«Там просто конвейер». «Фонтанка» заглянула в Госпиталь для ветеранов войн

В одном из тематических пабликов появился призыв прийти на помощь Госпиталю для ветеранов войн. От волонтеров требовалось отвезти пациентов на процедуры или в операционную, привезти обратно, подать, принести. «Там просто конвейер», — обрисовал картину автор публикации и добавил, что, кроме «флюшек» — результатов флюорографии, — никаких особых навыков от помощников и не требуется.

Добровольцем на несколько часов отправился в военную больницу и журналист «Фонтанки». Имена всех пациентов, с которыми удалось поговорить, изменены.

Волонтеров ждали в новом корпусе больницы к 9:15, но я оказываюсь там на пять минут раньше. Долго гадать, не ошиблась ли зданием, не приходится: один за другим из лифта к выходу проезжают на креслах-каталках двое мужчин. Одного, без левой ноги, ампутированной от середины бедра, везет товарищ, другой, без обоих голеностопов и со свисающими из-под майки трубками, управлялся с коляской сам.

Ровно в назначенное время появляется куратор волонтеров, находит нас, троих новичков, в списке добровольцев длиной в 42 фамилии, и распределяет по отделениям.

— Давайте нам, где посложнее, — вызывается моя напарница.

— У нас везде сложно, поверьте мне: везде хирургия, везде сочетанные травмы.

Меня с напарницей определяют в травматолого-ортопедическое, третьей выпадает сосудистая хирургия.

Покончив с сортировкой, куратор в двух словах объясняет задачу:

— Вы — в помощь в первую очередь бойцам, чтобы им было здесь удобнее находиться. Уход мы им полностью обеспечить не можем ввиду отсутствия наличия ставок младшего персонала. У нас всего одна санитарочка, а бойцов нужно возить на исследования, процедуры, ну что греха таить — покурить. Где-то нужно прибраться. Если вы не сильно брезгливые, можете поменять памперс, перестелить, вынести утку. Единственная просьба: если они будут канючить — никаких алкогольных напитков не приносим. По времени — сколько сможете.

Напоследок нам советуют с пациентами не сюсюкать и отправляют в распоряжение старшей медсестры отделения.

Старшей на месте нет, и мы идем на поиски сестринского поста.

Возле входа вдоль стен на каталках лежат четверо мужчин. Один, без ноги, спит, другой помахивает левой забинтованной культей, пристроив ее поверх согнутого правого колена. Третий, тоже без ноги, сонно что-то изучает в телефоне, четвертый, без голени, из-под приспущенных век смотрит, как мы испуганно озираемся в поисках медперсонала. Еще три каталки с дремлющими, сравнительно молодыми одноногими мужчинами стоят за поворотом к сестринскому посту.

— 14 палат по 4 человека — всего 56, — подсчитываю я на стенде над постом фамилии расписанных по койко-местам пациентов.

— О, 2002 года мальчик! У меня сын 94-го, а этот — совсем мальчишка. До 30 — все дети. Надо держаться, я, со своими соплями, вечно плачу, а ведь надо их поддерживать, — причитает, разглядывая стенд, напарница.

— В принципе, мне ваша помощь не нужна, вот только если санитарочке, — заявляет подошедшая медсестра и машет рукой вглубь коридора.

В палате, где санитарка перестилает две койки, мужчин всего двое. Из распахнутого настежь окна в комнату катит жар. Лицо и спина тотчас покрываются испариной.

— Меня Павел зовут, — во весь рот улыбается сидящий на постели в одних трусах парень. Глаза от его правой, неестественно изогнутой ноги в аппарате Илизарова и того, что осталось от левой, я отвожу с трудом.

— Николай, — глухо отзывается из угла другой и стыдливо подтягивает повыше простыню, прикрывающую нагое тело.

Обе ноги его на месте, но бедро левой в нескольких местах стягивают металлические штыри. «Утка» под его кроватью ясно дает понять — лежачий.

— Мы волонтеры, первый раз, — словно извиняясь, говорит напарница.

— Мы в больнице тоже в первый раз, — приветливо отзывается Павел.

— Вы все тут с СВО?

— Да, кто мобилизованный, кто по контракту.

— Давайте, девочки, лучше пол помыть тогда. Вымойте раковины, унитаз ершиком, судна сливайте, я тогда пойду по перестилу, — прерывает диалог санитарка и, подхватив грязные простыни, идет к выходу.

— Тут не очень с кондиционерами? — спешу за ней, отирая рукой заливающий глаза пот.

— Вообще ничего не але, — откликается она, демонстрируя технологию полоскания и отжима швабры. — Мусор вытряхнете из ведра — мешок оставьте, их нету.

Парни с интересом наблюдают, как я выуживаю из углов пакеты с мусором. Новые лица явно увлекают их больше, чем бубнящий на стене телевизор.

— Что, ребят, давно вы тут? — осторожно начинаю я, орудуя шваброй под кроватью.

— Я — с 22 июня, — с готовностью подхватывает Павел.

Его уже не остановить. Родом из Воронежской области. Работал охранником на госдачах возле Ялты. Потом однообразие надоело — решил уволиться. А через полтора месяца пришла повестка. После ранения попал в больницу в Кировской области, долечиваться перевели в Петербург. И вот опять — однообразие… Навещает сестра — живет в Ленобласти. Когда выпишут — неизвестно, смотря как будет заживать. Потом — реабилитация.

