит Павел. — Но поэтика Бродского не близка Ахматовой, он ученик Ахматовой именно в человеческом смысле. Она многому его научила самой своей личностью: это его постулаты о том, что не надо мыслить с позиции жертвы, держать обиду и отстраивать себя от трагедий, того, как в жизни всё плохо. Этот гордый разворот головы, присущий Ахматовой, способность выйти из любой ситуации, не потеряв человеческого достоинства, — это и есть главный ахматовский урок, который он чётко усвоил».

Финальная витрина посвящена Михаилу Булгакову — и она пуста. Рядом цитата писателя: «Печка сделалась моей излюбленной редакцией. Мне нравится она за то, что она, ничего не бракуя, одинаково охотно поглощает и квитанции из прачечной, и начала писем, и даже, о позор, позор, стихи!» Витрина посвящена погибшим рукописям.

«В воспоминаниях Лидии Чуковской есть история о том, как она приходила к Ахматовой, та показывала ей листок с фрагментом поэмы «Реквием», и Лидия Чуковская заучивала его наизусть. При этом они говорили, например, о погоде, — комментирует Павел Котляр. — Ахматова была уверена, что стоит прослушка, что кто-то донесёт. Чуковская заучивала, и они сжигали этот листок с написанным текстом в пепельнице. То есть текст существовал в голове у Ахматовой, а если её бы вдруг арестовали или что-то с ней произошло — в голове у Чуковской. Она писала, что это горестный обряд — спички, пепел, рукопись исчезает. Потом, уже в период оттепели, они записали «Реквием», и он стал существовать в виде рукописи. Но, как вы понимаете, текст часто существует только в виде слов в чьей-то памяти, потому что если этот текст найдут — человека уничтожат».

Выставка в Фонтанном доме открыта до 24 сентября.

Анастасия Семенович, специально для «Фонтанки.ру»