— Под Бахмутом попал под обстрел, минометный артиллерийский. Живы — и уже хорошо…

На языке вертится, мол, думал ли уже, чем займется дальше? Перевожу взгляд с юного красивого лица Павла на перемотанный бинтами остаток ноги, и вопрос застревает на зубах. Не спрошу. Не могу.

— А я тут с 8 августа, — включается в разговор Николай. — В КУНГе (тип кузова военного грузовика. — Прим. ред.) кувыркался в Луганской области. Начался обстрел, спрыгнули с дороги — и в обрыв. Я думал — все. Летали, как космонавты. В свободном падении. Только в танковом рву и затормозили. Нас было семеро, я сильнее всех пострадал — они все на мне оказались в кузове. Достали когда — нога болтается, а я ее не чувствую.

Шевелиться Николаю нельзя, и ставить аппарат Илизарова тоже — нужно дождаться, когда рассосется тромбоз. Тогда же снимут штыри, которые вкрутили для транспортировки.

Вытираю с подоконников пыль и трупики мух, заливаю моющим средством раковины и унитазы, потрошу примотанные к кроватям мешки с мусором. Из очередного, явно в нарушение больничного режима, вылетают три пустые пивные банки и коробка из-под чипсов. Футболка насквозь промокла от пота.

В одной палате с живым интересом следят за развитием сюжета древней серии «Интернов», в другой скрашивают досуг нехитрыми больничными беседами.

— Говорю, здесь весело, как в морге. Я вот что подумал — устроить бы для всех кальянную в палате. И посредник не нужен — сам в город выхожу. Футболку сверху, да и все, — идею Дмитрия поддерживает одиночный смешок.

Про аппарат Илизарова на правом плече Дмитрий шутит: «Это новый вид пирсинга, вкручивается прямо в кость». Он из Бурятии, служил по контракту. Пострадал в июне под Бахмутом. Сначала лечился в Военно-медицинской академии, в начале июля его перевели в госпиталь в Петербурге.

— Я на Запорожье ранен, во время контрнаступления, — парня с дальней кровати едва слышно.

— Так и у нас такая же фигня, — вздыхает Дмитрий.

Приносят завтрак — манная каша и чай.

— Я из Краснодарского края, мобилизованный. Только говорите громче — я левым ухом хуже слышу. Контузия? Наверное, — признается Федор, ковыряя ложкой еду.

От какой бы то ни было помощи мужчины вежливо отказываются.

В очередной палате возле стола лежат две гантели с виду килограммов на 6 и 10, а может и больше. Здесь меня просят протереть раму на распахнутом окне — пыльный край трется об вещи на спинке кровати. На койке у окна забылся сном мужчина с ампутированным голеностопом. Ни трезвонящий мобильник, ни мои манипуляции с припаркованным рядом креслом-каталкой не в силах его разбудить.

— Вот приходят волонтеры, тратят время. Побуждают административно? Нет? Вы знаете, каждый такой человек — невербальная поддержка со стороны общества. Не всегда слышишь слова, типа «молодец». Все говорят: зачем? — делится Антон с соседней койки.

Антон — школьный учитель из Ленобласти, преподает историю. Хотел уйти добровольцем еще весной, но возражала жена, когда же в октябре объявили мобилизацию, махнула рукой. В госпитале уже два месяца, супруга навещает раз в четыре дня. Антон говорит, что больше ему и не надо.

— В школу вернусь, конечно, никаких препятствий не вижу. Что буду рассказывать ребятам? Поливать грязью, конечно, не буду, но надо найти некий баланс, потому что у меня много вопросов. Беспилотники, например. Ответов пока нет, — пожимает он плечами.

Антон разрешает посмотреть на рану: там, где под правым бедром должна быть мышца, теперь от колена до ягодицы — впадина. Правая стопа под бинтами — вдвое короче левой.

— Такая дырень была. Это меня так в Харьковской области. Миномет. Осколком вырвало. Повезло, что кость не задета. Теперь могу обувь дочери носить, — невесело смеется он. — Я вообще не парюсь и не жалею.

На кресле-каталке в палату въезжает мужчина с развитой мускулатурой. Правой рукой он подхватывает гантель и начинает «накидывать бицуху».

— У вас там полный коридор. Что, сегодня операции? — интересуется он у товарищей.

— Каждый день. Сюда же и из других [отделений] привозят.

Прощаясь, прихватываю со стола пустую баночку из-под йогурта.

В конце больничного коридора помещение вроде столовой, совмещенной с часовней: чайник, отключенный холодильник, рядом на стойке — коробки с печеньем и пряниками, сахар. На стене напротив — образа и стол с бланками записок «О здравии», нательные кресты. На столешнице у окна — с десяток книжек с томиком Чехова поверх. Возле распахнутого окна на сушилке жарится «постирушка» — белье, носки.

У окна, спиной ко всем, парень с подвязанной рукой разговаривает по телефону. Невольно слышу обрывки фраз:

— ВВК будет решать, годный я или нет. Что ты, бать, замученный вообще капец? Я тоже, бать, замученный. Представляешь, один корефан, якут, покончил с собой. Черт его знает, с чего у него крыша поехала. Говорят, бухали... Ребята рассказали, что не дошли до границы. Жара там страшная. Батя, знаешь, я думаю, все закончится ближе к Новому году.

К половине двенадцатого с уборкой покончено. Сдаем швабру и с пожеланиями выздоровления всем, кого встречаем на пути, двигаемся на выход. Одному пациенту мы все-таки помогли — отрезали конец распустившегося на ноге бинта. А вот на мою «флюшку» так никто и не посмотрел.

Наталья Вязовкина, «Фонтанка.ру»